— Что же мне читать, про передовиков производства? — язвила я.

— Теперь, к сожалению, такие книги не пишут, — серьезно сказала Ясенева и протянула мне «Мечта» Эмиль Золя. — Каждую страницу будешь мне пересказывать.

Я была в шоке! Прочитав первые двадцать страниц, я ничего не поняла и ничего не запомнила, о чем чистосердечно призналась своей мучительнице.

— Что делать? — спросила я в конце исповеди.

— Начинай читать сначала.

— И сколько это должно продолжаться? Я, между прочим, работаю продавцом книг, а не…

— Это точно, — перебила она меня. — Ты вообще еще в жизни — сущее «между прочим».

— То есть?

— То есть ничего собой не представляешь.

— Спасибо!

— Потом поблагодаришь, — невозмутимо предложила она. — Читай, не ленись.

Пересказывать ей книгу я начала после восьмого прочтения, и вовсе не потому, что бездарная или склеротичная. Оказалось, что мне при чтении надо не думать об Алешке, а стараться вникать в характеры героев и мотивы их поступков. Когда я это поняла, сама, заметьте, то дело пошло быстрее. Вскоре были преодолены «Страницы любви», «Завоевание Плассана». А там дело дошло до «Чрева Парижа», затем и вовсе до Шекспира.

Хороший детектив — это тот компромисс, на который Ясенева шла со мной.

Да, так вот — я читала Маринину, когда Ясенева проснулась и заговорила сама с собой. Конечно, она удивилась, обнаружив меня в палате. И тут одно из двух. Если она после приступа стала так мудра и проницательна, как два нормально мудрых и проницательных человека, то мне ей ничего и не придется лепетать, ибо в этом не будет необходимости; или же я тоже не дура, а талантливая ее ученица, и она мне поверит. Хотя для этого я вынуждена буду поднапрячься не только фантазией, но и сценическими способностями, для пущей убедительности.

Не говорить же ей правду, ей-богу!

А правда состояла в следующем. В шесть часов утра мне позвонил Павел Семенович Ясенев и попросил, чтобы я госпитализировалась в больницу, где лечится его жена.

— Вас поместят в ее палату, об этом я уже договорился с Гоголевой, — сказал он.

— А что случилось? — не сразу уразумела я суть просьбы.

— У Дарьи Петровны был приступ. Он случился во сне, видимо, на фоне тяжелых сновидений. Это очень опасный симптом, ей нельзя оставаться одной. В то же время Елизавета Климовна не хочет подселять ее к другим больным, чтобы ей не стало хуже.

Лететь невесть куда по первому зову мне было не впервой. Я собралась за полчаса, а еще через десять минут за мной заехал Ясенев. В семь часов я уже досыпала в палате, обогащенная информацией о событиях истекшей ночи из первых уст Надежды Борисовны и Виты.

Сейчас было восемь часов. Пять минут назад сюда заглянула Гоголева.

— На посту? — поинтересовалась она, как будто не сама устроила мне эту работенку.

— При исполнении! — отрапортовала я бодро, на всякий случай: если Ясенева выгонит с работы за отсутствие усердия, то вдруг возьмут сюда сиделкой.

— Тогда не спи, а следи за капельницей. Минут через пять позовешь процедурную медсестру, чтобы она ее отключила.

— О’кей! — взяла я под козырек.

Просто удивительно, с какой легкостью я меняю своих шефинь. Вот уже и эта прижилась в душе. Но Гоголева не уходила. Она понизила голос и, кивнув на Ясеневу, спросила:

— Ну, как она?

— Без сновидений, — заверила я, намекнув, заодно, что знакома с ситуацией.

— Да ну?

— Судите сами: спит и в ус не дует.

— А-а, — понятливо протянула Гоголева и закрыла дверь.

От ее стука, видимо, Ясенева и проснулась.

— А ты как здесь оказалась? — еле разлепила она губы, после того как успела меня приструнить. — Почему ты в халате и валяешься на кровати?

— Честно? — пошла я ва-банк.

— Как умеешь.

— А вы уже вполне проснулись или это у вас транзитная пересадка?

— Не зарывайся, — предупредила меня изнуренная болезнью шефиня.

— Заболела я.

— Чем?

— Тем же, чем и вы. У вас ведь болячка заразная. Вы что, не знали?

— А ну быстро сознавайся, дерзкая девчонка, кто тебя ко мне приставил?

— Алешка, — смиренно произнесла я, поверив сама себе, тем более что причины к этому были, о чем я со спокойной совестью и собиралась поведать.

— Зови медсестру, — напомнила мне Ясенева о небрежно выполняемых мною обязанностях на новом поприще, показывая глазами на опустевшую бутылочку с лекарством. — Але-ешка… — безнадежно передразнила она меня.

Я вышла в коридор и обнаружила, что обладатели белых халатов заседали на оперативке, где гвоздем программы служило ночное происшествие с Ясеневой. Подслушав под дверью (не судите меня строго, даю глаз в заклад, вы бы еще не на такое решились ради своего человечка), я убедилась, что доклад ночной смены уже закончился, и теперь там планировались атаки на гипоталамические козни, строящие Ясеневой ее, мягко говоря, безответственной природой. Поэтому свидетели неприятных происшествий уже ушли, а дневной медперсонал внимал инструкциям, их нельзя было отвлекать.

Без малейшей надежды я поплелась в процедурную, где с восьми часов должна была поправлять здоровье народа Ася, постоянно опаздывающая на работу. Это отвратительное свойство Аси было вполне простительным по сравнению с еще более отвратительным: она совершенно не умела колоть в вены. Она их терзала, прокалывала насквозь, вставляла в них иглу торчмя, и та сразу же выскакивала назад. Ася делала все для того, чтобы ввести лекарство не в вену, а под кожу, насинячить руку больного, изуродовать болезненной «надутостью», которая затем долго не рассасывалась, и вывести ее, наконец, из лечебного процесса. Или старалась не вводить лекарство вовсе. Так то! Если больной вовремя не избавлялся от Аси, то та же участь постигала и вторую руку, а потом она принималась покушаться на ноги, и так далее. Но это происходило только с очень упорными и патологически доброжелательными пациентами, которых Ася начинала тихо ненавидеть, подозревая в садизме. Остальные же изгоняли Асю после двух-трех встреч с нею и больше не подпускали к себе, умоляя дежурных сестричек выполнить вместо нее внутривенный укол или подключить капельницу.

Ася была бичом и позором отделения, но ее держали для природного равновесия добра и зла, ибо не будь ее, здесь могло бы угнездиться нечто похуже. Иди, знай!

Но Ясеневой требовалось не подключить систему, а отключить ее. С этим Ася справлялась на раз. И — о, чудо! — она была на месте.

— Иду-иду, меня предупредили, — пропела Ася, направляясь мимо меня так резво, что я еле поспевала за ней.

— Это не Ася ли привиделась вам в ночном кошмаре? — спросила я свою шефиню, подкидывая ей один из вариантов для размышления.

— Первое, что я сделаю, выйдя отсюда, это надаю тебе по шее, — пообещала Ясенева. — Теперь я вижу, что ты больна, но сюда попала по ошибке.

— Почему это? — разочаровалась я. — Вам можно, а мне нет?

— Потому что тебя надо лечить розгами, а здесь этот метод по недосмотру официальной медицины не применяется.

— Внесем рацпредложение, — размечталась я.

Моя задача в том и заключалась, как сказала Гоголева, чтобы облегчить процесс катарсиса ясеневского подсознания.

— Подсознание уже начало свою очистительную работу от каких-то тяжелых впечатлений, — вооружившись терпением, разъяснила она мне. — Но это может продолжаться долго и не облегчит состояние Дарьи Петровны, а усугубит его, поскольку, выплескивая засорившую его информацию в сон, оно повторно травмирует ее. И вообще, общеизвестно, что чем дольше длится выздоровление, тем оно менее успешно. Твоя задача — разговорить ее. Она сама не знает, что ее мучает. Пусть говорит обо всем, что ей на ум взбредет. Поразившее ее событие или явление обязательно всплывет в этих разговорах и выльется наружу, то есть уйдет к чертовой матери. Останется плюнуть и растереть, — заключила моя наставница. — Это же не сложно, правда?

Что мне оставалось, как не согласиться, но я решила выказать ретивость (вы продолжаете помнить, с какой целью, так ведь?).