При успешном развитии событий он не успевал, да и не хотел, контролировать себя, и лишняя слюна из уголков губ вязкими струйками беспрепятственно вытекала наружу и зависала с двух сторон подбородка пенящимися хлопьями. Когда он ритмично, широко открывая рот, глотал воздух или клацал зубами, словно хватал живую плоть жертвы, комья этой отвратительной слизи падали вниз.

Несмотря на то что он сейчас усердно, во всех деталях имитировал сокровеннейший процесс, слюны набралось мало — верный признак, что возбуждение не вошло в полную силу. Он несколько раз подставлял ладонь ко рту, пока не набрал достаточное количество импровизированной смазки. Пыхтя, нетерпеливым движением свободной руки откинул от бедер халат и устремил к чреслам руку, наполненную собранной слизью. Поелозил еще, разжигая себя. Но попытки оказались тщетными, кайф не шел.

В изнеможении Зверстр расслабился, закусил нижнюю губу и заплакал. Плакал долго и с удовольствием, иногда подзадоривая себя характерными бабьими завываниями «и-и-гг, и-и-гг» и всхлипами.

Наконец рассвет завершился погожим ранним днем, и он ушел спать. И отступило на время довлеющее над городом вожделение голодного, растленного зверя.

2

А вот и я. Здравствуйте! Ну-ну, не надо удивляться ни моему появлению, ни моему тону после изчерпывающе-серьезного стиля автора. Сохраняйте спокойствие, и мы с вами со всеми трудностями справимся вполне и даже зело борзо. Ведь это именно я позвала вас сюда. Что же еще оставалось автору, как не присесть на край кресла и не записать то, что я ей нашептывала? Со мной проще: я девушка покладистая. Однако кому уж очень не внушают доверия мой возраст и жизнерадостность, признаюсь, что автор иногда-таки проявляла норов, перехватывала инициативу из моих рук и ошалело била по клавишам компьютера, желая в вашей памяти занять места ничуть не меньше моего. В таких случаях я была бессильна, извините. Как ни крути, но я тоже являюсь ее вымыслом. А где вы видели, чтобы яйца появлялись прежде курицы? Итак, закрывайте глаза и поехали. Хотя с закрытыми глазами вы же не сможете читать дальше. Ну, тогда вот вам мой первый вопрос: знаете, с какой трудностью сталкивается практически всякий начинающий повествователь? Над чем он долго думает, а потом переделывает по несколько раз, что не оставляет его в покое до самого окончания работы?

Правильно вы предположили — первая фраза. С нее начинается путь к читателю, и она должна быть точной, как выстрел, чтобы сразу попасть в десятку, поймать читательский интерес в свои обольстительные сети.

О, это сложная наука. Я знаю людей, пишущих увлекательно, умеющих разматывать динамичный сюжет, на каждой странице обещая открытие захватывающих тайн, вот-вот оно, мол, произойдет, вот-вот. И что?

Крупные, яркие мазки рисуют картины сложных коллизий и взаимоотношений, столкновения интересов и идей, борьбу кого-то с кем-то или чем-то. За безликими, плохо запоминающимися героями там скрываются мощные силы, собственно регулирующие причинно-следственные процессы, приводящие этих героев к победе или поражению. Это вовсе не неумение автора выписывать образы, это метод.

Проглотив такую книгу, читатель в большинстве случаев не помнит ни действующих лиц, ни их имен, словно нарочно звучащих почти одинаково, усваивая только то, что существуют интриги высшего порядка (второго и третьего уровня), которым нет дела до судеб конкретных людей и даже вообще всего человечества.

Возможно, вследствие прочитанного человек начинает лучше понимать принципы мироустройства, но уж точно совершенно теряется в мире со своими мелкими проблемами, неспособными повлиять на развитие оного. А, растерявшись, убедившись в собственной незначительности, он утрачивает мобильность, умение управлять своей жизнью (протекающей на первом уровне, как следует понимать), ослабляя свои позиции, разрушая сложившиеся веками устои социума, усиливая его организационную и нравственную энтропию. Стиль модерн! Весьма присущ некоторым из живых классиков. Имена называть не будем. Если что — резанем правду-матку в глаза, оставшись один на один.

Определенно, книги, где человек присутствует лишь на фоне событий, лишь как невольный исполнитель, эксплуатируемый высшими, глобальными силами «в темную», читать вредно, а писать — грех. Хотя со мной будет до посинения спорить моя обожаемая шефиня Дарья Петровна Ясенева, — как считают очень многие, умница во всех отношениях, — потому что я покушаюсь на авторитет ее кумира, очень плодовитого парня, надо сказать, но редкостного засранца хотя бы потому, что ему напрочь незнакомы ни благодарность, ни теплое чувство дружбы, которыми так одарена она сама. Уродуется не знамо перед кем, ей-богу. Ах, сделайте одолжение — не трогайте больные для меня темы!

Не дура же она на самом деле, думаю я иногда. И тогда, преодолевая неприятие и ревность, начинаю понимать, что этот самый засранец пишет для незаурядных, умных людей. Они от такого чтения раздвигают горизонты мышления, оттачивают способность видеть себя со стороны на фоне глобальных событий, им становится легче вписываться в их масштабы и находить свое место под солнцем. Подозреваю, ох, подозреваю я, что признанная умница Дарья Петровна со всей невозможностью отстаивает-таки достойного писателя. Тут от правды деваться некуда. Да и зачем? Меня же злит всего лишь это ее самоотречение, это безответное служение, когда она и сама чертовски талантлива и даст фору любому щелкоперу.

Да-а… Пожалуй, я принадлежу к иной категории. Итак, рисовать полотно, за которое я взялась, грубыми, скупыми мазками, где не различить человека с его страстями, я не буду. Мне ближе авторы, уделяющие внимание человеку, его внутреннему миру, расширяющие его границы до размеров вселенной или рисующие человека-вселенную на фоне пространства и времени со всеми узами кровного родства с ними, по которым, как по пуповинам, протекает их взаимовлияние.

Вы тоже знаете этих авторов, их творчество мы изучали в школе. Мастера психологического портрета, создатели шедевров. Ох, куда хватила! Господи, убереги меня от наглости.

Тут я снимаю шляпу, низко кланяюсь и умолкаю. Одна моя знакомая Клара произносила эту фразу короче, она говорила: «Я низко снимаю шляпу». Ни больше, ни меньше. Итак, я умолкаю, но ненадолго, потому что такое трансовое почтение может привести к мысли, что если не можешь писать так, как они, то не стоит и за перо браться. А меня тянет к столу, перу и стопке чистой бумаги. Мне хочется общаться со всеми современниками сразу. Я их читаю. Я им пишу. Как Татьяна Онегину, но, разумеется, в ином смысле. А может, это влияние литературных трудов Дарьи Петровны? Или того хуже — желание подражать почитаемому человеку, то есть ей же, если говорить обо мне? Хорошо, не будем теряться в догадках.

Во всяком случае, у меня есть цель — всеми силами, сколько мне их отпущено, утверждать нашу высокую нравственность, полученную от предков и дополненную своими, без хихонек и хахонек, добросовестными наработками. Есть задачи, посредством которых я попробую ее достичь, — рассказать о том, как нормальным людям живется в нынешнем извращенном всякими уродами мире, чего упомянутым нормальным людям стоит пронести через этот глобально-сатанинский хаос ценности отшлифованных временем убеждений. А какой метод при этом я изберу… Что сказать? По идее это должен быть какой-то свой метод. Но как я с этим справлюсь, господа? Эх, была — не была!

Очень умная! — может воскликнуть в мой адрес ироничный читатель. И будет наполовину прав. Мне легко рассуждать, потому что я живу в окружении книг, так как работаю в книжном магазине. Я — начитанная девушка, интересная собеседница. (Стоп! — опять меня заносит. Тогда поправлюсь: если хочу этого, если собеседник того стоит). Подробнее о себе скажу позже, а сейчас лишь подчеркну, что, по-моему, я все равно лишь ступила на путь, ведущий к настоящей мудрости. Невольно срабатывает привычка сравнивать: если меня соотносить с девушками из универмагов, то я, разумеется, «очень умная!», а если с теми, чьи книги я продаю, иногда читая (когда есть время), то — «ох! и ах!».