— Да знаю я! Знаю, читала. Но и ты любишь отдыхать возле тихой воды. Вот, правда, гор здесь нет... — подколола его жена. — Не задирай нос, я же тебя не с Христом сравниваю, а говорю о твоей восточной сущности. В конце концов я не виновата, что вы с Иисусом одной крови. Ведь Ветхий Завет утверждает, что Авраам не просто родился в Уре Халдейском, а даже после переселения на другие земли его потомки еще в двух поколениях возвращались на родину предков, чтобы взять себе жену именно оттуда. Так вот, великие имаот[1] — тоже ассирийки. А если серьезно, то Христос говорил, что синагога тесна для тех великих слов, которые он произносил, что для его мыслей нужен простор, открытое небо, широкая пустыня, морская гладь. Но и тебе, я вижу, лучше, когда ты с людьми общаешься не в четырех стенах. Почему так?

— Нынче есть версия, что Авраам родился в Египте и об Уре Халдейском Танаи[2] написали, стараясь после Вавилонского плена[3] найти какую-нибудь культурную общность с вавилонянами, то есть с халдеями, которые их сумели победить. — И Павел Дмитриевич задумчиво процитировал недавно прочитанное об Иисусе Христе: — «И миру навеки запомнились эти сомкнутые в молчании уста, опущенные вниз глаза Господние».

— Не желаешь иметь такого родственника? — жена взяла обычный для их вечерних разговоров тон — полушутливый, задиристый, в котором им удобнее было говорить о вещах, возвышающихся над бытом. — Хорошо, я предложу другое. Некоторые авторы утверждают, что Иисус был украинцем, а Галилея — это ответвление Галиции.

— Ага, теперь ты хочешь присоседиться к Христу? — засмеялся муж, налегая на слово «ты». — Неужели, в самом деле, такое пишут?

— Я тебе говорю! Но это еще не все чудеса. Оказывается, Месопотамия была заселена выходцами с Таврии и, значит, шумеры — это наши мелитопольцы. Так что ты — здешних кровей вместе со своей Халдеей.

— Где ты это вычитала?

— У Каныгина.

— Кто такой? Почему я не слышал?

— Низа говорит, что научный работник. Она как-то встречалась с ним, он производит впечатление человека, весьма увлеченного своими идеями.

— О, Низина деликатность о многом говорит. «Весьма увлечен...» — намек на проблемы со здравым смыслом.

— Я просмотрела то, что ты читаешь, и знаешь, что подумала по поводу гипотезы о египетском происхождении евреев?

Павел Дмитриевич отложил в сторону газеты и с любопытством посмотрел на жену. Она продолжала:

— Если Моше Рабейну[4] вывел в пустыню опальных жрецов Атона, то, конечно, они должны были сорок лет топтаться по ней. Сначала просто надеялись переждать тяжелые для себя времена, считали, что в Египте что-то изменится к лучшему и им можно будет вернуться. А когда убедились, что этим чаяниям сбыться не суждено, то долго обдумывали, куда податься, где осесть, под каким предлогом посягнуть на земли Ханаана, которые им пришлись по душе. На это тоже ушел не один год. Ведь захватить заселенные земли под свое владение стремительным набегом они не могли, так как их было мало, и они обратились к историческому обоснованию своих претензий. Определенное время ушло, чтобы запустить выдуманный ими миф в среду ханаанцев, психологически приучить их к нему. Этот ход у них сработал. Вот так появился миф, что Бог приказал Аврааму переселиться с Ура Халдейского в Ханаан.

— И значит, евреи — это арабы, как и египтяне... Где же истина?

— Возможно, как всегда, посредине? В самом деле были евреи, вышедшие с Ура Халдейского. Они переселились на землю Палестины и всегда жили там, не имея в своей истории никаких душещипательных приключений. А с другой стороны был Египет, где произошли известные события с Эхнатоном и его революцией, неудачная попытка религиозного переворота с целью сосредоточения верховной власти в одних руках. После поражения Моисей вынужден был бежать от репрессий и выводить из-под них своих пособников. Он, как образованный человек и верховный жрец Атона, хорошо знал историю соседних народов. И вот в пустыне ему приходит мысль воспользоваться тем, что наследники Авраама были чужеземцами в Палестине. А раз так, то их могли преследовать, какая-то их часть могла слоняться по миру в поисках лучшей доли. И он отождествил себя с халдейскими бродяжками, нагородив россказней о египетском периоде жизни и возвращении оттуда на родные земли.

— И значит, никакого египетского рабства и плена не было. Очень правдоподобно...

— Не удивляйся, дорогой, что я сказала о Христе. Когда речь заходит о Востоке, то сразу именно он приходит на ум, как высшее и ярчайшее его олицетворение. Вдобавок Христос говорил на твоем родном арамейском языке.

— Иисус говорил на сиро-халдейском диалекте.

— Разве это не то же самое?

— Я просто уточнил. Арамейский язык имел два диалекта: западный — сирийский и восточный — халдейский. Первым пользовались в Сирии, а вторым — в Вавилонии. Христос знал оба диалекта и часто пользовался ими одновременно.

— И это называлось сиро-халдейским диалектом?

— При жизни Христа на таком языке говорили почти все грамотные евреи, пользующиеся халдейской Библией Таргум.

— Рассуждая по аналогии, и наш казацкий язык, соединивший в себе русский и украинский, — тоже иллюстрация сложных исторических процессов, отраженных в повседневной культуре народа.

— Конечно, — согласился Павел Дмитриевич. — Но она, несчастная, попала в когти политических спекулянтов и стала поводом к опосредствованному геноциду. Стала орудием уничтожения носителей этой интересной языковой архаики.

Собеседники тяжело вздохнули и беспомощно замолчали. Так всегда, о чем бы ни зашла речь, она обязательно приводила к острым вопросам текущего периода, где супруги далеко не всегда находили общий язык.

Затем Павел Дмитриевич и Евгения Елисеевна зажили жизням героев, о которых читали в книгах, и надолго выпали из тех долгих суток, из июльской ночи и вообще из того времени.

8

На следующий день родителей в конце концов навестила Низа Павловна, приехала утром, по холодку. Перенесенная болезнь не отразилась на ее внешности, но это никого не удивляло, как и не успокаивало, — Низа Павловна имела счастливую особенность всегда хорошо выглядеть. Даже иногда грустно шутила по этому поводу.

— Дочка, как ты нас напугала! — бросилась к блестящей, будто она была новой, машине Евгения Елисеевна, чтобы обнять вышедшую из нее дочку. — Еще и на машине. Хоть бы ты за руль не садилась в неуверенном состоянии.

— Ничего страшного не случилось, — улыбнулась Низа, обнимая одной рукой маму, а второй вынимая из салона сумку. — Моя вегетатика затеяла капитальную перестройку и немного выбилась из ритма. Только и всего. Счастье, что своевременно вмешались врачи.

— Еще и рано тебе хворать этой вегетатикой...

— Тут уж ничего не поделаешь.

— А как Сергей поживает, он вернулся из командировки?

— Только вчера приехал.

— Как бы так устроиться с работой, чтобы не мотаться по командировкам? Твоя болезнь — надолго, и теперь тебя нельзя оставлять дома одну.

— Как-то устроимся...

Они прошли в дом, где их, завидев гостью в окно, ждал Павел Дмитриевич, держа марку и скрывая нешуточную озабоченность дочкиным состоянием здоровья.

Весть опередила события, то есть Низа не успела почувствовать, что приехала домой, собственно, психологически ее здесь как бы еще и не было, а школьники уже узнали о том. Удивляться не приходилось, так как приближалось первое сентября, ученикам выпускного класса аж кричало определяться с сочинением, и многие терялись, где брать темы. Кто же упустит случай встретиться с писательницей, пусть даже она приехала на день-два, чтобы увидеться с родителями и побыть там, где прошло ее детство?

В первый день, спасибо им, беспокоить гостью не стали, а со следующего — пошли звонки. Сначала от тех, кто считал себя Низиной родней, хоть бы и дальней, а потом и от малознакомых. Чувствовалось, что Дивгород изменился, и люди стали другими в хорошем понимании — деликатнее, но и настойчивее: дети умели культурно извиниться, в хорошей манере спросить разрешения прийти, а тогда наседали не на шутку и выкачивали из Низы максимум информации.