— Подождите, — смеялась она, когда к ним шумной стаей завалили школьники, — ведь мы — конкуренты. Мне самой нужны темы, мысли, интересные сюжеты! — оборонялась Низа от натиска.

— Что вы сравниваете? — наглел на глазах Сергей Рудык, щеголяя красивой внешностью, как это умеют делать, еще неосознанно, физически развитые парни.

— А вы расскажите о себе, как начинали писать, как ощутили влечение к литературе, — советовал кто-то.— Воспоминаниями поделитесь. Это ведь тоже прошлое нашего поселка, принадлежит его истории.

— И о своих родителях расскажите, а то они у вас слишком скромные. Павел Дмитриевич все больше о других рассказывает, а о себе ни гу-гу.

— О чем вы написали первый раз?

— Расширенное интервью, — качнула головой Низа Павловна. — Ну что ж, придется. Тогда слушайте ответы по порядку.

Возле нее собрались Татьяна Коржик, Киля Калина, Василий Мищенко, Сергей Рудик, Игорь Куница, Вукока — а как же! — и Олеся Верхигора, которая и привела сюда всю компанию, пользуясь тем, что ее бабушка когда-то рассказывала маленькой Низе много хороших «страшилок» из народного хоррора[5].

9

Тогда как, и сейчас, лето было на исходе. Настал поздний август и после июльской жары принес первое, еще робкое похолодание. Люди почувствовали облегчение, особенно приятное в утреннюю пору, после ночей, уже по-осеннему свежих. А днем солнце еще пекло, будто наверстывало пасмурные дни, когда шел дождь, а может, просто не хотело уступать свои позиции. Однако донимало оно лишь в солнечных закутках, а на свободном пространстве повевал прохладный ветерок и приносил приятную бодрость. Воздух, настоянный на разогретой увядшей ботве, спелых овощах, яблоках, дынях, был сложной приметой осеннего преддверия. От его вдыхания возникало острое ощущение быстротечности времени, быстротечности жизни, неотвратимости разлук, чего-то еще мудро-щемящего, обреченно-унылого, но очень знакомого, что будто было неожиданным приветом из таких седых глубин, откуда ничто не долетает, только эта непонятная причастность к потере вечности.

Родители выкапывали картофель, а девочка играла рядом, развлекая себя незаметными вещами: где-то сломала сухой стебель, повертела его в руках, а потом согнала им со скрипучей свекольной листвы прозрачного мотылька. Затем потопала дальше по огороду, склонилась над подсохшим кустиком паслена, сорвала чернильного цвета ягодку и потянула в рот.

— Выбрось! — увидел отец. — Это нельзя есть.

Ребенок послушался, а через минуту ее внимание привлек сверчок, усевшийся на выкопанном картофеле, ссыпанного горкой, который образовывал целую пирамиду. Сверчок был в яркой зеленой одежде и имел веселые глаза. Девочка потянулась, чтобы достать его, залезла на горку, но влажноватые клубни собранного урожая под весом маленького тельца начали скатываться вниз. Она не удержалась на ногах, упала на спину и съехала по картофелинам, как на роликах, до самой земли, развернув почти всю горку, и в тот же миг забыла о виновнике своих стараний.

— Доця паля, — спокойно известила родителей.

— Ничего, — откликнулась мама. — Доця встанет, и снова все будет хорошо.

— Доця тане, — смирно повторил ребенок, поняв это как дельный совет, затем перекатилась набок, встала на четвереньки и ловко вскочила на ножки.

Вдруг снова услышала знакомое сюрчание — пение сверчка. Теперь он сидел на кусте георгин и будто звал ее за собой — при ее приближении, когда она еще не намеревалась потрогать его, а лишь хотела рассмотреть внимательные умные глаза, снимался и скакал дальше во двор. «Доця» погналась за ним, одолела несколько метров, снова едва не упав, а потом, поняв, что не догонит беглеца, развернулась, направляясь назад к родителям. И здесь увидела приоткрытую входную дверь в дом.

Что-то ее поразило, какое-то несоответствие приобретенным представлениям о мире. Но что это было и где оно было? Она остановилась, в раздумье осмотрелась по сторонам и снова устремила заинтересованный взгляд на дверь. Так, эта щелка почему-то имела темный цвет, была почти черной. Почему? Ведь, когда сияет солнце, за дверью в коридоре всегда светло. Она ощутила привкус тайны, исходящей оттуда. Кто там такой черный притаился, спрятался и не показывается?

Ребенок была девочкой. Но эта девочка имела много мальчишеских черт, в частности, такую — она тянулась именно к тому, чего не знала и чего от незнания опасалась. Оно дразнило ее воображение, заостряло любопытство, вызывало желание исследовать, выучить и перестать бояться. Страх она не любила, и врожденный ум, очевидно, передавшийся ей по генетической линии от предков, подсказывал, что избавиться от него можно лишь тогда, когда будешь четко представлять то, что его вызывает. Поэтому девочка тихо, насторожено подкралась к двери — ей больше не хотелось испугать кого-то, кто там находится, как она испугала сверчка. Она хотела прекрасной встречи пусть с кем-то или чем-то, чтобы можно было закрыть глаза от восторга и «ах!» — всплеснуть руками.

Девочка толкнула дверь, и от этого щель немного увеличилась. Через нее в коридор впрыснула ослепительная полоса солнца, упала на пол, когда-то давно вымощенный кирпичными плитками, теперь стертыми и покрытыми густой сеткой мелких трещинок, отразилась от них и рассеялась по помещению, сделав серым закованное стенами пространство, вырисовав в его глубине еще одну дверь, ведущую в столовую.

Остановившись на пороге, девочка попробовала приоткрыть дверь шире, но это ей не удалось — дверь была массивная и тяжелая. Девочка продолжала всматриваться в глубину коридора, и ей казалось, что с каждым мигом туда прибывает все больше и больше света, будто оно стекало сюда отовсюду, как вода в лунку, — это ее глаза постепенно привыкали к сумраку.

Солнечный свет имеет не только яркость для зрения, но и тепло для осязания — он нагревает предметы. Девочка изо всех сил налегла на нагретую до горячего состояния дверь и все-таки приоткрыла ее. Затем переступила порог и стала босыми ножками, трогательно замаранными огородным черноземом, на поверхность кирпичного пола. Прикрыв от удовольствия веки, вслушалась в приятное тепло, почувствованное ногами, не такое влажное, как на перекопанной земле, а сухое, легкое, неприлипчивое. Ветерок сюда не доставал, не обвевал ее — загорелую, одетую лишь в трусики — свежестью и прохладой, и ей стало тепло сверху тоже, даже не тепло, а горячо — солнышко как раз разгорелось вовсю.

В коридоре оставался сумрак, неуклюжий и притихший, он все еще страшил и притягивал. Отец очень любит свет, солнышко и всегда широко открывает входную дверь, так что здесь не остается ни единого темного пятнышка, становится нисколько не страшно. Воспоминание об отце отвлекло девочку от нечетких намерений, ее покинуло ощущение таинственности, и она передумала заходить в помещение, раздумывая, чему отдать предпочтение: побежать к родителям или побродить по двору. Но в это время из серого вместилища коридора послышалось мяуканье маленького котенка, будто он звал на помощь.

— Киса, киса, — откликнулась девочка. — Кис, кис, кис! — позвала громче.

Она мужественно пересекла темное пространство коридора и зашла в столовую, где было светло и тепло от солнечных лучей, вливавшихся сюда из окна. Киски она не нашла, а ее слепое еще дитя, в самом деле, ползало посредине комнаты. Если бы не плакало, то попало бы кому-нибудь под ноги. Девочка взяла невесомое тельце и, лаская его, отнесла в коридор на отведенное для него место. Слепой сосунок их Муськи ощутил запах родного гнездышка и, не веря своему счастью, беспокойно заползал, тычась то в одну сторону, то в другую, пока в конце концов не успокоился. Тогда девочка с облегчением возвратилась в столовую.

Вот уж она здесь похозяйничает! Возможность остаться в доме одной, чтобы никто ей не мешал, выпадала не часто, а если сказать точнее, то она вообще не помнит такого. Шкаф с посудой? Нет, это вполне знакомая вещь. Диван? А что там интересного? Окно? Да, оно выходит во двор, и теперь можно взглянуть, каким он кажется с такой высоты.