Самого хозяина она нашла в гостиной. Гостиная с камином располагалась прямо на первом этаже и, судя по всему, занимала одну из самых больших комнат дома. Помимо естественного света, идущего из окон, здесь было множество светильников, новых и старинных, на стенах висели старые пейзажи в массивных рамах — как странно, отметила она про себя, что он не использует в качестве украшений интерьера картины своих друзей...

Сам хозяин разговаривал с тщедушным, небольшого роста, неприятным человеком, который посмотрел на нее коротким и злым взглядом — ей почему-то показалось, что человек похож на Адольфа Гитлера, отпустившего длинные волосы и бородку. Хозяин сидел к ней спиной, она видела небольшую плешь на его затылке, слегка прикрытую редкими волосами, видела его руку на подлокотнике кресла с массивным старинным перстнем на пухлом пальце, и ей почему-то казалось, что она его знает. И знает очень хорошо. Он откуда-то из тех Викусиных времен, почти забытых теперь, под натиском проклятого времени.

Хозяин обернулся к ней — и она выдохнула с облегчением. Нет, не он... Слава богу, это не тень из прошлого.

Это не тень. Не — тень...

Эта тетка с утомленным лицом появилась не вовремя — Нико почувствовал себя лишним.

Андрей сказал ей:

— Подождите минуточку. Я сейчас.

Она кивнула, он видел, что она волнуется, — ему даже стало ее жаль. Уж больно она была бесцветная, смазанная, невыразительная.

Присела на краешек стула, как будто боялась испортить «антиквариат».

Садашвили едва заметно улыбнулся и понял — продолжать бессмысленно.

— Давай отложим наш разговор до завтра, — предложил Андрей. — Я должен что-то решить. Найти средства... Поговорить, в конце концов, со знающими людьми. Конечно, тебе лучше сейчас уехать на некоторое время. Отдохнуть.

Он кивал, соглашаясь — от сердца немного отлегло, кажется, все будет в порядке. Ему дадут денег. Он уедет отсюда. В любимую Прагу. Там — ему будет хорошо.

И эта история забудется. Конечно, вышел конфуз — но он ведь не знал, что эта «образина» украдена из маленькой сельской церкви, которую кто-то подпалил, он просто купил ее у забулдыги, так что — все уладится, Андрей прав...

Он вышел из дома совсем другой — точно крылья появились у него за спиной. Шел по улице, напевал что-то глупое, но веселое из услышанного недавно по радио, получалось душевно — ему даже показалось, что на него с интересом посмотрела девица в лисьем полушубке, хорошенькая блондиночка, похожая, кстати, то ли на Памелу Андерсон, то ли на Шарапову, то ли на... Он рассмеялся. Девушка улыбнулась ему в ответ и пошла дальше, в том же направлении, что и он, поэтому с его стороны выходило невольное преследование.

Девица эта вела себя несколько странно — она то убыстряла шаг, то — останавливалась, делая вид, что рассматривает витрину, но Нико видел, что она смотрит на него — как-то искоса, с лукавым ожиданием, точно предлагая ему продолжить эту забавную игру.

Они уже вышли на центральную улицу, их одиночество было нарушено теперь прохожими, и, значит, были нарушены правила игры.

Поэтому, когда он нагнал ее в очередной раз, он решился:

— Я вас не преследую.

Она остановилась, повернулась к нему, рассмеялась:

— Я знаю.

Оказалось, что она говорит с легким акцентом. Немного растягивая гласные и смягчая согласные.

И — еще оказалось, что она совершенно не похожа ни на Памелу Андерсон, ни на Шарапову, ни уж тем более на Ксюшу Собчак.

У нее было правильное, чистое личико, как у девушек Средневековья, с тем же легким, фарфоровым оттенком, огромные голубые глаза, густо обрамленные ресницами столь черными, что он сначала подумал о хорошей косметике, но, присмотревшись, понял — нет, она не пользуется косметикой. И эти темные, длинные ресницы, и нежно-пастельный оттенок розового на щечках, и алые губы — все это было подарено ей природой. Он невольно улыбнулся — первый раз он видел такую красотку. И упускать ее совсем не хотелось.

— Меня зовут Николай, — сообщил он ей, протягивая руку, и сам удивился, что впервые назвал себя полным именем, а не уменьшительным грузинским вариантом — ему никогда не нравилось его имя, он всегда находил краткую форму более изысканной, а русское имя, напротив, казалось грубым, плебейским... Отчего-то сейчас ему нестерпимо захотелось быть именно Николаем — эта девушка вообще будила в нем странные чувства, он не мог справиться ни с собственным глупым мальчишеским смущением, ни с каким-то непонятно откуда появившимся чувством вины...

— Елизавета, — представилась она, протягивая ему узкую ладошку как-то очень изысканно, не для рукопожатия, для — поцелуя.

И добавила:

— Елизавета Байерова. Можете называть просто Лиза, я привыкла.

Он дотронулся губами до ее замерзших пальчиков — удивился, что она не носит перчаток в такую промозглую погоду, — но она только отмахнулась, заулыбавшись.

А потом попросила показать ей город.

— Я здесь в первый раз, — сказала она. — Он у вас красивый. Странный, но красивый. Знаете, такая есть красота — люди пытаются все переиначить, подогнать под собственные представления об изяществе, а у них это не получается... Все равно остается дыхание...

— Чего дыхание? — переспросил он, немного нахмурившись.

От другой дамы он бы эти возвышенные бормотания едва ли потерпел — но с Елизаветой все было по-другому.

— Красоты, — пояснила она. — Истинной красоты, которую не всем дано увидеть, понять и — принять как неизбежность.

— Почему как неизбежность? — нахмурился он еще сильнее.

— Понимаете, рядом с красотой, увы, бросается в глаза несовершенство, собственная нелепость... Вот люди подсознательно и пытаются избавиться от всего, что вынуждает их признать себя... О, я никогда не выучу ваш язык! Очень трудно, так трудно подбирать слова, которые помогут выразить мысль!

Она рассмеялась.

— Язык? — Он удивился. Она прекрасно владела русским, он вообще думал, что она русская или — белоруска на крайний случай, а акцент... Сейчас многие нарочно говорят с таким вот акцентом — это модно.

— Ну да... Язык. Я же не русская. Я из Праги...

И что-то ударило в сердце — не может быть, это просто совпадение, или...

Она смотрела на него с легкой улыбкой, он попытался найти в ее лице хотя бы тень удивления — хотя бы вопрос: что с ним, почему он потрясен? Но лицо ее оставалось безмятежным и спокойным.

— Надо же, — сказал он. — Какое совпадение... А я вот как раз через несколько дней улетаю в Прагу. Прямо судьба...

Она рассмеялась.

— Нет, это замысел, — сказала она. — Мой младший брат сказал бы — воля Бога. Мой старший предпочел бы говорить именно о случайности. А я всегда ищу замысел. Если кто-то творит нашу судьбу, то у него, как у творца, должны быть замыслы, правда?

Он рассмеялся. Забавная девчушка эта Елизавета... Очень забавная.

— Ну, пошли, покажу тебе город, — сказал он, переходя на «ты», уже ощущая эту красивую иностранку своей собственностью. — Тут в самом деле много красивого. А ты мне потом покажешь свою Прагу. Пойдет?

— Пойдет, — серьезно согласилась она. — Я... покажу тебе Прагу. И не только.

Ее глаза сверкнули странным светом, он посмотрел на нее, пытаясь поймать их выражение, — но оно было так мимолетно, что он даже не успел понять, что же там блеснуло, на дне ее синих глаз, — насмешка? Боль? Ярость?

И — почему-то ему пришло в голову, что он ее где-то уже видел.

«Странно, до чего черты лица у нее знакомые».

Но — думать об этом было недосуг, да и не хотелось особенно.

Он рассудил, что она просто очень хорошенькая, а хорошенькие девушки всегда чем-то похожи друг на друга.

— Ну-с?

Теперь, когда они остались вдвоем и он, повернувшись, рассматривал ее — с какой-то усталой и снисходительной брезгливостью, — Виктория Валериановна особенно остро почувствовала себя какой-то незначительно мелкой, нелепой, несуразной. В этой своей престарелой, вытертой шубе, с пакетом, на котором девица с голой грудью поигрывала маленьким теннисным шариком, — и все достоинство пакета заключалось в его размере и плотности.