Только Тамара и Гри–Гри знают, что с конца зимы у него сильно колет в боку, а во время поездки с секретными материалами из Парижа в Цюрих с ним случился в поездке обморок. Позже он узнал, что во время обморока не выпустил из рук своего чемоданчика. И сегодня «скромный товарищеский ужин» едва не довел его до обморочного состояния — слишком большое нервное напряжение.

Размышлениям в тишине мешал мусорщик, который топтался где–то рядом на дорожке, усыпанной гравием, и в такт своим шагам шваркал метлой, потом приблизился вплотную к скамейке, с жестяным грохотом открыл и закрыл ящик для мусора — наводил в Тиргартене ночной орднунг:

— Вы сели на чужую скамейку.

— Разве здесь требуется плацкарта?

— Скамейка только для евреев. Если вы ариец, то…

— Откуда мне было знать? — Этьен лениво встал. Он знал, что для евреев здесь в скверах и парках возле мусорных ящиков выделены скамейки ядовито–желтого цвета. — Ночью все скамьи серы. Темно здесь…

— Берлин живет очень экономно.

Этьен кивнул мусорщику, надел шляпу и поднял воротник.

Ему не было холодно, но он продрог сердцем. Он в равной степени чувствовал себя сегодня трагически одиноким и в ресторане «Валькирия», и на скамейке в Тиргартене…

Кертнер выехал из Берлина утренним поездом. В кармане у него лежало письмо в контору пароходства «Нептун» — Бремен, Фрейхафен, 1.

Ходили слухи, что оба «Нептуна» — заводы и пароходство — близкие родственники, но Кертнер ничего не знал об их взаимоотношениях. Он знал только, что «Нептун» — большая пароходная компания, чьи пароходы «Гестия», «Геркулес», «Рейнланд» и еще четвертый, названия которого не успел выяснить, обслуживают регулярную линию Бремен — порты Испании.

Пароходы «Нептуна» совершают также навигацию по Немецкому морю. Кертнеру заказана каюта первого класса от Гамбурга до Осло на небольшом, но быстроходном пароходе «Нибелунг».

До отплытия «Нибелунга» оставалось почти двое суток, но Конрад Кертнер не был этим раздосадован. Он поселился в Гамбурге в отеле «Четыре времени года». Каждый раз, когда он проходил по берегу Большого Альстера, он имел удовольствие любоваться флагом пароходства «Нептун»; там на набережной в пестром соседстве полощутся флаги всех германских пароходств.

Кертнер жил в фешенебельном отеле, а много часов провел в порту, на крикливой и злачной улице Реппербан. Не сразу удалось ему найти в игорном притоне одного старого знакомого, с которым еще водил дружбу радист «Фридрих Великий», передать привет от Ингрид, а взамен получить несколько радиодеталей, без которых «Травиата» может лишиться всего колоратурного сопрано.

Кертнеру легко было сойти за старожила этих мест, он не забыл «платтдейч», — жаргон гамбургских портовиков…

Приближаясь к Норвегии, «Нибелунг» долго лавировал в хаосе островков, долго шел по узкому фиорду, который глубоко вдается в материк. Фиорд кишмя кишел яхтами, а чайки стлались над водой, как метель.

Для порядка Кертнер представился в австрийском посольстве. Еще до обеда он ознакомился с норвежским филиалом «Нептуна», с географией и оборотом фирмы и даже успел принять участие в испытаниях какого–то аккумулятора. Однако не только ради своей деловой репутации приехал Кертнер в Норвегию: он привез с собой весьма крупную сумму рейхсмарок.

Формально говоря, будучи в Германии, он мог перевести рейхсмарки на текущий счет «Эврики» в итальянском «Банко ли Рома» и на свой личный счет в «Банко Санто Спирито». Но подобный перевод расценивался тогда в Германии как непатриотический поступок. Подлинный патриот не позволит себе ухудшать валютный баланс рейха, саботировать усилия, направленные к укреплению рейхсмарки, подрывать экономику фатерланда. Можно было не сомневаться, что о таком крупном переводе за границу сразу узнают где следует, — существует специальный финансовый сыск.

Везти же рейхсмарки с собой в Италию Этьен тоже не мог. Ни в одном итальянском банке не должны знать о немецком происхождении столь крупной суммы.

Что оставалось делать? Следовало оформить перевод в итальянский банк из любой страны, только не из Германии.

Норвежский банк оказался весьма удобным посредником. Вся операция заняла не больше получаса: рейхсмарки трансформировались в норвежские кроны, которые на днях будут переведены на валютный счет Кертнера в миланской конторе «Банко Санто Спирито»…

После обеда Кертнер направился с рекомендательным письмом Теуберта в норвежский филиал «Центральной конторы ветряных двигателей». Управляющий ждал гостя. Видимо, он получил от Теуберта еще и телеграмму, потому что его общительность и предупредительность выходили за рамки ординарной любезности. Управляющий рассказал о том, что в ближайшие месяцы ожидается значительное увеличение оборота фирмы и, хотя летний сезон еще впереди, они нашли нужным разослать по многим адресам следующее письмо:

«Многоуважаемый друг нашей фирмы! Начало летнего сезона поставит перед Вами вопрос о пополнении Ваших складов. Наш ответственный сотрудник, только что возвратившийся из Германии, привез выгодные предложения различного рода, которыми Вы, безусловно, заинтересуетесь. Мы были бы Вам весьма обязаны, если бы Вы нас посетили в ближайшие дни.

В ожидании Вашего посещения остаемся с германским приветом. Хайль Гитлер!

(П о д п и с ь)».

Кертнер сделал управляющему комплимент: готов учиться у норвежского филиала деловой оперативности! Он обязательно разошлет такое же письмо своим наиболее солидным покупателям.

Пароход в Кенигсберг отправлялся лишь завтра вечером, и таким образом у Кертнера оказался свободный день. Он с чувством облегчения мог посвятить его прогулке по Осло. Он правильно решил трудную задачу с норвежскими кронами и рейхсмарками, потерявшими в весе.

Не торопясь шел он по Драмменсвейен, и ему нравилось, что каждая из поперечных улиц одета в неповторимый зеленый наряд. Он пересек улицы, сплошь обсаженные то елями, то березами, то каштанами, то соснами, то липами. Он слышал, что в Осло отлично вызревают яблоки, груши и помидоры. «Вот что значит Гольфстрим! Осло на одной параллели с нашим Ленинградом, ничуть не южнее».

У Национального театра, где стоит памятник Ибсену, он спустился в метрополитен. Снаружи к вагонам метро приделаны зажимы для лыж, в это время года ненужные.

В Осло всего несколько подземных станций, а затем поезд вынырнул из тоннеля и через десяток километров вскарабкался на макушку горы Холменколлен. Там высится трамплин для прыжков на лыжах, пользующийся мировой известностью. Но весенним днем здесь было пустынно, скучно, и тем же метропоездом Кертнер вернулся в город. Сошел на площади Валькирий, его отель по соседству.

Вскоре появился агент из бюро путешествий, они сели на извозчика, который церемонно приподнял свой цилиндр, и поехали в порт. В Кенигсберг, в штормовое море, уходил пароход той же компании «Нептун».

Встреча в восточно–прусской конторе фирмы, завтрак в кабинете управляющего, поездка на верфь в заливе Фриш–хаф, техническая дискуссия вперемежку с воинственными речами.

Здесь, в столице Восточной Пруссии, настроены еще агрессивнее, чем в Берлине. Все задыхаются без жизненного пространства, у всех на языке это самое «лебенсраум», все жаждут реванша и одобряют вступление вермахта в демилитаризованную рейнскую зону. В Кенигсберге находится «Институт по изучению России». «Вот бы посидеть там на инструктивных беседах», мелькнула шальная мысль.

Все главные улицы, площади, учебные заведения названы именами военных. Памятники только военным, исключение составляют Шиллер и Кант. Этьен смотрел на бронзового Шиллера, и казалось — поэту неловко стоять в штатной одежде и в штатской, на вытяжку, позе в компании вымуштрованных соседей в городе, где дансинги, казино и публичные дома — отдельно для офицеров и для солдат. В пивных, сосисочных и кафешантанах по команде орут фашистские песни и кричат: «Хайль!» На вывеске у мужского портного намалеваны только мундиры, на вывеске у шапочника — военные фуражки, на вывеске парикмахера — рекламный красавчик, выбритый до розового глянца, прилизанный и с нафабренными усами, он также в военной форме.