— Для меня много значит оценка старейшего деятеля национал–социалистской партии, — сказал Кертнер еще почтительнее.

— Это в полном смысле слова золотой значок, — «Вильгельм Второй Гинденбург» благоговейно коснулся лацкана на пиджаке Теуберта, — он дает право на свидание с Адольфом Гитлером в любое время. — И обратился к Теуберту: — Герр Кертнер пользуется нашим полным доверием, и он знает, что в те страны, где ветры дуют не в нашу сторону, мы продаем и скорострельный картофель…

— Вы хотели сказать скороспелый? — спросил Кертнер, и все трое расхохотались.

— Ну вот, мы нашли общий язык! — сказал «Вильгельм Второй Гинденбург».

Да, с «Нептуном» начинают все больше считаться. Фирма попала в один ряд с самыми могущественными концернами, синдикатами, трестами и тоже приглашена завтра в советское посольство; русские устраивают прием для представителей деловых кругов в связи с приездом торговой делегации во главе с наркомом торговли.

«Где–то на рабфаке или в рабочем клубе их обзывали не иначе, как «акулы капитализма», — мимолетно усмехнулся про себя Этьен. — А в случае надобности мы величаем их «представители деловых кругов».

— Большевики явно хотят установить деловые контакты. Если у герра Кертнера есть желание, ему тоже будет вручен билет на прием в советское посольство.

Так хотелось принять приглашение, побывать в посольстве на Унтер–ден–Линден, услышать родную речь. Только раз в жизни он был в здании посольства, помнит просторный зал для приемов, столовое серебро, знаменитый сервиз из саксонского фарфора на пятьсот персон…

Но вдруг его увидит кто–нибудь из знакомых и узнает? В числе сотрудников военного атташе может оказаться бывший слушатель военной академии. Недоставало еще, чтобы кто–нибудь с радостным воплем: «Каким ветром?! Маневич, дружище, сколько лет, сколько зим!» — бросился ему на шею.

Нет, рисковано, будет просто мальчишеством отправиться туда с директорами «Нептуна».

Размышление заняло какую–то долю секунды, Кертнер, выслушав приглашение, уже почтительно поблагодарил и отказался. К сожалению, он занят. Завтра у него важное свидание с асом германского спортивного пилотажа.

Вильгельм Теуберт любезно вручил Кертнеру свою визитную карточку и пригласил посетить его контору в любое удобное для гостя время. Может быть, «Эврика», помимо поручений, столь блестяще выполняемых для фирмы «Нептун», согласится на тех же условиях представить в Италии и его фирму? А директор–распорядитель «Нептуна», стоявший рядом, не возражал, даже уговаривал принять предложение.

По–видимому, герру Кертнеру небезынтересно знать, что в фирме Теуберта работают только люди, преданные рейху, исповедующие национальные идеалы. Теуберт уверен, что герр Кертнер найдет единомышленников среди сотрудников фирмы.

Кертнер поблагодарил за интересное предложение. Он непременно зайдет, когда вернется через неделю в Берлин. Завтра по приглашению директора–распорядителя он отправляется в Гамбург, Бремен, Осло и Кенигсберг, чтобы поделиться опытом своей работы с коллегами, работающими в тамошних отделениях фирмы «Нептун».

Вот и хорошо, пусть герр Кертнер попутно наведается в норвежский филиал «Центральной конторы ветряных двигателей», ознакомится с работой в условиях севера. Казалось бы, двигателю все равно, какой ветер приводит его в движение — холодный или знойный. Но система смазки и правила эксплуатации совсем другие, есть немало тонкостей.

Теуберт осведомился — не пугают ли герра Кертнера морские путешествия в штормовую погоду. Тот ответил, что к сожалению, его родная Австрия, от которой отторгли даже Триест, остается пока сугубо сухопутной страной. Но, право же, не все австрийцы отличаются водобоязнью и страдают от морской болезни. Он верит, что Австрия когда–нибудь приобщится к великой морской державе.

Его намек на желанный аншлюс был достаточно прозрачен, собеседники поняли его с полуслова…

После ужина заиграл салонный оркестр. Сотрудники помоложе приглашали на танцы величественных фрау, увешанных ювелирными изделиями. Герр Кертнер отличал настоящие бриллианты от фальшивых, но сегодня вечером он не увидел ни одной стекляшки. Уже во второй раз оркестр сыграл модный фокстрот «Паприка» и танго «Ночь в Монте–Карло», — кинематопраф принес этим мелодиям всемирную известность.

Выйдя из ресторана, Кертнер, отказался от автомобиля дирекции, не сел в таксомотор. Он решил пройтись перед сном по опустевшему, притихшему Берлину. К тому же два–три бокала рейнского оказались, по–видимому, лишними, в голове слегка шумело.

7

К ночи рекламный румянец столицы слинял. Почти все фонари потушены рачительной рукой бургомистра, — в Берлине жили экономно, а еще больше старались показать: после того как у Германии отобрали колонии, здесь вынуждены экономить и отказывать себе буквально во всем.

Этьен прошел по Тирпицуфер, в самый ее конец, прошел мимо громоздкого, мрачного четырехэтажного дома No 74/76; здесь помещается абвер.

За какими темными окнами — кабинет адмирала Канариса?

В стороне остался Ландверский канал. Этьен поравнялся с большим темным зданием. У парадного подъезда, у ворот прохаживались шуцманы. Хотя Этьен стоял на противоположном тротуаре, он прочел вывеску у освещенного подъезда: «Союз Советских Социалистических Республик. Полпредство». Кто–то подъехал в «газике» и вошел в здание.

Этьен тоскливо поглядел и зашагал к Тиргартену.

Он шел по набережной вдоль парапета, глядя на темную воду канала, покрытую рябью. Остановился и вгляделся в свое отражение на воде, высвеченное одиноким фонарем…

И ему представилась такая же ночная, взъерошенная весенним ветром вода в Москве–реке. Плывут одинокие льдины. Дворник в тулупе и треухе скалывает лед на набережной. Звонкая капель.

По набережной идут Этьен и Старик. Оба в форме двадцатых годов остроконечные шлемы, шинели с «разговорами». У Старика на петлицах три ромба.

Старик отстает на несколько шагов от Этьена, критически приглядывается к его походке.

— А тебе пора отвыкать от строевой выправки, — говорит Старик строго.

— Стараюсь, Павел Иванович. Не получается.

— Отвыкнешь. И фрак научишься носить. И цилиндр. — Старик остановился. — А вот притворяться в чувствах потруднее.

— Ну и дела, — ухмыльнулся Этьен. — Позавчера — комиссар бронепоезда. Вчера — слушатель академии. Сегодня — летчик. А завтра — коммерсант? Этьен попробовал сменить походку на более свободную. — Ну как?

— Чуть–чуть лучше, — подбодрил Старик и продолжал серьезно: — Ты и завтра останешься летчиком. Летчиком свободного полета! Ты должен будешь видеть дальше всех и немножко раньше, чем увидят другие. И коммерсантом ты станешь не простым. — Старик рассмеялся и хлопнул Этьена по спине. Бальзаковский банкир Нюсинжен — щенок по сравнению с твоим коммерсантом!.. — Старик помолчал и спросил потеплевшим голосом: — Сколько дочке?

— Два года.

— А Наде сказал? Командировка длительная.

— Она согласна.

— Длительная и опасная… Может, еще раз обдумаешь?

— Я обдумал еще семь лет назад. В восемнадцатом. Когда вступал в партию…

Подошел шуцман, подозрительно пригляделся — не собрался ли ночной прохожий топиться? Слишком долго смотрит в воду.

Легкая усмешка мелькнула на лице Этьена, и он пошел дальше.

Навстречу ему, пристукивая деревянной ногой, шел по аллее пожилой солдат в кителе, с крестами и медалями времен Вильгельма.

— Гуте нахт, майн герр.

— Гуте нахт.

«Этот доковыляет до дома, снимет на ночь протез, чтобы культя его отдохнула, — невесело подумал Этьен. — А я и во сне не смею забыть, что я Кертнер».

Едва войдя в сад, он присел на скамью, снял шляпу и подставил лоб теплому ветерку, который доносил дым из печных труб.

В Берлине еще топили; здешний климат — не чета миланскому…

Ему не следовало сегодня пить на банкете, но прослыть неучтивым, стать белой вороной… Не станет же он жаловаться благосклонному к нему «Вильгельму Второму — Гинденбургу» на плохое самочувствие?