— Давно в Севилье? — Агирре искренне обрадовался встрече.

— Только что приехал.

— Как попал сюда в «Кристину»?

— Консул Дрегер позаботился обо мне. Ну, а ты как живешь? Давно в капитанах?

— Живу как на вокзале, — Агирре отмахнулся от вопроса. — А тебя что привело в Севилью?

— Коммерция не должна отставать от авиации.

— Мы еще увидимся, надеюсь? А то сейчас я тороплюсь. Вызывает майор Физелер, а позже мне предстоит небольшое… — Агирре смутился.

— По–видимому, дело касается мужского самолюбия и женской чести?

— Как ты угадал? — Агирре с удовольствием рассмеялся. — Но завтра вечером ты найдешь меня в казино.

— Вот и отлично! Выпьем за твою военную карьеру.

Еще со времени последних воздушных гонок в Англии Этьен был высокого мнения о летном искусстве своего приятеля. Сейчас испанские газеты называли Аугусто Агирре одним из лучших пилотов авиации Франко, а какой–то журналист утверждал, что в искусстве пилотирования, в отваге и опыте Аугусто Агирре вряд ли уступит таким асам, как Гарсиа Морато, капитан Карлос Айе или майор Хосе Перес Пардо…

Этьен постоял со скучающим видом у карточного стола. Шла крупная игра, и вокруг толпилось много любопытных. Напротив него за зеленым сукном сидела старуха с дряблыми, оголенными до плеч руками, в соломенной шляпе с золотой лентой. По форме шляпа напоминает стальной шлем немецкого солдата, надвинутый на самые глаза.

Этьен с той стороны стола не видел ничего, кроме увядшего подбородка и крашеного рта, — старуха не хотела, чтобы видели ее лицо, когда она делает ставки, поскольку в этой игре часто блефовали. Рискованное в ее возрасте декольте украшал кулон на массивной золотой цепи.

За спиной ее стоял шустрый молодой блондин; он почтительным шепотом давал советы, ему доверено было залезать к старухе в сумочку и доставать деньги, он делал это уже несколько раз: старуха горячилась и проигрывала.

Кертнер позволил себе поиграть в рулетку — не азартничая и не мельча, как полагалось вести себя солидному коммерсанту, забредшему в казино. Он ставил крупные суммы, но играл только в чет–нечет или ставил на «красное–черное», и довольно удачно, редко оступаясь, переходил с четных цифр на нечетные, менял цвет.

Позже он в одиночестве поскучал у буфетной стойки. Агирре все не появлялся, хотя было уже поздно.

Этьен прошелся по залам. Говорят, даже мадридское казино «Гран пенья» уступает севильскому в аристократическом клубе «Касинилья де ла Кампана». Ну а если не быть завзятым и неизлечимо азартным картежником, более всего в этом клубе привлекал нарядный салон на первом этаже. Большие зеркальные витрины заливали его светом, и при этом в салоне не было душно.

Двери клуба открывались только перед избранными. Здесь собирались местные гранды, сбежавшие из Мадрида, Валенсии, Сарагоссы, из других городов и провинций, занятых республиканцами, дипломаты, военные чины, журналисты, тореадоры, сановники, коммерсанты.

Севилья походила в те дни на огромный перевалочный пункт, на необъятный зал ожидания на вокзале — зал ожидания первого класса! Иные беженцы задерживались здесь всего на несколько дней и в своих экипажах, в своих автомобилях спешили вдогонку за наступающей армией. Въехать в свой особняк, в свое поместье, войти в свой магазин сразу же, как только выгонят «красных»! Все ночлежные дома, гостиницы, монастырские подворья, таверны при дорогах, ведущих к Мадриду, переполнены беженцами.

Этьен уже собрался к себе в «Кристину», но перед тем как уйти, подошел к игорному столу, где рулетка была сегодня к нему так благосклонна. И тут он увидел за спинами любопытных Агирре, сидящего понуро за столом. Как же Этьен не заметил его раньше? Или Агирре только что пришел?

Крупье с профессиональной сноровкой отгреб лопаточкой деньги с проигравших квадратов стола. Печальным взглядом проводил Агирре эту кучу денег.

Низкий абажур повис в табачном дыму над зеленым сукном, освещая стол, расчерченный на квадраты.

Напротив Агирре сидела все та же старуха в соломенной шляпе. Крупье рассчитался с играющими. Делали новые ставки. Агирре неуверенно положил деньги на «11», но в самый последний момент нервно передвинул их на соседний квадрат.

— Игра сделана, ставок больше нет, — объявил крупье, и рулетка с легким жужжанием завертелась…

Агирре неотрывно следил за ней — вот–вот остановится… И вновь неудача. А старуха выиграла. Шустрый молодой блондин достал ее сумочку и сунул в нее выигрыш. Старуха игриво похлопала его по щеке рукой в перстнях и показала, на какие квадраты снова ставить.

Агирре, подавленный проигрышем, порылся в карманах пиджака, ничего не нашел, встал, но подошедший Кертнер мягко усадил его обратно и незаметно передал деньги:

— Держи.

Докрутилась рулетка, и крупье пододвинул к Агирре кучу ассигнаций. Тот вскочил в веселом азарте.

— Не будем больше испытывать судьбу. — Он взял деньги со стола и хотел отдать долг Кертнеру.

— Успеешь.

— Нет, нет, карточный долг — долг чести!

— Я подожду.

— Тогда играю на все!

И снова крупье придвинул лопаточкой деньги к счастливому Агирре. Тот иронически улыбнулся шустрому блондину, отдал долг Кертнеру, рассовал остальные по карманам и отошел от стола.

Агирре был радостно возбужден и все чаще поглядывал в другой конец зала — оттуда ему улыбалась очаровательная молодая сеньора. Она стояла об руку с пожилым мужчиной, но не сводила сияющих глаз с Агирре.

15

Джаннина укладывала вещи в чемодан, собирала Паскуале в дорогу, напевая «Прощание с Неаполем». Мать хлопотала на кухне.

— Мама, где шерстяные носки? На палубе бывает ночью очень прохладно.

— Посмотри в комоде, в нижнем ящике, — донеслось из кухни.

Джаннина пела и не услышала, как за ее спиной тихо отворилась дверь и вошел Паскуале. Он осторожно положил покупки и стал подпевать Джаннине. Она бросилась отчиму на шею.

— Я счастлив, что ты приехала меня проводить, — сказал Паскуале с нежностью.

— Я была бы счастлива проводить тебя в последний рейс на «Патрии». Мне совсем не по душе твои поездки в Испанию.

— Еще два–три рейса — и синьор Капрони–младший назначит мне пенсию. Ну, а кроме того, ты же знаешь… — Паскуале порылся в бумажнике и достал вырезанное из газеты объявление. — Вот… «Все для приданого… Столовое и постельное белье… Улица Буэнос–Айрес, 41…» Я и опоздал потому, что купил кое–что для своей девочки…

Он открыл коробку, в ней полдюжины батистовых рубашек, развернул пакет и достал платье — голубое в белую полоску. Джаннина наспех чмокнула Паскуале и, схватив платье, скрылась за шкафом.

— Святые угодники! Паскуале расщедрился! — Мать стояла в дверях с кастрюлей. — Он такой скупой, что из экономии хотел один ехать в наше свадебное путешествие.

— Но все–таки вы ездили вдвоем! — засмеялась Джаннина, голос ее донесся из–за шкафа.

— Да, третьим классом! — вздохнула мать и ушла на кухню.

Раздался стук в дверь, вошел человек в форме трамвайщика, вертлявый, с бегающим взглядом.

— Прошу о снисхождении… Дайте в долг бутылочку масла.

Паскуале удивленно посмотрел на вошедшего, а Джаннина сухо пояснила:

— Наш новый сосед.

— Я поселился в этом доме, когда вы были в Испании, — сказал Вертлявый.

Паскуале коротко кивнул.

Джаннина успела переодеться и прошлась в новом платье мимо отчима и Вертлявого, покачивая бедрами.

— Вам нравится? — Паскуале повернулся к Вертлявому. — А жена недовольна. Называет меня скупым.

В дверях появилась мать и нелюбезно оглядела Вертлявого.

— Сосед просит бутылочку масла, — объяснил Паскуале.

— Вы забыли вернуть бутылочку кьянти, — напомнила мать, но все–таки вынесла масло.

Уже в дверях сосед сказал:

— Я служу контролером в трамвайном парке. Ваша семья может смело ездить без билетов.

— Благодарим, — сказала мать. — Но как раз на трамвай Паскуале не скупится.

Едва закрылась дверь за назойливым соседом, Джаннина закружилась перед зеркалом, бросилась на шею Паскуале, запела.