Офицеры дружно заржали. Хейниш снисходительно замолк, давая им возможность нагоготаться. Это хорошо, когда подчиненные понимают и ценят шутку.

— А вам, господа, я еще напомню достопамятный завет обергруппенфюрера СС Рейнгарда Гейдриха, злодейски убитого врагами рейха. «Пули и виселицы!» — вот что завещал нам незабвенный шеф СД! — И Хейниш закончил свое выступление в стиле, который стал нормой на всех эсэсовских сборищах: — Так будем же держать палец на взведенном курке! Сделаем эту землю идеальным кладбищем для лишних. Трупы — образцовое удобрение для плодородных земель трудолюбивых немецких колонистов! Хайль Гитлер!

— Зиг хайль! — повскакали с мест присутствующие.

В этот момент двери распахнулись и в кабинет Хейниша вошел его личный адъютант унтерштурм–фюрер Вильгельм Майер, чем–то слишком взволнованный для дисциплинированного служаки.

— Господин штурмбанфюрер, срочный вызов по телефону!

— Кто там еще морочит голову?

Рыжий, прямо–таки огненный Вилли скользнул взглядом по присутствующим офицерам и ответил сдержанно, но с довольно прозрачным намеком:

— Звонок из штаба! Я переключил телефон на вас!

Штурмбанфюрер взял трубку и недовольно буркнул:

— Хейниш слушает.

Но вдруг подтянулся, голос его приобрел ненатуральную предупредительность, которая передалась другим, и стало тихо.

— Господин оберфюрер?.. Слушаю вас внимательно! Гость из Берлина?.. Да, понимаю… От Геббельса? Записываю: военный корреспондент герр Адольф Шеер, историк, военное звание — гауптман… Все будет выполнено образцово, господин оберфюрер! Встретим, как и надлежит, на высшем уровне…

Он положил трубку, какую–то минуту задумчиво глядел на нее, не отнимая руки, словно ждал, что телефон снова позовет, и лишь потом поднял глаза на офицеров:

— Только что оберфюрер СС господин Корземан сообщил, что к нам едет военный корреспондент из Берлина, историк Адольф Шеер. Известно ли что–нибудь о нем?

Офицеры переглянулись, молча пожали плечами, и Хейниш, не дождавшись ответа, пояснил подробнее:

— Он имеет очень высокие полномочия и почетное задание написать историческую работу по свежим следам нашей блестящей победы на Кавказе. — А в мыслях добавил: «Какая, согласно поговорке, еще буквально за горами». — Ведь за Кавказом — Иран и Индия, так что наши армии сейчас находятся в состоянии гигантского сражения за мировое господство. Оберфюрер особенно подчеркнул, чтобы каждый из нас всемерно содействовал историку в его ответственной и почетной работе… Если это тот самый Шеер, какого я знал еще ребенком… А впрочем, увидим… Возможно, ему понадобится переводчик. Кстати, Майер, как обстоят дела с проверкой Кристины Бергер? Мне кажется, Шееру будет приятно, если в случае необходимости переводчицей у него будет миловидная девушка. Да еще из нашего ведомства…

— Необходимые справки наведены. Весь материал подготовлен.

— Отлично! Ознакомьте меня с ним немедленно. Все свободны!

Через минуту Хейниш уже неторопливо листал документы из досье на Кристину Бергер. Сначала — фото. Фас. Профиль. В полный рост.

— Ив самом деле, симпатичная особа. Образцовый нордический тип лица. Или не так? — заметил Хейниш Майеру. — Обращаю внимание: это один из мотивов (хотя и неслужебный), вследствие которого Кристина желательна в СД. Поэтому и проверка проходит не «по всей форме». Если ей придется работать с Шеером, гауптману останется только благодарить. Но за такую девушку, — он щелкнул пальцами, — одной благодарности мало… Внешне — действительно клад!

— О, да! — охотно согласился рыжий Вилли. — Красива. Двадцать лет. Не замужем. Кажется, сердце еще не занято. Свободно владеет языками — немецким, русским, украинским. Последний распространен и среди определенных слоев местного казачества.

— Выходит, для нас она действительно находка?

Унтерштурмфюрер ответил сугубо по — служебному:

— Похоже на то. Отец ее — немец, истинно арийского происхождения, родом из Штутгарта. Воевал на восточном фронте во времена первой мировой войны. Тяжело раненный, попал в плен к русским. После войны женился на немке, дочери австрийского колониста чистой нордической крови. Все время проживал в Галиции, бывшей колонии Австро — Венгерской империи. Когда пришли большевики, не решился репатриироваться, так как не хотел оставлять на произвол судьбы довольно большое мясо — молочное хозяйство. Ошибся в своих расчетах: перед самой войной был репрессирован советской властью как кулацкий элемент с конфискацией всего имущества в пользу колхоза.

— Посылали запрос в Штутгарт?

— Да. Из тамошних архивов известно, что герр Бергер владел небольшой кофейней, которую продал, уходя на фронт.

— Почему не поручил присмотр за кофейней родным, как это делали и делают другие?

— Он осиротел еще юношей, господин штурмбанфюрер. Был в семье единственным сыном. Никаких других родных в Штутгарте не имел. Возможно, поэтому и не вернулся на родину.

— Понятно. А какие вести из Галиции?

— Теперешняя судьба Бергера неизвестна. Однако нам удалось разыскать несколько семейных фотографий. Вот они. К сожалению, Кристина на них — лишь в трехлетием возрасте. Пухленькая, белокурая малышка. Других фотографий нет.

— Хорошо! — складывая фото в конверт, проговорил Хейниш. — А сейчас, Вилли, езжайте за Кристиной Бергер. Я жду! И еще одно: пусть мне дадут из архива несколько фото, любых мужчин и женщин…

— Уже сделано, шеф. Они — в папке.

— О, Вилли! — только и мог одобрить Хейниш.

* * *

В бургомистрате этот предусмотрительный эсэсовец с густыми и яркими веснушками, светлыми, почти белыми бровями над неожиданно темными глазами, но зато с классически нордическими чертами лица — высокий лоб, что переходил в прямой, крупный нос, запавшие глаза, узкие аскетические скулы, подпертые несколько тяжеловатым подбородком, — повел себя странно. Он не выбрасывал вперед правую руку и не выкрикивал «хайль!», не щелкал каблуками, не задирал спесиво при каждом слове, будто норовистый конь, голову, прикрытую черной фуражкой с серебряным черепом и берцовыми костями крест — накрест.

— Добрый день! — вежливо поздоровался он, обращаясь к Кристине. — Любит ли фрейлейн кататься в автомобиле?

— Смотря с кем, господин офицер, — в тон ему, едва заметно кокетничая, ответила Кристина Бергер, разглядывая немца.

— Сейчас — со мною… Разве мы не пара? Яркий рыжий с яркою блондинкой… Картинка! К тому же у меня чудесный «опель — капитан» с мощным мотором. Блестящий! Лакированный!

— А если я откажусь?

Вилли Майер притворно огорчился, а потом, словно осененный счастливой мыслью, радостно сообщил:

— Ваша правда — машина у меня служебная, не для частных поездок. Но, фрейлейн, кто обратит на это внимание? Ведь ваш строгий костюм очень напоминает форму люфтваффе!

— Тем не менее это не достаточное основание… Зачем я вам нужна?

— И об этом спрашивает красавица! — артистически изумился Вилли и шутливо заметил: — Иди со мной, и будет бог с тобой… — Но сразу же стал серьезным: — Едем, фрейлейн. Это — приказ! Зря теряем время, а нас ждут… Кстати, меня зовут Вилли. Точнее — унтерштурмфюрер Майер.

— Господин офицер, — уже в машине спросила Кристина Бергер, — могу ли я узнать, куда вы меня везете?

— На допрос, фрейлейн, на допрос! — весело оскалился эсэсовец, словно сообщая превосходную новость.

Она внимательно поглядела на него. Он тоже заглянул в ее глаза, будто желая убедиться, какое впечатление произвели на девушку его слова.

Кристина видела его впервые, и он казался ей каким–то странным, не похожим на других немцев, на тех, что ежедневно по тем или иным причинам толклись в бургомистрате. Быстрый в разговоре, но совершенно лишенный надменного самодовольства и холодной, искусственно подчеркнутой сухости. Его приветливость казалась естественной и потому была опасной. Или это просто хитрый трюк слишком самоуверенного ухажера? Неужели сейчас пригласит к столу с непременным коньяком и бутербродами? Вроде не похоже…