— Я тоже еду в Шеперд. Это такая дыра! Ты знаешь Рэндолфа?

— Кого?

— Рэндолфа. Ты не можешь его не знать!

Я не хочу этого отрицать и потому стою, опять похлопывая себя по карманам, словно мне надо наконец выяснить, куда девался мой завтрак. Завтрака нет. Трое мужчин у стойки демонстративно смотрят мимо меня: мужчина с веником — это буфетчик, — сейчас поставивший на место веник, и еще двое отцовского вида мужчин. Они решили обо мне больше не думать, и я для них уже не существую.

— Нет, я не знаю Рэндолфа.

Мы выходим из пивной на грязную дорогу, и он движется по ней пружинистой походкой. Энергия бьет в нем ключом, от избытка энергии он с размаху ударяет кулаком по ржавому крылу своей машины. Я сразу догадалась, что обшарпанная машина принадлежит ему.

— Рэндолф — псих, кошмарный маньяк, каких свет не видывал. В нашем округе ни одному полисмену его не догнать, — говорит он. — Не отсюда, с той стороны. Я в аварию попал — эта дверца прикручена проволокой.

Я влезаю в машину с его стороны и проскальзываю внутрь. Здесь холодно, так же как в нашей машине, у нас дома, этот металлический холод насквозь пронизывает все предметы. Он наклоняется взглянуть на себя в зеркало, потом смотрит на меня.

— Меня зовут Айк. К кому ты едешь в Шеперд?

— Я же говорила, буду в одном доме помогать.

— Это я уже слышал. В чьем доме?

Он говорит с такой настойчивостью, что я умолкаю; дело ясное — он знает в Шеперде всех.

— Так и думал! — гогочет он. — Ты бродяга, деточка, вот ты кто. Ты убежала из дому, спорим.

Машина трогается с места, и он радуется, словно не ожидал, что она поедет сразу. Мы задним ходом двигаемся по дорожке, и это очень веселит его, а потом мы угодили колесом в глубокую лужу, меня отбросило на дверцу, и он смеется:

— Слушай, эти деятели там, я бы мог о них кое-что рассказать. Тот толстый, между прочим, мой дядя, не родной, но в общем дядя. А Рэндолф мой двоюродный брат. Ты сама откуда?

— Из Брокфорда.

— Знаешь там Сонни Уиллера?

— Нет.

— Слушай, да откуда ты, ты хоть в школе-то училась? — произносит он, посмеиваясь так недоверчиво, что мне приходит в голову: может, я и в школе-то не учусь, и, пожалуй, мне самое время проснуться и выяснить, кто же я такая в конце концов. Тут я обнаруживаю, что у меня на пятке дырка.

— Давно ты так бродяжничаешь? — спрашивает он.

— Неделю.

— Неделю, как из Брокфорда?

— Я не из Брокфорда.

— Так я и знал. Меня не проведешь. Эти брокфордские девчонки воображают о себе, неохота связываться, но я мог бы им такое показать, что во сне не приснится… Ну скажи-ка, как тебя зовут? — Он толкает меня слегка, просто так. — Ты малость смахиваешь на Мэрилин Майерс, ты ее знаешь?

— Нет.

— Ты никого не знаешь!

Он вдруг включает радио, будто что-то важное вспомнил. Когда он говорит, я стараюсь связать его слова в единое целое, но они рассыпаются. А потом мы останавливаемся перед каким-то домом, и оттуда выбегает нам навстречу еще один молодой человек. Он бежит по подъездной дороге; наверно, на ней была такая грязь, что постелили доски. Но сейчас она замерзла.

— Эй, Генри, глянь сюда! — кричит мой новый друг.

Этот Генри какой-то пегий, смахивает на мышь, с торчащими зубами. Он изумленно смотрит на меня и спрашивает: «Кто это?»

— Видал? Говорит, что едет в Шеперд. Я ее подвезу.

Генри обалдело на меня глазеет; он ровным счетом ничего не понимает. На нем зеленая брезентовая куртка, ему холодно, волосы у него довольно длинные, и ветер ерошит их, как кошачью шерсть.

— Ты хочешь, чтобы я поехал с вами… или как?

— А зачем, по-твоему, я остановил машину?

— Откуда я знаю? — строптиво отвечает тот.

Генри тоже садится на переднее сиденье. Наш общий друг вылезает из машины его пропустить, и Генри усаживается между нами; он нервничает.

— Вечно ты со своими штучками, — бурчит он.

— Ты чего, не хочешь ехать в Роузвуд?

— Вчера вечером ты говорил…

— В гробу я видел вчерашний вечер… слушай, солнышко, как тебя звать, говоришь?

— Линда.

— Знакомься, это Линда. Линда, это Генри. Меня зовут Айк.

Молчание. Айк говорит:

— Она мало разговаривает, очень о себе воображает. Говорит, она из Брокфорда, а в Брокфорде у некоторых денег прорва, так они, во всяком случае, считают. Эй, послушай, тебя в самом деле зовут Линда?

Он ведет машину на огромной скорости, дома и газоны ошеломленно проносятся мимо нас. Генри сидит со мной рядом, его рука напряжена — он боится случайно ко мне прикоснуться. Айк подталкивает его и говорит:

— Ты веришь, что ее в самом деле зовут Линда, скажи мне, Генри, старый пес?

— Я тебя умоляю, давай без этого.

— Без чего без этого?

— Без твоих штучек.

— Каких еще штучек?

— Где ты ее подцепил?

— Ее выставили из пивной Коула. Больше ничего не знаю. Слушай, если едем в Роузвуд, ты деньги-то хоть достал?

— Деньги есть, — угрюмо отвечает Генри.

— Можно сделать крюк, закинуть ее в Шеперд. Она немножко похожа на Мэрилин Майерс, верно?

Генри как затравленный косится на меня и кладет ногу на ногу.

— Эй, слушай, ты ей ногу-то не прижимай! — хохочет Айк.

— Оставь меня в покое, — яростно произносит Генри.

— Линда, почему ты с нами не разговариваешь? Ты что, музыку слушаешь, в чем дело? — Он выключает радио. — Линда, скажи что-нибудь. Ты нас обижаешь.

— Что я должна сказать?

— Ну, например, ты ходишь в школу?

— Ходила.

— Бросила?

— Да.

— Расскажи нам что-нибудь из того, чему тебя учили в школе. Мы с Генри оба бросили школу… Генри старше меня. Представляешь?

— Ой, да брось ты свои штучки, — говорит Генри.

— Нет, серьезно, в самом деле, расскажи нам что-нибудь из того, чему тебя научили в школе.

Медленно подбирая слова, я начинаю выдавать:

— «Макбет» — трагедия, полная кровопролитий. В ней описаны взлет и падение честолюбца… К концу пьесы все затихает. Надвигается смерть.

— Прекрасно, — говорит Айк. Он некоторое время миролюбиво молчит. Потом изрекает: — А сейчас расскажи нам о картах. Я люблю карты.

— В Соединенных Штатах есть районы, расположенные гораздо севернее некоторых районов Канады.

Генри вдруг фыркает:

— Нашла о чем говорить. Это каждый дурак знает.

— Генри, старый пес, ты же впервые об этом слышишь.

— Ничего не впервые.

— А я тебе говорю, что впервые! — Айк лупит его кулаком по плечу. Бедняга Генри, съежившись и жалобно всхлипнув, отшатывается в мою сторону. — Врешь ты как собака. Извинись!

— Я всегда увлекался картами… — не сдается Генри.

— Извинись перед этой прелестной девочкой.

Генри молчит, несчастный, злобный. Мне неприятно смотреть на его пухлые руки, густо поросшие светлыми волосками. Веки у меня становятся тяжелыми, словно на них насыпали песок. Я вспоминаю, как ехала в автобусе сегодня утром, или это было много дней назад? Женщина-шофер в комбинезоне, дерутся мальчишки…

— Тебе сказано: извинись. Поцелуй ее.

— Брось свои штучки! Вчера вечером ты говорил…

— Тебе сказано: поцелуй ее, пес, и принеси извинения! — орет на него Айк с добродушнейшим видом. Ему так хочется, чтобы мы помирились, что машина чуть не съезжает с шоссе. — Делай что велено! Извиняйся сейчас же. Линда ждет, ты оскорбляешь ее чувства.

— Черта с два я извинюсь.

— Я сказал, поцелуй ее, — не унимается Айк и снова лупит его по плечу.

Он широко улыбается, открывая зубы, он все такой же — смахивает на ковбоя, и энергия в нем бьет ключом, беда лишь, что машина слишком мала, чтобы вместить его энергию. Энергии избыток.

— Айк, ну пожалуйста, — срывающимся голосом умоляет Генри, — тебе все шуточки, а мне ведь больно, болит рука… — За то, что у него болит рука, он получает еще один тумак и чуть не плачет. Но на время умолкает. Потом говорит упрямым детским тоном: — Деньги мне дала бабушка, только ему не вздумай проговориться, но она сказала: к рождеству я должен их вернуть. Идет? Айк, ну не валяй ты дурака, ладно? Это же серьезная вещь. По дороге в Роузвуд…