— И, полноте!.. Вы нам что-нибудь сыграете из вашей новой оперы? Говорят, прелестная вещь.
И она решительно взяла от него шляпу.
Худой господин остался, но за рояль не сел, а забился в угол и стал перелистывать альбом.
— Не правда ли, сегодня Алексей Алексеевич в ударе? — обратилась Надежда Петровна к Николаю.
— Да, он недурно говорит.
— Недурно, — что вы! Дайте-ка нам парламент!
Но так как молодой человек не мог никак дать парламента, то Надежда Петровна уже оставила его и подсела к Любарскому, заметив, что он один.
Николай начинал скучать между незнакомыми людьми. Он прошел в кабинет Надежды Петровны; там сидели дамы и неизменно ораторствовал Горлицын, и только что приехавший из театра молодой господин рассказывал о том, как мила была сегодня Паска*.
Евгения Сергеевна усадила Николая возле себя.
— Долго же вы собирались к нам, Николай Иванович! — любезно упрекнула его Евгения.
— Все некогда было, Евгения Сергеевна.
— Много работаете? Пишете что-нибудь?
— Пока больше бездельничаю! — засмеялся Николай.
— Это нехорошо!
— Пожалуй, что даже дурно.
— Способные люди теперь должны работать! — внушительно заметила Евгения.
— Так я желал бы быть неспособным, — пошутил Николай. — А вы что поделываете хорошего?
— Немного хорошего.
— Однако?
— Хожу на курсы. Штудирую Лессинга*.
— Лессинга?
— У нас целый кружок составился. Собираемся раз в неделю. Составляем рефераты…
— И велик ваш кружок?
— Человек двадцать. Алексей Алексеевич — инициатор… Не хотите ли к нам? Очень интересно.
— Не сомневаюсь, но только…
— Не хотите? — засмеялась Евгения.
— Нет.
«Бедняжка! — подумал Николай. — Изучала Спенсера, изучала химию, теперь штудирует Лессинга, а все-таки не выходит замуж! А ведь очень недурна, особенно сегодня!»
— А как поживает за границей Нина Сергеевна?
— Она здесь.
— Как здесь? — воскликнул Николай.
— Так, в Петербурге. Неделю тому назад вернулась, совсем неожиданно. Никто и не думал. Она уехала на год, а пробыла всего пять месяцев.
— Вот как!
— Она, верно, скоро будет в опере сегодня.
Николай очень обрадовался этой новости. Эта загадочная женщина положительно раздражала его любопытство с тех пор, как он нечаянно узнал ее интимную историю. Он был почти уверен, что ее отъезд за границу имел связь с отъездом Прокофьева из деревни.
Он нарочно заговорил о деревенской жизни летом и, между прочим, вскользь спросил у Евгении Сергеевны, не слышала ли она чего-нибудь о Прокофьеве.
— Об управляющем? Нет. Ведь он уехал в начале сентября на три дня в Петербург по делам и не вернулся. Он опасно заболел и известил, что должен отказаться от места. Вы его не встречали после приезда?
— Нет.
— Странный господин. Очень загадочный!
— Чем же?
— Он нас всех заинтриговал после того, как у нас разыскивали какого-то Мирзоева, бежавшего из Сибири. Слышали?
— Как же, слышал.
— Поиски были дня через три после отъезда Прокофьева. Приметы очень похожи. Мама тогда перетрусила. Она ждала, что Прокофьев вернется, как вдруг она получает письмо от Прокофьева, в котором он извещает о болезни и отказывается от места. Мама еще более перепугалась и не знала, как быть ей с письмом. Алексей Алексеевич советовал послать его к губернатору для собственного спокойствия.
— И послали?
— То-то нет. Нина убедила не делать этого и удивительно хохотала над этими страхами. По ее мнению, Прокофьев не скрывался бы так открыто. Письмо сожгли. Нина сама сожгла, чтобы успокоить маму. Во всяком случае, странное совпадение. Нина всегда наперекор всем думает, а по-моему, ничего не было невозможного, если б и в самом деле Прокофьев скрывался.
В это время подошла Любарская. Евгения заговорила с ней, и Николай незаметно пробрался в гостиную. Там шел оживленный спор между Любарским и Присухиным о каком-то юридическом вопросе. Около них группировались другие гости. Худощавого господина не было. «Таки улизнул!» — решил Николай, усаживаясь в сторонке на маленьком диване за трельяжем.
Он решил дождаться Нины. Он взглянул на часы — было половина двенадцатого; верно, скоро приедет. Все только что им слышанное убеждало его, что никто в семье и не догадывается об ее отношениях к Прокофьеву. Загадочная эта женщина умела хорошо прятать концы.
Но каким образом могли сойтись эти натуры? Что между ними общего? Как могла эта барыня полюбить такого человека, как Прокофьев? И любит ли она его? Не заинтересовал ли он ее только?
Занятый этими мыслями, Николай и не заметил, как приблизился рыженький господин и присел около.
— Мы, кажется, встречались? — проговорил г. Пастухов тоненьким голосом.
— Да, — ответил Николай. — В редакции «Общественного блага»*.
— Именно. Вы там по-прежнему?
— Нет.
— Ушли?
— Ушел! — сухо ответил Николай.
— Я и не знал. Скотина там редактор… ну, и сотрудники… я вам скажу…
— Вы, кажется, тоже сотрудничаете? — резко заметил Николай.
— Да, печатаю критические, педагогические статьи… Может быть, читали? Буквой Ф. подписываюсь. Платят там… Мне до редакции нет дела… Черт с ними!
Пастухов помолчал и заметил:
— И скучища же здесь, я вам скажу!
— Кто ж мешает вам уехать?
— Да уж подожду до ужина. Ужин по крайней мере хороший! А за ужином будем опять слушать Иоанна Златоуста*…Он здесь — соловей. Вы знаете Присухина?
— Немного.
— Репутация большая, а в сущности он — скотина порядочная. Состояние имеет большое, а как платит помощникам… Стыд!
Пастухов стал перебирать гостей и про каждого сообщил какую-нибудь сплетню. Сплетничал он с каким-то захлебыванием, и сплетни у него имели характер необыкновенно пакостный. Глазки в это время искрились, и самого его передергивало.
— Слышите, как Браиловский распинается? Прислушайтесь-ка! А ведь все врет, все врет… Выгнали его из акциза, — он в акцизе служил и, говорят, того! — подмигнул глазом Пастухов, — а теперь либерал… читают его… есть дураки… А поэтесса млеет… мужчина-то он ражий!
— Какая поэтесса?
— Да возле вас сидела… Толстая барыня… Сижкова… Ни малейшего таланта, так печатают, на затычку, а она и в самом деле думает, что поэтесса… Бабе мужа хочется, — вот и стихи. Муж хоть и есть, но так только, по названию, так она почувствовала поэтические приливы…
«Фу, какой пакостный сплетник!» — подумал Николай.
— Жаль, вот наш Бетховен уехал, а то бы новую музыку послушали.
— Какой Бетховен?
— Да Битюгов. Худой, с длинными волосами. Он ведь гений… Оперу сочинил. Я слышал отрывки… Черт знает что такое!..
Вязникову становилось противно. Мелкая, самолюбивая, завистливая душонка обнаруживалась совсем голо. Николай встречал немало сплетников, но такого озлобленного и подленького пришлось увидать в первый раз. Не было ни одного лица из множества более или менее известных лиц, упомянутых г. Пастуховым, о котором бы он не рассказал какой-нибудь невозможной гнусности и притом самого ужасного характера. Такой-то, которого все считают за порядочного человека, уморил жену, такой-то бьет кухарку, тот скуп, как Плюшкин, этот по уши в долгах и живет на счет купчихи, тот выдал чужое исследование за свое. Этот рыжеватенький молодой человек, казалось, был пропитан насквозь завистью и не мог равнодушно слушать, когда кого-нибудь хвалили. Он тотчас же как-то ежился, хихикал и дарил какой-нибудь пакостью. А между тем Николай видел, с каким заискиванием он относился к тому самому редактору, которого он обозвал скотиной, как лакейски льстил Присухину, как лебезил перед Любарским. При этом Пастухов, когда сплетничал, как будто сожалел, что такой-де известный человек и вдруг подлец.