— Товарищ старший лейтенант! Я вчера вечером здесь с одним солдатом познакомился. Он водитель ЗИЛ-131-ro и часто ездит через Саланг и обратно. Давайте найдем его, может, он подскажет, когда машины полка будут ехать в Пули-Хумри?

— Давай.

Они взяли по рюкзаку и пошли к лагерю полка, чьи палатки начинались в ста шагах.

— Как зовут твоего знакомого, Алик?

— Коля Скворцов. Он из автороты, а вечером, когда мы встали возле них, подходил к нам искать земляков.

— Нашел?

— Да нет. Он из Крыма, а у нас оттуда только Бирюков Сережка, что из саперной роты. Но он раньше нас уехал, первого декабря, с первой колонной. За разговором подошли к передней линейке лагеря и у первого дневального под грибком узнали, где находится авторота. У ее палаток Потураев сказал Ахметову, чтобы он искал своего нового знакомого Скворцова, а сам пошел к командиру роты. Командир роты, здоровенный и веселый капитан, узнав от Потураева, что ему с солдатом нужно в Пули-Хумри, посмотрел на часы и спросил:

— Завтракали?

— Да нет, не успели. Наши вот-вот только уехали.

— Видел. Ищи своего солдата и пойдем сначала поедим чего-нибудь горяченького. Давно на сух. пайке?

— Третий день.

— Ну вот. А после завтрака несколько машин моей роты под охраной БТРов едут в Пули-Хумри. С ними и поедете. Как зовут тебя, десантура?

— Старший лейтенант Потураев Евгений.

— А я, Женя, Троценко Леонид. Зови меня просто Леонидом. Ну, где твой солдат?

— Пошел искать твоего Скворцова, вчера познакомились.

— Да в палатках никого нет. Мои позавтракали и уже ушли в автопарк. А что мой боец делал у вашей колонны?

— Земляков искал из Крыма. Хорошо знаю Скворцова, классный водитель. Немного у меня таких. Только сильно тоскует по своему Крыму. Второй год служит — и ни одного земляка ни у нас в полку, ни в проходящих колоннах не встречал. Дневальный! — крикнул Троценко солдату под грибком. — Найди мне солдата из ушедшей десантной колонны, пусть нас со старшим лейтенантом догоняет.

Вдвоем они пошли к палаткам, в которых размещалась столовая полка. На полдороге их догнал Алик Ахметов. С легкой руки капитана их покормили горячей ячневой кашей, заправленной тушенкой, и ароматным чаем с комковым сахаром. После завтрака они втроем пришли в автопарк полка, который, как и их бывший парк в Кундузе, был опоясан траншеей в полроста. На выезде у шлагбаума стояла небольшая палатка дежурной службы. Но Троценко пошел не к шлагбауму, а перепрыгнул траншею и оказался у длинного ряда машин своей роты. Так же поступили и Потураев с Ахметовым. К Троценко подбежал техник роты, молодой и худенький прапорщик. Его гимнастерка была закатана по локти, а ладони вымазаны отработанным моторным маслом.

— Товарищ капитан! Шесть ЗИЛов к выезду готовы. Вы не знаете, БТРы какой роты будут их сопровождать?

— Ты чего такой грязный с утра, Николаев? Ремонтировали уже что-то? — недовольно спросил Троценко.

— Да нет, у одной машины подтягивали с водителем ремень генератора. А руки я сейчас помою.

— Ну-ну! — капитан повернулся к Потураеву. — Вот с нами и поедете в Пули-Хумри, Женя.

— Ты тоже едешь, Леонид?

— А куда я без своих машин? Кстати, вон и ваш Скворцов тоже выезжает. Скворцов! Иди сюда!

К ним подошел среднего роста чернявый солдат и доложил о своем прибытии. Одет он был в чистое ХБ, что редкостью было среди водителей, вечно копающихся в двигателях.

— Скворцов, а ну сними шапку! — Троценко заговорщески подмигнул Потураеву. Солдат снял шапку, и Потураев понял, на что намекал командир автороты. Рядовой Скворцов имел черную и курчавую шевелюру, сохранившуюся даже после стрижки механической машинкой.

— Во, видал? Вылитый Пушкин! У меня в роте только Чернышевского не хватает, чтобы спросил: «Что делать?» и «Кто виноват? — Троценко громко захохотал, улыбнулись и Потураев с Ахметовым.

— Ты, Николай, не обижайся, я же не со зла, — сказал ротный Скворцову. — Готов к выезду?

— Так точно, товарищ капитан!

— Ну и молодец! Возьмешь к себе в кабину старшего лейтенанта и его солдата.

— Есть! Разрешите идти? — спросил Скворцов.

— Иди! Солдата забери с собой.

Он повернулся к Потураеву:

— Женя, ты, наверное, тоже иди и устраивайтесь в кабине у Скворцова. Поедете в центре колонны сразу за однимиз БТРов. Выезд минут через двадцать. Водитель у тебя один из самых опытных — десятки раз переползал Саланг. В каких только передрягах не был. Ну все, пока! А я проверю остальных. — Троценко пошел к машинам своей роты, а Потураев направился к автомобилю Скворцова. Его Зил-131 стоял третьим на линейке готовности и выглядел по-настоящему рабочей и боевой машиной. На бортах зияло несколько пулевых пробоин, такие же дырки на капоте и дверях. Два солдата о чем-то оживленно разговаривали между собой, когда к ним подошел Потураев.

— Водители нашли общий язык, так? — спросил он сразу двоих.

— Так точно, товарищ старший лейтенант! — весело ответили они.

— Ну, что, Скворцов, довезешь нас без приключений в Пули-Хумри?

— Довезу, товарищ старший лейтенант! Я на Салангекаждый камешек знаю, каждый поворот.

— А духов тоже знаешь?

— Духи, товарищ старший лейтенант, вне плана. Какповезет. Один раз едешь — ни одного выстрела, а другой — не проехать без моря огня. Здесь уже как повезет, — повторил Скворцов и начал укреплять свой автомат на дверце кабины.

— Мама! Когда папа пиедет? — спросила Анечка, когда Наташа взяла ее на руки и понесла в ванную купать. Уже неделю они жили в Коммунарске у ее родителей, оставив свою квартиру в Мирове под присмотр соседей.

— Приедет, доченька, скоро приедет. Приедет и увидит, что его Анечка неумытая и не будет тебя любить. Скажет: это не моя дочка, моя дочка всегда чистенькая, — она еще разпощупала в ванне воду и осторожно опустила в нее Аню.

— Не скажет, не скажет! Он меня всегда любит, всегда! Да, да, да! — затараторила Анечка.

— Ну, конечно, любимая, папа всегда тебя любит, и мы с тобой его любим, — сдерживая внезапные слезы, успокаивала Наташа дочь. — А вот сейчас искупаемся, так он еще больше будет тебя любить!

— Да, да, да! Давай купаться! Папа пиедет, а я буду истая и хоёсая. Мы с ним пидем гулять, и он будет носить меня на голове.

— Будет, доченька, будет. Только не на голове, а на шее. Ты что, помнишь, как гуляла с ним?

— Да. Он мне моёженое покупал!

— Ах, вы, мои негодники! Я же всегда папу просила не брать тебе мороженое, чтобы не простудиться, — с нарочитой строгостью сказала Наташа и стала легонько намыливатьее голову. Анечка зажмурилась и только начала хныкать, как ее слезы прервала Наташа:

— А если папа бы увидел, как ты плачешь в ванной, чтобы он сказал?

— Похая Аня! — и Анечка сразу же замолчала. Наташа ополоснула теплой водой ее волосы и, держа Аню на двух ладошках, опустила маленькое тельце в воду.

— А ну, Аня, поплавай!

Искупав дочь, Наташа завернула ее в большое полотенце и принесла в свою комнату. Там она положила ее на кровать и еще раз насухо вытерла. Пухленькие детские ручки и ножки Анечки раскраснелись, но было видно, что ей нравилась эта процедура. Звонок в дверь прервал их занятие.

— Аня! Лежи и не вставай. Мама сейчас откроет дверь и придет! Хорошо?

— Хоёсе, мама.

Наташа открыла входную дверь. За ней стояла Нина Моисеевна.

— Здравствуй, Наташа!

— Здравствуйте, мама! Проходите, я только что искупала Анечку.

— Вы одни? А где Вера?

— Мама на работе, скоро должна прийти. Вот эти тапочки берите, они помягче.

Нина Моисеевна оставила сумку в прихожей, сняла свое старенькое демисезонное пальто, прошла в ванную комнату, ополоснула там руки и зашла к невестке с внучкой.

— Бабуля! Смотри какая Анечка чистая и хоёсая, — радостно встретила ее внучка, протягивая навстречу Нине Моисеевне свои ручки. Бабушка присела на кровать и приложилась головой к животику внучки.