Утро 6 октября. Погода плохая. Выхожу на двор — снег везде. Вот тебе на! Вчера еще было сухо и довольно тепло. По деревне движение. Выдают сухой паек, кухня сготовила баланду. Поэтому все тянутся с котелками, с противогазными сумками к большому двору, где посередине возвышается походная кухня. Над ней, еще выше, Чеплюк с длинным половником… Часов в десять по улице прокричали посыльные:

— Выезжать! По коням!

Легкораненых собрали впереди. О строе уже не поминали, могут и «послать», все злые и усталые… И считать не стали. Обоз растянулся километра на два. Подводы перегружены, медицина идет пешком. Даже толстая аптекарша. Экипировка у меня теперь не то что в первый поход. Имею каску, плащ-палатку, полевую сумку. Ремень офицерский, с портупеей. Правда, без медной бляхи. Вчера даже планшетку «заимел» с целлулоидом на крышке — для карты. Санитары подарили — от раненых наверное. Эта вещь едва ли мне нужна — карты все равно нет…

Только вечером подъехали к Калуге, сдали раненых в городе. Двести двадцать человек… В общем, можно утешать себя при желании…

Ночевали мы всей нашей операционной компанией в хорошем домике. Соломы хозяйка принесла, рядном застелила. Но лучше бы мы на земле спали… Только бы не видеть горестного недоуменного взгляда, не слышать тяжелых упреков:

— Неужто немцы придут? Как же это вы допустили немцев до самого русского сердца?..

Самое страшное — Москва рядом…

Третий день движемся по старой Калужской дороге. Было бы интересно даже, если бы не к Москве… Екатерининский тракт, широкий, обсаженный березами в два ряда с каждой стороны. Высокие мощные деревья явно состарились, но еще крепкие. С каждого хоть картину пиши. Несколько наезженных колей — для телег, не для машин… По бокам, между деревьями, пешеходные тропинки… Листья не все опали, и, когда солнце подсвечивает, красиво… Задумчивая красота, славянская.

Утром 16 октября через Калужскую заставу въезжаем в Москву. При входе в город встретили батальон ополчения, идущий защищать Москву, длинная колонна по четыре в новых, еще не обмятых шинелях. Пожилые мужчины (иные — просто старые), с очень разными лицами, идут не в ногу. Без вещей. Наверное, еще и не ходили вместе. Интеллигенция, рабочие, освобожденные от военной службы по язвам желудка, болезням глаз, туберкулезу легких. Винтовки как-то странно торчат за плечами. После каждой роты — интервал. В последнем ряду справа шагают сестрички с санитарными сумками — в таких же новых шинелях и пилотках. Мне странно видеть Москву в ее новом обличье. Странно и страшно:

Народу мало. Магазины закрыты. Железные жалюзи опущены на витринах. Связываются пожитки, укладываются на тачки, на детские коляски. Кое-где грузятся машины — выносят из квартир разный скарб, кто-то даже рояль вытащил. Около него стоят женщины и смотрят с презрением. Некоторые уходят с узлами и котомками за плечами, ведут закутанных в шали детишек, тянут импровизированные колесницы…

Мы едем по узеньким, кривым улицам южной окраины. Они застроены одно- и двухэтажными домиками, кирпичными и деревянными. В одиннадцать часов изо всех рупоров раздались позывные, и было объявлено о речи секретаря ЦК, МК и МГК партии А. С. Щербакова. Мы выслушали ее на ходу. Щербаков объяснил сложность обстановки, создавшейся на подступах к Москве. Опроверг ложные слухи: «…за Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови». Мы вздохнули с облегчением. Проехали краешком Москвы на Рязанское шоссе и потянулись на восток, на Люберцы. Там будем ночевать.

«Правда» за 16 октября: «Враг угрожает Москве». В сводке: «Положение на Западном направлении ухудшилось…» «Враг продолжает наступать — все силы на отпор врагу!»

Мы в Егорьевске, почти за сто километров от Москвы. Время безделья прошло, и от этого немного легче. Оказывается, мы, ППГ-2266, вышли из отступления с честью, никого из тяжелых не бросили, имущество почти все вывезли, раненых эвакуировали. Что много разбежалось — об этом не упоминают. ПЭП наш перешел во фронтовое подчинение, потому что наша 28-я армия перестала существовать. Где Николаев и весь санотдел, пока неизвестно. Учитывая наши заслуги, нас повысили: будем выполнять функции госпиталя для раненых средней тяжести. Вчера вечером нас привезли на машинах. Обоз еще будет тащиться дня два. Выгрузили в общежитии техникума. Я получил отдельную крохотную комнату. Кровать с сеткой и даже радиоточка. Все, что передают, кажется таким родным, что слушал бы и слушал… А песня «Идет война народная…» просто за душу берет. Рядом по коридору живут все медики. Здание эвакогоспиталя, что мы получили, было рассчитано на 300 коек, в трехэтажной школе. Все сделано по высшему классу: огромная столовая, операционная, перевязочная, санпропускник с душевой, смотровой, раздевалкой — даже отравленных можно принимать… Мы развернули при этом сортировку на сто лежачих мест — и сам черт нам не брат. Уже шоковую палату спланировали и палату для газовой инфекции. С работой не очень торопят. Егорьевск стоит на отшибе. Раненых, видимо, не так много…

Под Москвой идут тяжелые бои. Больше отступать некуда. Радио и газеты: Жуков назначен командующим Западным фронтом. Дерутся на дорогах к Москве. Городов не называют, но уже сданы Можайск, Калинин и Волоколамск. На юге фашисты наступают на Донбасс, на Крым.

Сегодня мы принимаем раненых. Их привезут на санлетучке, и мы ночь напролет ждем — все нет и нет. Беспокоимся — не разбомбили ли? Но связь действует, говорят, задержка в пути. Рябов до блеска выдраил свою баню, выстроил полк пожилых дружинниц с мочалками, которые должны вымыть солдат. Приготовлены всякие приспособления: под ноги, под шины, клеенки, чтобы повязки не замачивать, — все Бочаров насоветовал. Любовь Владимировну Быкову назначили старшей сестрой в хирургическое отделение вместо Сони, которая добилась перевода в полк. Любочка, как мы зовем Быкову за глаза, — сложный товарищ, любит все делать по-своему, но порядок видит насквозь, энергии — море, командовать — генерал. При этом знания — как у врача. Двадцать лет стажа фельдшера «скорой помощи». За ней я буду, как за каменной стеной. И еще — интеллигентка, большой опыт жизни, можно интересно поговорить.

Старшая операционная сестра — Зоя Родионова. Немножко нервная белозерская девушка, но в работе быстрая, и руки хорошие. Тамара у нее — главный помощник. Есть и еще одна — маленькая худенькая белянка, пришла в Сухиничах с Любочкой — Маша Полетова. Бригада отличная. У них тоже все готово. Лампа над операционным столом 500 ватт! Перевязочная, правда, маловата. Начальник ходит в новом халате, щёки надул, важный. Не то что на дороге, под дождем. Хотя, впрочем, он и там был важный. Умеет. В пять утра, наконец, загудели огромные санитарные автобусы, и все выскакивают на мороз. Быстро разнеслось — в сортировке, на кухне, даже, наверное, на конюшне:

— Привезли!

— Привезли!

Все сразу пошло, как по писаному. Разгрузка, горячий чай, сортировка, раздевание. Вот они, раненые из-под Москвы. Они устали и измучились в летучке, хотя прибыли к нам из армейских ППГ — настоящих полевых. Ранены два-пять дней назад. Половина лежачих, но раненых с шинами Дитерихса не видно — их отобрали прямо на станции. По карточкам — ранения средней тяжести и просто легкие. А как они уже одеты, это московские раненые! Нет, немец нам не страшен. Если страна сумела так одеть солдата, значит, самые тяжелые дни уже миновали. Раздевание оказалось сложным. На каждом бойце шинель, шапка, подшлемник, ботинки с двумя портянками — байковой и суконной, рукавицы теплые. Ниже — ватный костюм: фуфайка и штаны. Еще слой — теплое белье. У некоторых под ним еще простое белье. И шарфы, не форменные, домашние — «из подарков», говорят. Женщины — раздевальщицы радостно похохатывают:

— Как кочаны капусты!

— Как на фронте дела?

Спрашивать этого не следует. Раненые — всегда пессимисты. Мы уже имеем опыт. Но, оказывается, нет, и у раненых психология изменилась.