Вино было кислым и теплым. Поморщившись, Жур-ба отставил кружку и негромко сказал:

— Мне бы хозяина. Дело есть.

Парень цепко глянул на него.

— А что за дело-то?

— Вот хозяину и скажу, — напуская на себя как можно больше безразличия, ответил Журба.

— Счас, — парень нырнул в маленькую дверь, почти совсем неприметную сбоку. Вернулся он скоро, а вслед за ним вышел плотный, кряжистый человек с немолодым лицом. Небольшие глаза, мясистые губы и нос, твердый, несколько выдвинутый подбородок — все обычно, заурядно, повторяемо. И одет он был неприметно: темный пиджак, под ним — такая же темная рубашка. Приставь к этому картуз — и перед вами мастеровой. Надень пиджак поприличней да затяни рубашку галстучком — мелкий коммерсант, примелькавшаяся по тем временам фигура.

По этой тяжеловесной неприметности Журба и узнал нужного ему человека — Бондаренко.

Подойдя к стойке, хозяин подвальчика обратился к Журбе:

— Вы хотели меня видеть? Слушаю…

Лицо у него было замкнутое, усталое.

— Имею предложить партию сухого вина… По весьма сходной цене, — подчеркивая последнюю фразу, вполголоса проговорил Журба.

— Вообще-то я недавно приобрел, — полуприкрытые набухшими веками глаза не выразили интереса. — Однако же обсудить можно, пожалуйте, — он открыл дверь за стойкой.

Они вошли в небольшую, просто обставленную комнату, и хозяин, приглашая садиться, смотрел вопросительно.

— Я от Виктора, — сказал Журба.

Пожалуй, ничего не изменилось в лице Бондаренко, только взгляд стал пристальней, тяжелей.

— Так, понятно, — сказал он. — Что же Виктор Игнатьевич просил мне передать?

— Сейчас… — Журба положил на стол небольшой кусок полотна — это был мандат, подписанный Дзержинским. Бондаренко расправил его на ладони, пробежал глазами текст. Лицо его сразу потеплело.

И только теперь, впервые после событий в Симферополе, Журба почувствовал, как смягчается в нем некая до отказа сжатая пружина, державшая его в неимоверном напряжении. Если бы и здесь ждала Николая неудача, это была бы катастрофа.

В отличие от Бондаренко, никогда не слышавшем о Николае, Журба знал о хозяине «Нептуна» многое — об этом человеке говорил ему Поляков.

Он знал, что Бондаренко — коренной севастополец, — прослужив много лет на флоте, расстался с городом не по своей воле: после подавления восстания 1905 года комендор-очаковец был приговорен к бессрочной каторге, откуда вызволила его Февральская революция. Два года дрался на фронте гражданской войны, завершая то, что не удалось сделать в девятьсот пятом, и лишь потом вернулся в Севастополь — тоже, к слову, не по своей воле. Бондаренко вызвали в Харьков, в губчека, где он узнал о решении направить его в Севастополь на нелегальную работу. Убежденный, что большую пользу он принесет на фронте, Бондаренко пытался спорить, но последнее слово осталось не за ним: к таким понятиям, как партийная дисциплина, бывший политкаторжанин относился свято. В Севастополе ему предписывалось сколотить группу из проверенных людей для подрывной работы в тылу врага. Тогда еще никто не знал, что Крым станет последней ставкой Антанты в борьбе с Советской Россией и что разведка в непосредственном тылу белогвардейской армии будет особо важным делом.

Руководители украинской ЧК мало знали о помощниках Бондаренко, и потому Поляков, инструктируй в Харькове Николая, подчеркнул, что па связь с этой группой он может выйти лишь по указанию Петровича или в самом крайнем, критическом случае…

Голос хозяина «Нептуна» вывел Журбу из задумчивости:

— Вы прямо из Харькова?

— Нет…

Выслушав рассказ Николая о событиях в Симферополе, Бондаренко, нахмурившись, покачал головой:

— Дела-делишки!.. Здесь в большевистском подполье, я знаю, тоже провал за провалом. И как верно бьют — словно кто-то руку наводит!

Лицо его исказила боль. Однако старый очаковец быстро справился с ней. Вновь бесстрастным, по-деловому собранным стало лицо, суховатым — голос, прицельно точными были вопросы.

Рассказав о задании, с каким прибыл в Севастополь, Журба замолчал.

— Разведку в меру своих возможностей ведем. Пароходами, имуществом флота поинтересуемся, посмотрим, это можно сделать, — подытоживая разговор, сказал Бондаренко. — А Петрович… Может, он, как и ты, на меня выйдет?

— Нет, — сказал Журба. — О вас Петровичу неизвестно. О вашей группе ему должен был сообщить я,

— Ясненько… — кивнул Бондаренко. — Тогда, Николай, тебе остается одно — ждать. Сдается мне, что Петрович найдет тебя сам.

— Боюсь, как бы и с ним чего не случилось, — признался в своих опасениях Журба. — Явка провалена, газета закрыта…

— У Климовича и Туманова ищейки опытные, промахов не простят! Но судя по всему, Петровича им так запросто не взять, — резюмировал Бондаренко. — Будем ждать. Горячиться нельзя! А сейчас надо тебе пристанище подыскать. Есть у меня на примете кое-что. Сейчас и пойдем. Это на Корабельной.

… Исстари селились на Корабельной стороне отставные моряки. Домишки ставили исключительно по своему разумению, о планировке вовсе на заботясь. В результате кривые улочки слободки переплелись так, что и заблудиться среди них было нетрудно. Журбе не раз приходилось бывать на Корабельной в детстве, но изрядно подзабыл он ее приметные ориентиры и сейчас лишь дивился тому, как уверенно отыскивал Бондаренко в сплетении переулков нужный.

В противоположность центру, на улицах Корабельной зелени было мало, лишь кое-где выстроились неприхотливые акации, но и они, присыпанные известковой пылью, с обглоданными козами стволами, вид имели довольно жалкий. Зато во дворах, заботливо ухоженные хозяевами, росли и вишни, и сливы, и абрикосы. Ветви деревьев тянулись на улицу поверх невысоких глинобитных заборов.

Молодые деревца окружали и небольшой домик отставного боцмана Терентия Васильевича, к которому привел Бондаренко Журбу.

Вначале хозяин и слышать не хотел о квартиранте — какие сейчас постояльцы, да и внучка должна к нему вот-вот приехать.

Однако, услышав фамилию Журбы, Терентий Васильевич вгляделся в Николая попристальней, припоминающе, спросил, не Романа ли Журбы он сын. Николай ответил утвердительно, и старый боцман смягчился. Бондаренко продолжал уговоры, и старик, наконец, согласился отвести Николаю комнатку в мезонине. Как можно отказать, когда речь идет о сыне человека, которого в свое время хорошо знал и уважал Терентий Васильевич? Да и просьбу Бондаренко, старого друга, тоже со счетов не сбросишь.

Дружба их началась давно, еще во времена совместной флотской службы. По-разному они как тогда, так и теперь смотрели на жизнь: боцман — как исполнительный служака, привыкший без раздумий выполнять приказы начальства, Бондаренко — в надежде увидеть хотя бы на горизонте то новое и справедливое, за что не жаль было и собственную жизнь отдать. Но разность взглядов не мешала дружбе. Получалось так, наверное, потому, что никогда не пытались они навязывать друг другу своей точки зрения, словно догадываясь, что ничего путного из этого не выйдет.

Быстро столковались о цене за комнату, и Терентий Васильевич, поколебавшись, все же предупредил Журбу:

— Тут вот оно какая оказия: внучка моя — сирота. Ты хоч и серьезен на вид, да парень молодой, с девкой под одной крышей жить будешь, так чтобы без баловства какого — не потерплю. Предупредить должон, извиняй, если что не так.

Журба тут же и забыл о предупреждении — не до того ему было. Впереди неопределенность. Что с Пет-ровичем? Когда он даст о себе знать? Когда?..

В домике Дерюгиных на Фонтанной стояла глухая, плотная тишина — ни шороха, ни звука — обычно так бывает в покинутом людьми жилище.

Но Вера была дома. За окнами быстро густели сумерки, и в комнатах стало совсем темно. Надо было зажечь лампу, но не хотелось вставать с дивана, что-то делать, вообще двигаться. Вялость и безразличие ко всему сковали Веру после смерти отца, даже самое необходимое делала она через силу, ей тягостно было кого-то видеть, с кем-то говорить. Часами могла она сидеть неподвижно. И мыслей не было. Холодная пустота вокруг…