А ведь совсем недавно, уже после поездки в Джанкой, после всего там пережитого, в ней то и дело вспыхивала и подолгу не гасла ее обычная потребность действовать. То она намеревалась опять ехать в Джанкой- известие о том, что Коля здоров, полученное через Лизу, успокоило ненадолго, она хотела сама повидать брата; то вдруг яростно твердила себе: слащевцы — не люди, нет, они хуже зверей, надо делать что-то, истреблять их, как заразу.

И вдруг ошеломляющий удар — смерть отца…

Хлопнула входная дверь, в соседней комнате раздались шаги.

— Вера, ты дома, Вера? — услышала она Митин голос.

«Митя пришел», — равнодушно подумала она и даже не шевельнулась.

— Ты здесь, Вера? Что же ты сидишь в темноте? — Митя нашел лампу, зажег ее. Подошел, сел возле Веры. — Ну как ты тут?

— Собираюсь в Севастополь, — тихо ответила Вера, — Надо же ехать. Дед ждет.

— Да, конечно, — Митя помолчал, потом спросил: — Ты хоть ела сегодня? Уходил — ты сидела на этом диване. Пришел — опять сидишь…

— Я ела. К папе на кладбище ходила…

— Ах, Вера, — в голосе Мити прорвалось волнение. — Не могу я тебя видеть такой!.. Я понимаю, горе. Но жизнь продолжается, надо жить, Вера, жить!

Она молчала, опустив голову.

Митя встал, подошел к окну, постоял там, потом вернулся и снова сел рядом.

— Слушай меня внимательно, Вера, — решительно заговорил Митя. — Я должен сказать тебе очень важное… Ты все говорила, что вот Слащев выносит приговоры, а мы не можем. Это не так, Вера, Слащев тоже приговорен. Приговорен к смерти нашей группой. Он уже давно приговорен, — продолжал Митя, — только, понимаешь, я не имел права тебе сказать…

Он говорил отрывисто и как бы заново переживал недавние события:

— Позавчера был получен сигнал: поезд Слащева готовится к отправлению. О времени следования поезда через Симферополь и Бахчисарай мы знали с точностью до минуты! Помчались в Бахчисарай. В пяти верстах от станции в бетонную водосливную трубу, ведущую под полотно, заложили взрывчатку, протянули бикфордов шнур и стали ждать. Но прошло расчетное время, а поезд не появлялся… Потом увидели казачий разъезд. Еле удалось уйти. Уже в Симферополе узнали, что в депо побывали контрразведчики. Несколько человек арестовано. Выходит, Слащева предупредили о покушении? Ничего, все равно, он свое получит!

Вера слушала, боясь пропустить хоть слово.

— Но я же не знала! — воскликнула она, когда Митя кончил. И сама удивилась: голос был не тусклый и безразличный, а прежний — звучный, звонкий. — Спасибо тебе, что рассказал! — она крепко сжала Митину руку. — Ты настоящий друг, Митя! Ты… Ты мой самый, самый первый друг, — горячо сказала Вера и осеклась…

Митя опустил голову, а когда поднял глаза, по выражению их, по взволнованному побледневшему лицу Вера поняла: сейчас он скажет то, что долго таил от нее. Таил, да. Но она-то догадывалась. Давно догадывалась…

Митя Афонин стал бывать в их доме несколько лет назад. Вначале Вера не выделяла его среди товарищей брата. Они приходили гурьбой, запирались в Колиной комнате, и допоздна не умолкали там молодые, спорящие голоса. Часто и надолго уходил к ним отец.

Когда Вера стала старше, раскрылась и перед ней эта уже взрослая, увлекательная, немного таинственная жизнь — она стала первой девушкой в кружке политического самообразования гимназистов, которым руководил ее отец.

Как-то ей поручили написать реферат по «Историческим письмам» Лаврова. Она прочитала реферат на кружке, Митя стал ей возражать, и в тоне его она почувствовала вежливую снисходительность старшего. Она разозлилась, раззадорилась и, как выразился Коля, положила Митю на обе лопатки.

Потом Митя стал заходить и в отсутствие брата, они много разговаривали, с ним было интересно. Так началась их дружба.

И в подпольную молодежную группу Веру ввел Митя. Здесь он был самым старшим, с ним считались, к его мнению прислушивались. Вера гордилась своим другом.

Да, все эти годы он был ей только друг, не больше. А она для него… Вот сейчас Митя скажет, и чем она ответит ему? Вере так не хотелось его обижать. И, чуть отодвинувшись, она быстро заговорила:

— Я тебя сейчас чаем напою. И поесть что-нибудь приготовлю. Ты посиди, я сейчас…

— Не надо, — голос Мити звучал глухо, он понял все. — Не надо, не беспокойся. Мне пора… А тебе нужно завтра же уехать. В Севастополь о тебе уже сообщили. Запомни… — он назвал адрес и пароль. — Как устроишься, сразу пойдешь туда. Не знаю, как у меня сложится… Но я постараюсь узнать о Коле.

… После ухода Мити Вера долго стояла у распахнутого окна, вслушиваясь в редкие ночные звуки, думала.

Так много обрушилось на нее в последнее время, столько ей пришлось пережить, и теперь что-то из прошлого умирало в ее душе, а что-то новое рождалось.

Получить номер в гостинице «Кист» в те дни могли только очень состоятельные, солидные люди. Таким и

показался Астахову человек средних лет, который вежливо поздоровался с ним в вестибюле.

— Позвольте представиться: граф Юзеф Красовский, — приблизившись к Астахову, отрекомендовался он. — Мы были соседями на «Кирасоне».

Астахов вспомнил, что действительно видел Красовского среди пассажиров «Кирасона».

— Рад знакомству, — отозвался Астахов. — Вы тоже остановились здесь?

— Да. Отличные номера, превосходная кухня.

— Кухня великолепная. Я как раз собираюсь отдать ей должное.

— Если не возражаете, позавтракаем вместе.

Красовский оказался человеком общительным. По его словам, он много ездил, недавно побывал во Франции, с увлечением рассказывал о поездке.

— Франция выиграла мировую войну. Но в дни, когда подписывался Версальский договор, тысячи жен-щин вышли на улицы Парижа с транспарантами, которые вопрошали: «Где нам взять мужей?..» Парижу и Франции не хватает полутора миллионов мужчин — они убиты. А парижанки…

О парижанках Красовскому не удалось досказать — принесли завтрак, и Астахов, разрезая на маленькие кусочки мясо, перевел разговор на другое.

— Вы знаете, к еде со священным трепетом надо относиться. Есть надо, я бы сказал, отрешенно, целиком уходя в этот процесс, и тогда придет истинное наслаждение. Да, да, не только насыщение, сытость, но именно наслаждение, — он произнес это с едва уловимым оттенком иронии. — Я бывал в Париже. На одном из бульваров там есть ресторан, ходил туда, как в святилище. Но боюсь, что все это в самом скором времени отойдет в область воспоминаний, а кухней я смогу пользоваться только диетической.

— Ну что вы, господин Астахов, — воскликнул Красовский. — Вам до этого еще далеко. Выглядите вы отлично, — он усмехнулся. — И на женщин производите впечатление. Пани Грабовская вами интересовалась. Просила при случае передать, что была бы рада продолжить знакомство.

— Вот как? Польщен, весьма. Вы близко знакомы с пани Грабовской? — с вежливой сдержанностью поинтересовался Астахов.

— Соотечественница. Это, знаете, сближает на чужбине. — Красовский заглянул в глаза Астахову, — Так что передать пани Елене?

— Буду рад встретиться с ней, — ответил Астахов и, посмотрев на часы, добавил: — Простите, дела. Тороплюсь.

Астахов действительно торопился — в Чесменский дворец, в Ставку.

Он уже подходил к кабинету Вильчевского, когда в глубине дворца вдруг возникло какое-то движение, и все, кто находился сейчас в коридоре, притихли, выжидательно отступили к стенам.

Показался Врангель. Очень высокий, подтянутый, гибкий, в неизменной черкеске. Гордо поднятая голова, нервный взгляд темных пронзительных глаз — все это, безусловно, впечатляло. Их взгляды встретились, и Астахов слегка склонил голову. Ему показалось, что Врангель ответил кивком, но это и впрямь могло лишь показаться — так незаметен был в общей стремительности тот жест.

«Узнал? — подумал Астахов. — Пожалуй, нет… В Константинополе виделись, но мельком, представлены друг другу не были…»

Вслед за Врангелем так же легко и неслышно шел молодой генерал Артифексов, за ним — офицеры свиты.