Под мерный благостный звон этого колокола Жур-ба и проснулся поутру. Басовитый гул вскоре затих, разбудив другие звуки. В приоткрытое окно донесся девичий голос:

— Деда! Что же ты, деда, иди, я уже все приготовила!

— Тише ты, — проворчал старый боцман. — Постояльца разбудишь, егоза.

Звякнула посуда, прозвучал тихий девичий смех.

«К Терентию Васильевичу внучка приехала, — вспомнил Журба. — Вера…»

Вчера под вечер они чаевничали с Терентием Васильевичем во дворе, когда кто-то вдруг сильно подергал калитку.

Журба обернулся. Крепкая, смуглая рука уверенно отыскала запор, отвела щеколду. Калитка распахнулась, и во двор ступила девушка с кошелкой и чемоданом в руках.

— Деда! Деда, родненький! — девушка опустила поклажу, бросилась к поднявшемуся навстречу Терентию Васильевичу и вдруг заплакала.

— Ну вот и припожаловала, — боцман обнял внучку. — Ну, будя, будя. Приехала и ладно. Заживем с тобой не хуже других. Как добралась-то, Вера? О Коле узнала что новое?

— Нет, деда… Мне должны сообщить, — девушка говорила глухо, в плечо боцмана, всхлипывая. — Я тебе все-все расскажу.

— Ну ладно, ну хорошо, — уговаривал Терентий Васильевич. — Успокойся!

Журба почувствовал себя лишним. Встал, пошел в дом. — «Вера, Вера, — повторял он. — Ей очень идет это имя. Надо же, встретились опять…»

Журба сразу узнал девушку: он видел ее на кладбище в Симферополе. Подивился такому стечению обстоятельств и ощутил вдруг непонятную ему радость.

… Когда он спустился во двор, там уже никого не было. На столе высилась аккуратная горка вымытой посуды. С краю лежала книга. Поколебавшись, взял книгу. Горький.

— Вам это неинтересно, — прозвучал голос Веры. Николай поднял глаза. Лицо ее было замкнутым. Они поздоровались, и Журба спросил:

— Почему же неинтересно? — его задел небрежный тон девушки.

Вера, не отвечая, пожала плечами. Проговорила:

— Деда велел вас чаем напоить. Будете?

— Спасибо, не буду, — Журба полистал книгу, положил на стол. — Книга — это всегда интересно, — ему хотелось вызвать Веру на разговор.

— Горький — писатель серьезный.

«Решительная однако девушка! — подумал Журба и тут же спросил себя: — Что, собственно, она может о тебе думать? Все, что угодно». И все же произнес с вызовом:

— А я люблю Горького.

— Да-а? — с затаенной насмешкой протянула Вера. — И что же вы читали?

Журба мог бы рассказать, как в Харькове, в кружке, читал рабочим «Мать». Как в горячие дни, когда рабочий отряд выдерживал натиск петлюровцев на подступах к городу, он написал на красном полотнище: «Безумству храбрых поем мы песню!» — и это полотнище стало знаменем. Об этом он упоминать не мог, но все равно было у него что сказать.

— Да многое читал… Действительно, писатель серьезный. И очень точный. Вы помните: «… Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье… А по ущелью во тьме и брызгах поток стремился навстречу морю, гремя камнями…»

Вера кивнула.

— Я мальчишкой еще, — продолжал Журба, — отыскал возле Херсонеса балку. Там все точно так. Прямо как будто с этого места списано.

— А может, так оно и есть. — Вера теперь смотрела на Журбу совсем по-другому, голос ее потеплел. — Горький ведь пешком прошел почти все крымское побережье. Тогда он еще не был писателем, ходил, узнавал жизнь. В Севастополе тоже побывал. У него много крымского: горы, море, легенды, люди. Мы собирались пройти по этому же пути. Брат даже карту составил. Представляете, Симферополь, Севастополь, потом Ялта, Алушта и дальше до Феодосии и Керчи. И все берегом моря. Да, собирались… Но не вышло, — она опять нахмурилась, замкнулась.

— А ведь мы с вами уже встречались, — не удержавшись, сказал Журба.

— Встречались? Где же это? — с явной тревогой спросила Вера.

— Я видел вас в Симферополе на кладбище.

— Да? Ну и что из этого следует?

— Ничего. Извините. — Журба уже не рад был, что затеял этот разговор.

— Да, кстати, — остановила она его. — Вы у деда надолго поселились?

— Я вам мешаю?

Она молчала.

— Ненадолго. Так мы договорились с Терентиев Васильевичем.

Журба попрощался и пошел со двора. Все, решительно все нравилось ему в этой девушке, даже ее колючесть. «Надо же, — думал он, — а я представлял внучку боцмана почему-то беленькой, заплаканной девочкой».

… Открытый вагончик трамвая остановился на углу Екатерининской и Таможенной, идущей вниз, к пристаням Российского общества пароходства и торговли. Оттуда доносился шум лебедок, лязг цепей, громкие команды: «Майна!», «Вира!».

Сойдя с трамвая, Журба после некоторого раздумья все же решил спуститься к пристани, тем более, что разного люда шло туда немало. Вчера он слышал от Терентия Васильевича, что в Севастополь пришли два транспорта — американский и английский с военными грузами.

По пристани сновало множество людей. Грузчики и солдаты в брезентовых наплечниках и просто в разрезанных мешках, свисающих с головы, цепочкой ступая по сходням, разгружали пароход, на борту которого виднелась надпись «Фабари» — порт приписки: «Нью — Йорк». У соседнего причала стоял пароход под английским флагом. Из его трюмов выкатывались полевые орудия, выгружались ящики со снарядами.

Журба медленно прошел мимо пакгаузов. Возле них высились этажи ящиков и тюков, прикрытых бре-зентом. Пакгаузы были забиты до отказа, и штабеля грузов теснились по всей территории пристани, образуя узкие коридоры, в конце которых стояли часовые. Задерживаться здесь было нельзя: на него могли обратить внимание. Через лабиринт складских помещений и навесов берегом бухты он пошел к хлебным амбарам, откуда мощенная булыжником дорога повела его к Каменной пристани и товарной станции.

Журба долго шел мимо стоящих борт к борту, ошвартованных прямо к берегу всевозможных судов, на многих из которых не было никаких признаков жизни, пока не увидел характерные, фантастические силуэты землечерпательных караванов.

Огромные стальные ковши землечерпалок вздымались высоко над палубными механизмами и надстройками. Каждый караван состоял из землечерпалки, похожего на утюг плоскодонного лихтера и небольшого буксира.

Возле двухэтажного здания портовой службы Жур-ба увидел двух стариков в морских фуражках. В одном из них он узнал Терентия Васильевича.

— К морю потянуло? — спросил тот, улыбаясь. — То отцовская кровь в тебе говорит, — и пояснил своему спутнику, сухонькому старику: — Романа Журбы сын. Помнишь его, Тихоныч?

— Помню, как же, не одну чарку с ним выпил! — старик с любопытством посмотрел на Журбу, потом, козырнув, поздоровался и сказал: — Вот служим здесь по-стариковски — смотрителями.

Журба знал, что Терентий Васильевич, как и многие отставные моряки, работает в порту, но где именно, не спрашивал. Значит, здесь…

Отставной боцман позвал Журбу с собой.

— Пойдем, покажу наше хозяйство… Тут недалеко.

Идти оказалось действительно недалеко. Уныло стояли ошвартованные к стенке суда: «Березань», «Рион», «Казарский»…

— Смотрителями при них числимся, ну а попросту сторожами, охраняем, чтоб механизмы, значит, и что другое с них не разбазаривали, — пояснил Терентий Васильевич.

Но Журба его уже не слушал. Он увидел, как с одной из землечерпалок — крайней к стенке — спустился по сходням барственного вида господин в штатском и в сопровождении чиновника в форме морского ведомства направился к поджидавшему экипажу.

— Да-а, дела, — многозначительно протянул Тихо-ныч, провожая их взглядом.

— Оно и есть, что дела, — отозвался Терентий Ва-сильевич. — Зашныряли вокруг нашего хозяйства, поговаривают, что все вскорости за границу угонят. Вишь, как возле барина портовый инженер вьется, не иначе как сторговались!

Журбу это сообщение обожгло, будто удар хлыста.

Особняк генерала Вильчевского Вера увидела сразу, как только свернула в тишину Таврической улицы, убегающей от центра к морю.

После жаркого, шумного многолюдья поражала тишина белых особняков, словно спящих в тени больших акаций, пустынность вымощенных плитами тротуаров.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: