Охотники подозвали к себе собаку; она была в крайне жалком виде; она тёрла себе морду то одной лапой, то другой, стараясь выплюнуть иглы, покрывавшие язык, мигала глазами, ворчала и визжала от боли всякий раз, когда тёрлась головой о землю или о свои передние лапы. Рольф крепко держал её, пока Куонеб выдёргивал одну иглу за другой. Штук около сорока маленьких ядовитых кинжалов вытащил он из дрожащих ног и головы собаки, но их много ещё оставалось на её губах и языке. Крепкие пальцы краснокожего вытаскивали их постепенно одну за другой. Пока операция эта производилась на губах, Скукум тихо визжал, но он поднял настоящий вопль, когда дело дошло до языка. Рольф с большим трудом удерживал собаку, и всякий посторонний зритель, не зная в чём дело, мог бы подумать, что охотники схватили собаку с исключительной целью подвергнуть её пытке.

Иглы, к счастью, вонзились не слишком глубоко; их вытащили и собаку выпустили на свободу.

Рольфу захотелось отомстить дикобразу, притаившемуся на верхушке дерева. Драгоценные боевые припасы нельзя было тратить напрасно, и Рольф приготовился уже лезть на дерево, но Куонеб сказал ему:

— Нет! Ты не должен этого делать. Я видел однажды, как бледнолицый карабкался за Кэком, который спокойно ждал его приближения и вдруг, попятившись назад, ударил его хвостом. Бледнолицый поднял руку для защиты своего лица. Кэк в пятидесяти местах пронзил ему руку иглами, и тот не мог защитить лица. Бледнолицый решил спуститься вниз. Кэк спускался ещё скорее, продолжая бить его хвостом. Бледнолицый упал и сломал себе ногу. Полгода оставалась у него рука распухшей. Иглы Кэка очень ядовиты. Бледнолицый едва не умер.

— Я попробую в таком случае сбить его, — сказал Рольф, показывая топор.

— Нет! — повторил Куонеб. — Мой отец говорил, что Кэка можно убить только для какой-нибудь пользы, когда иглы его нужны для хозяйства. Ты совершишь худое дело, если убьёшь Кэка.

Дикобразу предоставили таким образом оставаться на избранном им месте. А как же Скукум? Его пустили на свободу. И он поумнел? Увы, нет! Не прошло и часу, как он увидел другого дикобраза; ненависть его к этому животному проснулась с удвоенной силой. Он повторил свою ошибку и подвергся вторичной операции, без которой мог бы умереть. К вечеру почувствовал он, как ужасно наказан за свою оплошность, а на следующее утро никто не признал бы в этом толстоголовом существе, которое с трудом передвигало ноги, маленькую жизнерадостную собачку, так весело шнырявшую по лесу. Прошло много томительных дней, прежде чем он оправился; жизнь его находилась одно время даже в опасности. Никогда после этого и до конца дней своих не нападал он на животное, защитою которому служит такой хвост.

— Так всегда бывает, — сказал индеец. — Рысь, пантера, лисица, орёл — все, одним словом, кто нападает на Кэка, все умирают. Отец мой видел медведя, умершего от этих игл. Он хотел укусить Кэка, а тот наполнил его рот иглами, которых медведь не мог выплюнуть. Они вонзались всё глубже и глубже; рот у медведя так распух, что он не мог ни открыть, ни закрыть его, и умер от голода. Люди моего племени нашли его около пруда с рыбой, пониже порогов. Там было много рыбы. Медведь ловил рыбу лапой, но не мог её есть. Так с открытым ртом, окружённый рыбой, умер он от голода. На свете есть одно только существо, которое может убить Кэка, — это Оджиг или большая куница. Он — злой дух. У него есть сильное снадобье, и Кэк не может повредить ему. Он переворачивает его на спину и разрывает его мягкий живот. Всегда… Мы не знаем, но отец мой рассказывал, что всё это произошло так: однажды во время наводнения, Нана Боджу плыл на бревне вместе с Кэком и Оджигом. Кэк вёл себя дерзко и занял самое высокое место. Оджиг был почтителен к Нана Боджу и укусил Кэка, чтобы проучить его за дерзость. Кэк ударил его хвостом. Но Манито вынул у него иглы и сказал: «Да будет так: Оджиг будет всегда побеждать Кэка, а иглы Кэка никогда не будут вредить Оджигу».

Было уже поздно, и охотники решили сделать привал в высоком прохладном лесу. Скукум всю ночь громко стонал во сне и два раза будил их. Незадолго до рассвета они услышали вой волков, а затем любопытный крик ушастой совы. Как ни странно это покажется, но между коротким воем волчицы и криком совы нет почти никакой разницы. Прислушиваясь в полусне к этому вою, Рольф услышал вдруг у себя над головой какой-то шелест и знакомое ему клохтанье. Он привстал и увидел, что Скукум, подняв вверх голову, смотрит на черногрудых тетеревов, сидевших на ветках; бедный маленький пёсик чувствовал себя слишком больным, чтобы выказать более деятельное участие. Это был особенный вид тетеревов, которых Рольф никогда ещё не видел. В то время, как он присматривался к ним, Куонеб встал очень осторожно, подошёл к ближайшей иве и срезал гибкий прут в двенадцать футов длины, к одному концу которого он привязал верёвочную петлю. Подойдя затем тихонько к дереву, он медленно поднял вверх прут, накинул петлю на шею первого тетерева и стянул его с дерева; остальные птицы выразили громким клохтаньем своё удивление, но не сделали ни малейшей попытки двинуться с места.

Достаточно было одного лёгкого удара, чтобы избавить пленницу от страданий. Куонеб ещё раз поднял прут и стащил второго тетерева, сидевшего пониже, а затем третьего. Только тогда поняли остальные, в каком опасном соседстве они находились, и поспешили улететь.

Рольф с удивлением следил за этой охотой.

Куонеб положил птиц у огня и занялся приготовлением завтрака.

— Куры эти глупые, — сказал он. — Таким способом можно наловить их много, особенно если помогает собака. Луговой тетерев не так глуп, как этот.

Рольф очистил и выпотрошил птиц, а внутренности их бросил Скукуму. Бедный маленький пёсик! Какой у него был жалкий вид! Глаза его грустно выглянули из-под распухших век, лапки слабо шевельнулись, но он не дотронулся до пищи, которую в другое время проглотил бы сразу. Он не ел, потому что не мог открыть рта.

Уходя с места своей стоянки, трапперы устроили западни, продолжая отмечать деревья и готовить места для ловушек по мере того, как двигались вперёд. Так прошли они целую милю и очутились у болотистой местности, поросшей тамариском; двигаясь вдоль её окраины, они пришли к небольшой речонке, которая брала здесь своё начало и привела их к ложбине, обращённой на восток. На каждом шагу встречали они указания на изобилующую здесь дичь, но тем не менее не ожидали того зрелища, которое открылось перед ними, когда они осторожно пробирались среди густой чащи деревьев и кустов. С травы поднялся вдруг олень и с любопытством уставился на них; за ним другой… ещё и ещё… целая дюжина; на некотором расстоянии от них они увидели ещё нескольких… с левой стороны оказалось ещё больше, а движение среди деревьев правой стороны указывало, что и там в них нет недостатка. Не прошло и минуты, как белые хвостики поднялись вверх, и олени понеслись по склону горы и по направлению к северу. Всех оленей было около тридцати, но белые хвосты их, которыми они размахивали словно флагами, производили такое впечатление, как будто весь лес кишел оленями. Казалось, их тут целые сотни, и радость охотников при виде такого обилия дичи ещё увеличилась сознанием того, что всё это находится в их собственном охотничьем участке.

Река становилась шире по мере того, как они двигались дальше; местами в неё впадали ручьи и даже порядочные речонки. Они нашли здесь несколько указаний на бывшую когда-то колонию бобров; метки для ловушек они ставили через каждую четверть мили и даже менее.

Течение реки усиливалось, так как она спускалась теперь по склону горы прямо в длинную, узкую долину с крутыми глинистыми откосами и несколькими небольшими озёрами. Всюду встречали они здесь следы выдр. Двигаясь осторожно вдоль изгиба реки, которая поворачивала в другую сторону, они услышали глухой всплеск воды, затем ещё и ещё.

Первою мыслью охотников было привязать Скукума, но они скоро увидели, что в этом нет никакой надобности. Осторожно спустили они свои тюки на землю, и больная собака покорно улеглась рядом с ними. Тихо крадучись, шли они против восточного ветра. Они подумали сначала о бобрах, но нигде не видели признаков, указывающих на их присутствие, ибо кругом не было ничего похожего на бобровый пруд. Всплески воды, с промежутками следовавшие друг за другом, слышались не так далеко. Не медведь ли ловил рыбу?.. Или… нет, это было бы слишком неприятно… не человек ли черпал там воду из лодки? Промежутки между всплесками воды были неправильные.