— Так всегда бывает, — сказал индеец. — Мы всегда будем теперь ловить кроликов. Мой отец поймал как-то раз Пито-уоб-ай-ёш, маленького волшебного оленя, и никогда после этого не терпел неудачи в охоте, всегда убивал по два. Потом оказалось, что его сын Куонеб украл это великое снадобье. Он поступил умно, этот сын, ибо с тех пор каждый день убивал какую-нибудь добычу.

— Тсс! Что это такое? — воскликнул Рольф, услышавший шелест ветвей и какое-то движение и шум в лесу. Скукум, цель жизни которого всегда состояла из стремлений к великим намерениям, также насторожился.

Рр, ррр, ррр! — послышалось сердитое ворчанье Скукума. Кто может утверждать, будто у животных нет своего собственного языка? Тяв, тяв, тяв! кричал Скукум, завидя куропатку на дереве; гау, гау, гау, весело лаял он, когда, несмотря на запрещение, гнался за оленем; ррр, ррр, ррр, сердился он на медведя, забравшегося на дерево, и ррр! гау, гау! ррр! гау! бесновался он при виде ненавистного ему дикобраза.

На этот раз он ворчал, как бы на медведя, забравшегося на дерево.

— Кто-то забрался на дерево, — сказал индеец, прислушиваясь к ворчанью собаки. Кто-то на дереве! Рольфу показалось, что там целый зверинец, когда он подошёл к этому дереву. В оставшейся петле висела маленькая рысь, ещё котёнок по возрасту. На соседнем дереве, вокруг которого с ворчаньем бегал Скукум, сидела свирепая старая рысь. На раздвоении вилообразной ветки, повыше, сидел другой котёнок, а ещё выше третий; все с видимым отвращением прислушивались к лаю собаки. Самка выражала иногда своё неудовольствие злобным шипеньем, но ни одна из трёх не решалась сойти вниз. Мех у рыси хороший, а сама она считается лёгкой добычей. Индеец одним выстрелом сбил самку с дерева, а после ещё двух выстрелов в мешок к нему попали и остальные; вынув из петли третьего котёнка, они направились обратно к хижине. Глаза индейца как-то особенно блестели.

— Да! Да! Мой отец говорил мне: великое это волшебное снадобье. Сам видишь, неудачи нет.

Каждую неделю обходили они линию капканов, и запас мехов увеличивался с каждым разом. Они поймали двадцать пять бобров, рассчитывая каждый раз на двух, трёх, когда направлялись к бобровым прудам. Но в декабре их ждал там весьма неприятный сюрприз: все капканы оказались пустыми, и всюду виднелись неоспоримые признаки того, что здесь был какой-то человек, который унёс с собой всю добычу. Они отправились по следам его лыж, слегка занесённых снегом после недавнего ветра, но выпавший в эту же ночь снег окончательно скрыл их.

Вор, надо полагать, не видел всей линии, так как улов выхухоли и норки оказался хорошим. Но всё случившееся было только началом.

Охотничьи законы трапперов сходны со всеми примитивными законами: первый пришедший на место охоты пользуется всеми правами на него, если только он сумеет удержать его за собой. Если случайно появится соперник, то первый охотник имеет право бороться с ним, как хочет. Закон оправдывает все его поступки, если победа остаётся на его стороне. Закон оправдывает и все поступки второго за исключением убийства. Защищающий себя может, следовательно, убить, но нарушитель его прав не может этого сделать.

Ввиду того, что Куонеб был индейцем, а Рольфа все принимали за индейца, общественное мнение должно было неминуемо обратиться против их владения в Эдирондеке, и соперник мог смотреть на них, как на нарушителей его собственных прав. Тот факт, однако, что он ограбил их капканы, но не снял их, и, видимо, старался скрыться от них, указывал на то, что человек этот браконьер и сознавал, что он виновен.

По всему было видно, что он пришёл с запада, — из Рекет-Райвера, по всей вероятности. Это был человек высокого роста, судя по его ноге и большим шагам; он знал, как ставят капканы, но был ленив и не хотел сам их ставить. Главным занятием его было, очевидно, воровство.

Хищения его увеличились, как только он нашёл линию капканов для куниц. Первобытные раздоры во все времена рождались на земле, и чем ближе к первобытному состоянию условия жизни, тем они скорее рождаются. Рольф и Куонеб чувствовали, что они вынуждены будут объявить войну.

Несколько раз уже замечали они большие следы на снегу; они походили на следы куницы, но были больше.

— Пекан, — сказал индеец, — большая куница, очень сильная и бесстрашная. Когда отец мой был ещё мальчиком, он пустил стрелу в пекана. Он не знал, что это был за зверь; ему показалось, что это большая чёрная куница. Стрела ранила её, и она прыгнула с дерева прямо на грудь моему отцу. Она бы задушила его, не будь тут собаки; она задушила бы собаку, не будь поблизости моего деда. Он заставил моего отца съесть сердце пекана, чтобы и у него было такое сердце. Не заводить самому раздора, но без страха идти на врага, если он тебя затронет. Самый верный и правильный путь: желать мира и сражаться без страха. Таково было сердце моего отца, таково оно и у меня. — Взглянув на запад, Куонеб продолжал тоном угрозы. — Так будет и с этим грабителем капканов. Мы не искали раздора, но наступит день, когда я убью его.

Большие следы шли извилинами и терялись в низком, густом лесу. Немного погодя, они снова показались. Следы тянулись теперь на целую милю по кряжу, поросшему болиголовом, и присоединялись затем к другим следам, один из которых походил на длинную глубокую борозду в пятнадцать дюймов ширины, а остальные были обыкновенными следами ног, таких же больших, как и у пекана.

— Кэк, — сказал Куонеб, и Скукум сказал «Кэк», но только не словами: он сердито заворчал, шерсть на спине его ощетинилась; у него проснулись, без сомнения, неприятные воспоминания. Опасаясь, что благоразумное поведение его продолжится недолго, Рольф просунул свой шарф под его ошейник, и все они пошли по следу дикобраза, который в уме Рольфа олицетворял в данный момент необходимый ему предмет украшения.

Они прошли не очень далеко, когда увидели другой след, присоединявшийся к этому, — след пекана, и вскоре после этого услышали царапанье, как будто какое-то животное карабкалось по дереву, затем раза два к ним донеслось едва слышное вдали сердитое ворчанье.

Привязав поспешно мужественного Скукума к дереву, они, крадучись, направились дальше и, приготовившись заранее ко всему, очутились скоро перед ареной, на которой разыгрывалось весьма странное представление.

Но это не было представление в настоящем смысле слова, ибо в нём мало было движения. На арене находилось, во-первых, животное, походившее на большую чёрную куницу или на коротконогую лисицу, которое держалось на довольно безопасном расстоянии от бревна, под которым спрятался огромный дикобраз, выставив наружу только задние ноги и хвост. Оба стояли несколько минут неподвижно, затем пекан заворчал и сделал прыжок вперёд. Дикобраз, услыша ворчанье и почувствовав комки снега, упавшие подле него, махнул хвостом, но не попал в пекана, ибо тот стоял вне удара. Тот же манёвр был повторён с другой стороны и с тем же результатом, а затем ещё несколько раз; можно было подумать, что пекан делает всё это для того, чтобы хвост утомился, или ждал того момента, когда из него выпадут все иглы.

Время от времени пекан прыгал на бревно, заставляя дикобраза размахнуться хвостом вверх, причём в кору бревна вонзалось всякий раз несколько белых кинжалов, указывая на то, что тактика эта продолжается уже несколько времени.

Всматриваясь внимательно, зрители заметили по некоторым признакам, что такая же точно битва происходила перед этим у другого бревна, откуда тянулись следы дикобраза, покрытые кровью. Каким способом заставил пекан уйти оттуда дикобраза, охотники не поняли сразу, но факт этот скоро подтвердился.

Видя, что дикобраз не хочет больше бить хвостом по бревну, несмотря на все его хитрости, пекан прибегнул к новому манёвру.

Прыгнув на другую сторону бревна, где скрывался нос дикобраза, он поспешно принялся разрывать снег и листья. Бревно находилось на три дюйма от земли, и прежде, чем дикобраз заметил это, пекан разрыл снег и схватил мягкий, не покрытый иглами нос. Хрюкая и визжа, попятился дикобраз назад и махнул ужасным хвостом. Но какого результата он добился? Он только прибавил к бревну ещё несколько колючек. Напрягая все свои силы, дикобраз пятился назад и барахтался, но пекан был сильнее, чем он. Когтями своими он ещё больше расширил углубление под бревном, и, когда жертва его перестала, наконец, барахтаться от усталости, он прыгнул вперёд и, выпустив из зубов нежный нос, вцепился в ещё более нежное горло дикобраза. Он недостаточно глубоко вонзил зубы и не мог поэтому сдавить дыхательного горла, но тем не менее крепко держал свою жертву. С минуту или две Кэк барахтался со всею силою последнего отчаяния, продолжая размахивать хвостом, на котором оставалось уже очень мало игл; струйка алой крови, сочившейся из открытой раны, отнимала у животного последние силы. Пекану, находившемуся под защитой бревна, ничего не оставалось больше, как крепко держать свою жертву и ждать исхода барахтанья.