И далее Достоевский приводит большой кусок из первого письма к нему Ковнера («…почему вы восстаёте против жида, а не против эксплуататора вообще… два миллиона 900 000 (Из трех миллионов евреев в России. — Н. Н.), по крайней мере, ведут отчаянную борьбу за жалкое существование … вы не знаете ни еврейского народа, ни его жизни, ни его духа, ни его сорокавековой истории…»). По ходу прокомментировав отдельные моменты из письма Ковнера, Достоевский, продолжая статью, замечает первым делом, что его удивляет «ярость нападения» и «степень обидчивости».

«Во-вторых, нельзя не заметить, что почтенный корреспондент, коснувшись в этих немногих строках своих и до русского народа, не утерпел и не выдержал и отнесся к бедному русскому народу несколько слишком уж свысока. Правда, в России и от русских-то не осталось ни одного непроплёванного места (словечко Щедрина), а еврею тем простительнее. Но во всяком случае ожесточение это свидетельствует ярко о том, как сами евреи смотрят на русских. Писал это действительно человек образованный и талантливый (не думаю только, чтоб без предрассудков); чего же ждать, после того, от необразованного еврея, которых так много, каких чувств к русскому?..»

Закончив первую часть главы предположением, что в разъединении русских и евреев в России виновны обе стороны и ещё неизвестно, какая в большей степени, Достоевский продолжает развивать тему во второй части, для которой как бы позаимствовал заглавие из будущего своего романа «Братья Карамазовы» (Книга пятая) — «Pro и contra»:

 «Положим, очень трудно узнать сорокавековую историю такого народа, как евреи; но на первый случай я уже то одно знаю, что наверно нет в целом мире другого народа, который бы столько жаловался на судьбу свою, поминутно, за каждым шагом и словом своим, на своё принижение, на своё страдание, на своё мученичество. Подумаешь, не они царят в Европе, не они управляют там биржами хотя бы только, а стало быть, политикой, внутренними делами, нравственностью государств. … всё-таки не могу вполне поверить крикам евреев, что уж так они забиты, замучены и принижены. На мой взгляд, русский мужик, да и вообще русский простолюдин несёт тягостей чуть ли не больше еврея…»

В этом месте Достоевский приводит цитату уже из второго письма Ковнера, где речь идёт о необходимости предоставления евреям в России всех гражданских прав, в том числе и права свободного места жительства. Достоевский с этим не согласен:

«Но подумайте и вы, г-н корреспондент …, что когда еврей “терпел в свободном выборе местожительства”, тогда двадцать три миллиона “русской трудящейся массы” терпели от крепостного состояния, что, уж конечно, было потяжелее “выбора местожительства”. И что же, пожалели их тогда евреи? … кто тотчас же заместил (После 1861 года. — Н. Н.) … упразднённых помещиков, с тою разницею, что помещики хоть сильно эксплуатировали людей, но всё же старались не разорять своих крестьян …, а еврею до истощения русской силы дела нет, взял своё и ушёл. Я знаю, что евреи, прочтя это, тотчас же закричат, что это неправда, что это клевета, что я лгу …, а между тем я только что прочёл в мартовской книжке “Вестника Европы” известие о том, что евреи в Америке, Южных Штатах, уже набросились всей массой на многомиллионную массу освобождённых негров и уже прибрали её к рукам по-своему, известным и вековечным своим “золотым промыслом” … мне ещё пять лет тому приходило это самое на ум …, им (Неграм. — Н. Н.) не уцелеть, потому, что на эту свежую жертвочку как раз набросятся евреи, которых столь много на свете …. А дней десять тому назад прочёл в “Новом времени” (№ 371) корреспонденцию из Ковно …: “Дескать, до того набросились там евреи на местное литовское население, что чуть не сгубили всех водкой”…»

Достоевский, конечно, понимает, что апелляция к «Новому времени», имеющему репутацию издания шовинистического, «антижидовского», в диалоге-полемике с евреями смотрится неубедительно, странно и переходит на обобщения:

«…любопытно то, что чуть лишь вам … понадобится справка о еврее и делах его, — то … протяните лишь руку к какой хотите первой лежащей подле вас газете и поищите на второй или на третьей странице: непременно найдёте что-нибудь о евреях … и непременно одно и то же — то есть всё одни и те же подвиги! … Разумеется, мне ответят, что все обуреваемы ненавистью, а потому все лгут … (но) если все до единого лгут и обуреваемы такой ненавистью, то с чего-нибудь да взялась же эта ненависть, ведь что-нибудь значит же эта всеобщая ненависть…

… Пусть я не твёрд в познаниях еврейского быта, но одно-то я уж знаю наверно …, что нет в нашем простонародье предвзятой, априорной, тупой, религиозной какой-нибудь ненависти к еврею, вроде: “Иуда, дескать, Христа продал”. Если и услышишь это от ребятишек или от пьяных, то весь народ наш смотрит на еврея, повторяю это, без всякой предвзятой ненависти…»

Здесь Достоевский словно начисто забывает известную поговорку: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», —  и вообще явно противоречит тому, что сам только что утверждал выше о «всеобщей ненависти». Доказывая тезис о терпимости русских к евреям он вспоминает каторгу и солдатчину, где ему приходилось наблюдать, как, наоборот, евреи выражали «гадливость и брезгливость» к русскому народу.

«А между тем, — продолжает Достоевский, — мне иногда входила в голову фантазия: ну что, если бы это не евреев было в России три миллиона, а русских; а евреев было бы 80 миллионов — ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали? … Не обратили ли бы прямо в рабов? Хуже того: не содрали ли бы кожу совсем? Не избили бы дотла, до окончательного истребления, как делывали они с чужими народностями в старину …? Нет-с, уверяю вас, что в русском народе нет предвзятой ненависти к еврею, а есть, может быть, несимпатия к нему, особенно по местам, и даже, может быть, очень сильная. О, без этого нельзя, это есть, но происходит это вовсе не от того, что он еврей, не из племенной, не из религиозной какой-нибудь ненависти, а происходит это от иных причин, в которых виноват уже не коренной народ, а сам еврей».

Оборвав на этом интригующем месте вторую часть статьи, уже окончательно запутав читателя (всеобщая ненависть — ненависти нет — есть несимпатия), Достоевский, признанный мастер острого сюжета, переходит к третьей, кульминационной части этой главы мартовского «Дневника писателя». И, уж конечно же, название он выбирает соответствующее — «Status in statu. Сорок веков бытия». Достоевский сразу делает утверждение-посыл, что-де 40 веков еврейской истории доказывают — без status in statu нация эта не могла бы существовать. Так в чём же, по Достоевскому, состоит идея status in statu? «Излагать это было бы долго …, да и невозможно ещё и по той даже причине, что не настали ещё все времена и сроки, несмотря на протекшие сорок веков, и окончательное слово человечества об этом великом племени ещё впереди, — пишет опять же в пророческом тоне он, однако ж берётся хотя бы вкратце объяснить признаки и основную суть status in statu. — Признаки эти: отчужденность и отчудимость на степени религиозного догмата, неслиянность, вера в то, что существует в мире лишь одна народная личность — еврей…»

И далее Достоевский цитирует, если можно так выразиться, смысл сердцевинных постулатов Талмуда, главной иудейской книги:

«Выйди из народов и составь свою особь и знай, что до сих пор ты един у Бога, остальных истреби, или в рабов обрати, или эксплуатируй. Верь в победу над всем миром, верь, что всё покорится тебе. Строго всем гнушайся и ни с кем в быту своём не сообщайся. И даже когда лишишься земли своей, политической личности своей, даже когда рассеян будешь по лицу всей земли, между всеми народами — навсегда верь тому, что тебе обещано, раз навсегда верь тому, что всё сбудется, а пока живи, гнушайся, единись и эксплуатируй и — ожидай, ожидай…» «Вот суть идеи status in statu, а затем, конечно, есть внутренние, а может быть, и таинственные законы, ограждающие эту идею», — комментирует Достоевский. Он вспоминает, как в детстве ещё читал легенду про евреев (В драме Н. В. Кукольника «Князь Даниил Васильевич Холмский. — Н. Н.), что они до сих пор ждут мессию, который соберёт их в Иерусалиме «и низложит все народы мечом своим к их подножию», и потому-то евреи предпочитают всем другим занятиям торговлю золотом, дабы, мол, по зову мессии быстренько собраться и всё своё богатство унести с собой… Но все эти воспоминания-легенды лишь прелюдия к основной мысли Достоевского, развиваемой им в этой части статьи:

«И вместо того, чтоб … влиянием своим поднять …, вместо того еврей, где ни поселялся, там ещё пуще унижал и развращал народ …. Что становилось … с русским народом там, где поселялись евреи — о том свидетельствует история наших русских окраин. … И что в том за оправдание, что вот на Западе Европы не дали одолеть себя народы и что, стало быть, русский народ сам виноват? …

Если же и указывают на Европу, на Францию например, то … недаром же всё-таки царят там повсеместно евреи на биржах, недаром они движут капиталами, недаром же они властители кредита и недаром … они же властители и всей международной политики, и что будет дальше — конечно, известно и самим евреям: близится их царство, полное их царство! …

Евреи всё кричат, что есть же и между ними хорошие люди. О Боже! да разве в этом дело? … Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовской, охватывающей весь мир, вместо “неудавшегося христианства” …».

Закончив мысль на этой обвинительной ноте, Достоевский переходит к заключительной части и вдруг, совершенно не в тон разговора, восклицает в заголовке: «Но да здравствует братство!» И в начале этой главки он действительно начинает речь вести о миролюбии, о терпимости, утверждает снова, что он не враг евреям и даже больше того — он решительно ратует за расширение прав евреев в России, но… Тут же Достоевский открывает скобки, ставит свое знаменательное «нота бене» и вновь разворачивается на 180 градусов, и вновь сворачивает в прежнюю колею: