Главная беда в том, что пришлось подать моему народу положительный пример и поселить всю военнопленную банду в своем собственном доме. По правде говоря, даже после примера, других добровольцев не нашлось. Теперь арестованные все вместе спят в моей кровати, едят за моим столом, писают мимо моего унитаза. А еще учат Дулечку ругаться матом и кидаться тухлыми яйцами по соседским окнам… С другой стороны бедный ребенок хоть в чем-то достиг успеха и наконец нашел себе друзей.

Но хуже всех ненормальное лысое чучело, которое за хорошее поведение получило поблажку в виде бесконвойного передвижения по поселку. Теперь этот урод везде таскается следом за мной и нудно гудит, что он, дескать, Избранный. Но упорно не говорит, для чего. Наверное, и сам толком не знает. С Избранными всегда так, даже с самозваными. Обычно они хотят, чтобы окружающие сами поведали, для чего им нужен Избранный, да еще проделали за него большую часть работы.

Один Робин Гуд ведет себя достойно. Во-первых, он живет не в доме, а в стойле. А во-вторых, несмотря на то, что тоже военнопленный, охотно выполняет разную полезную работу. Возит воду для бани, катает верхом ребятишек, еще не пристроенных в сиротские приюты, сам косит для себя сено. Подумываю о том, чтобы зачислить его в кандидаты на получение гражданства в наших «Новых Змеюках».

Да, еще чуть не забыл записать! Пегги дуется на меня тоже третий день. Говорит, что она не для того получала почетную степень доктора-кроликовода, чтобы бегать на свидания в лодочный сарай. И что с моей стороны возмутительно было пойти на поводу у банды оголтелых раздолбаев-надомников, к тому же военнопленных. Но я-то знаю, что на самом деле обидело мою дорогую Пегги, (чтоб ей провалиться куда-нибудь денька на два, а лучше на пару лет!). Она ни за что не хочет внять разумным доводам, почему я теперь не могу переехать к ней в дом. Ага, как же, держи варежку шире! Хрен потом из ее дома выберешься свободным человеком! А прожить всю оставшуюся жизнь с долговязой дылдой в очках и косичках, боже сохрани, если сможешь!

Ну, почему все самое интересное всегда проходит мимо меня! К примеру, эта прелестная знойная малышка с Тимбукту и скучные разнузданные оргии на пляже. Мне бы так поскучать разок! Но нет, одним все, а другим — прозябание в лодочном сарае над мемориальным дневником для потомков. Всякий праздношатающийся Избранный небось думает, что диктаторская доля, она кругом сахарная. Куда там! Все время надо помнить, что каждое твое слово не воробей, а возможное обещание выгоды для просящего, которое ты и не думал давать. Все время надо иметь в виду, что ум хорошо, а два — это уже заговор. Все время надо ухаживать за кикиморами в очках и косичках, на коих больше никто не позарится (это чтобы не вызывать зависти у тех счастливчиков, у которых жены- красавицы). Все время надо притворяться, что предаешься умным мыслям о благоустройстве, когда население в массе своей смотрит синхронное плавание по спутниковому каналу. Все время надо по 13-м пятницам искать Джейсона на блуждающем кукурузном поле! Все время надо хвататься за сердце, если курс акций растет, когда ты играешь на понижение! Все время надо слышать, что говорят за твоей спиной, и видеть, что тащат у тебя из-под носа! Все время надо, надо, надо! У-у-у!!! Кому оно надо? И зачем я только пошел в диктаторы!? С самого детства мне не везет. А ведь я мечтал о…»

На этом трагическом месте запись в мемориальном дневнике обрывалась размытой кляксой от крупной упавшей слезы.

Коротко о чем в детстве мечтал ПД, и вообще о том, как против воли становятся Пожизненными Диктаторами.

Маленький Лэм Бенсон вовсе не с рождения стал Пожизненным Диктатором Таинственного острова. И, несмотря на обильные сплетни и слухи, не только на острове не родился, но вообще до семи лет не знал, что такой остров существует. По-правде говоря, когда узнал, тоже не слишком обрадовался. И вот почему.

Папа и мама Лэма, Сэмюэль и Веранда Бенсоны, были людьми очень умными и очень учеными. Очень, очень умными и очень, очень учеными. Короче, они оба были профессорами Колумбова университета имени Случайного Открытия Америки. Папа Бенсон увлекался исследованиями о влиянии пропаганды на антиобщественное поведение белых акул. Мама Бенсон проводила эксперименты на выживаемость светлых сказок о будущем в условиях тотального радиоактивного заражения. В общем, папа и мама Лэма занимались полной лабудой за общественный счет.

Понятное дело, что за такими умными занятиями они света белого не видели. И тем более маленького мальчика, который еще толком не знал наизусть инвариантных преобразований Лоренца. Первые, относительно счастливые, семь лет своей жизни Лэм рос просто и свободно, как газонная трава. То есть, его стригли, мыли, кормили, чтоб выглядел не хуже, чем соседские детишки, но при этом не требовали, чтобы он составлял родителям приятную компанию для походов по магазинам и поездок за город.

Все изменилось, когда папа и мама Бенсоны поддались на уговоры бодрого остряка Степана Навроде и на пакет акций несуществующей швейной корпорации «Сибирский пододеяльник». Они поступили на работу в «Харю». И в числе других одураченных ученых людей прибыли на Таинственный остров. Чтобы в шикарных офисных зданиях продолжать заниматься лабудой на благо человечества.

Остров не понравился маленькому Лэму с самого начала. Во-первых, потому, что на острове не оказалось нормальных детей с разбитыми коленками и дранными штанишками. А также качелей, которые можно ломать, садовых гномов, которых можно подкладывать под колеса автомобилей, и комиксов «Эротика для несовершеннолетних». Кругом сновали одни унылые, очкастые существа, с гордым видом сжимавшие в ручонках грамматику Соболевского (расширенный курс латинского и греческого языков для студентов старших курсов, если кто не знает). Когда Лэм с отчаяния попытался скрыться в комнате для групповых медитаций, чтобы прийти в себя от пережитого ужаса, выкурить на досуге заначенный бычок и дочитать выпуск «Советы начинающей порнозвезде», то он тут же был пойман. Комикс и сигарный бычок у него с позором отобрали, затем всунули в руку грамматику Соболевского, выдали нагоняй по шее и обязательные очки не по размеру.

Во-вторых. (Это все о том, почему остров не понравился маленькому Лэму Бенсону). На острове, по крайней мере, в обжитой его части, царили беспримерный кавардак и несусветная грязь. Лэм даже подумал про себя, что поселок следовало назвать не «Новые Змеюки», а «Старые Бомжатники», так оно вышло бы вернее. А все почему? Ну, как же! Соберите в одном месте хотя бы штук двадцать «все на свете знающих великих ученых» и посмотрите, какой свинюшник они разведут, если, конечно, за ними самими не смотреть. Поскольку в «Новых Змеюках» таких ученых было вовсе не двадцать штук, а намного больше, и, кстати сказать, штатных уборщиков за ними было ровно ноль, то сами понимаете…

Маленький Лэм Бенсон, видимо не родился великим ученым, и потому окружающая его среда смущала незрелый детский ум. Само собой, в родной его, казенной квартире при Колумбовом университете, тоже был не рай земной. Но там ему хотя бы позволялось умываться, убирать за собой игрушки, спускать воду в унитазе и складывать использованную одноразовую посуду в мусорное ведро. В поселке же все вышеозначенные занятия считались предосудительной потерей времени.

Теперь с утра до ночи, а когда и с ночи до утра маленький Лэм слышал одно и то же: «Учиться, учиться, и еще раз учиться!». Причем, все равно чему. В первом классе он прошел полный курс теоретической топографии, краткий курс геологии и геодезии, расширенный курс вирусной микробиологии, а также изучил эсперанто, иврит, эскимосское наречие и язык суахили. Между прочим, грамматику Соболевского он так ни разу и не раскрыл. Незачем было.

Родители Бенсоны, Сэмюэль и Веранда, когда им случалось отвлечься от белых акул и разбрасывания где ни попадя радиоактивной пыли, заботливо наставляли сына: «Без труда не очистится урановая руда. Старайся, Лэм. Вырастешь, станешь вторым Эйнштейном, или, на худой конец, Софьей Ковалевской!». Но маленький Лэм не желал становиться ни вторым Эйнштейном, ни даже первым. И уж тем более какой-то бабой. Он с детства хотел быть только одним — настоящим мусорщиком! Втайне от папы с мамой, глухими темными ночами он мечтал над грамматикой Соболевского. О собственной мусоросжигательной печи, о нарядных ведрах с патентованными швабрами, о веселенькой расцветки комбинезоне с гордой надписью на груди «Лэм Бенсон. Мусорщик высшего разряда». Но мечтам его не суждено было сбыться. Пока.