Маленькому Лэму стало до слез жалко Невменяемого Тома. Он вспомнил свое собственное тяжелое детство, и подумал, что в поселковой школе вряд ли хуже, чем в каторжной тюрьме на этом Матрасе или как там его.

— А можно и мне познакомиться с Невменяемым Томом? — робко попросил он.

— Можно-то, можно. Но немного погодя. Когда ты подрастешь, хотя бы как я, — и заметив горькую обиду в глазах маленького Лэма, взрослый парень Дик поспешил пояснить: — Видишь ли, Невменяемый Том сел в каторжную тюрьму как раз за совращение малолетних, причем, не только девочек. Конечно, он давно уже вступил на путь исправления, и все такое. Но лучше не рисковать.

— А можно тогда я пойду с вами? И буду жить в вашей разборной землянке? Обещаю, что возьму на себя всю уборку, стирку и возню со стряпней. Еще стану полоть огород и пасти кур, уток, гусей, коров, короче, любую живность, какая найдется. И еще расскажу вам, что такое банджо и зачем на нем играют! — маленький Лэм с немой мольбой посмотрел на взрослого парня Дика.

Нестареющий Дик внимательно выслушал соблазнительное предложение, однако, совесть заставила его ответить отказом. Ибо мудро напомнила своему хозяину, что если он поручит кому-то другому стирку, убору и все прочее, то… Во-первых, ему самому нечего будет делать. А во-вторых, за работу надо платить, и работника нужно кормить, вопрос, чем? К тому же у Нестареющего Дика не было ни огорода, ни кур, ни уток, ни тем более коров с гусями. Имелась только старая коза Зойка, которую не то, что не требовалось пасти, а вообще никак не удавалось выгнать вон из землянки. Что же касается банджо, то честно говоря, Нестареющему Дику было плевать, что это такое, и зачем на нем играют? Из всех музыкальных инструментов он предпочитал глиняную свистульку-«петушок», особенно когда Невменяемый Том подыгрывал ему, выбивая барабанную дробь на перевернутом пустом ведре.

— Вот что, Лэм. Послушай меня внимательно. — Совесть, которая к этому моменту стала нечистой, заставила взрослого парня Дика прибегнуть к самому Бессовестному обману. — Тебе нельзя сейчас пойти со мной. Но в будущем! Тебя ждут великие дела! Ты непременно станешь одним из нас! Нет, даже больше! — с пафосом произнес Дик, которому было все равно, какие враки плести, и который заметил, что простодушный мальчик ему доверяет. — Ты будешь владыкой нашего острова и вообще диктатором!

— Ух, ты! Пожизненным, что ли? — с восторгом закричал Лэм, приплясывая на месте.

— Кхм! Можно и пожизненным! Даже обязательно нужно! А сейчас иди домой, и постарайся примириться с окружающей тебя действительностью! И помни о своем призвании! Мы будем ждать тебя, Лэм! Я и весь мой народ! — тут Нестареющий Дик простер руку небесам, словно призывая их в соучастники и свидетели коварного объегоривания младенцев.

— А долго ждать? — с надеждой спросил Лэм.

— Нет, не долго. Лет пятнадцать, — брякнул первое, что пришло в голову, Нестареющий Дик.

Он совершенно не представлял себе, как это: иметь дело с ребенком, притом впечатлительным и верящим на слово всякого рода пророкам-проходимцам. Поэтому он не мог знать наперед, что его пламенная речь западет маленькому Лэму в память. Нестареющему Дику сейчас хотелось лишь одного — отвязаться как-нибудь от докучливого малыша и ступать дальше своей дорогой. Особенно, если учесть, что дорога эта лежала на дикое маковое поле, где взрослый парень Дик хотел подсобрать новых приятных впечатлений.

— Хорошо, — согласился мальчик, и принялся завязывать свой узелок. — Ждите меня ровно через пятнадцать лет. И народ тоже пусть ждет.

Маленький Лэм не знал, что Нестареющий Дик не то, чтобы гнусно ему наврал, но несколько преувеличил. Весь его народ на этот момент состоял из десятка беглых каторжников и их разгульных подружек — остатков бродвейского кордебалета, ехавшего на гастроли в Гонолулу, и еще чертовой дюжины нестареющих инвестиционных вложений Абрама из Барака.

Что было дальше, легко можно представить себе. Маленький Лэм вернулся домой и постарался примириться с окружавшей его действительностью. В предвкушении будущей свободной диктаторской жизни он даже учился, учился и учился. И так пятнадцать лет. Когда же они прошли, а маленький Лэм превратился в большого очкастого всезнайку, наконец, настало время сбросить маску и явить миру свое истинное диктаторское лицо.

Лэм поступил крайне просто. Приобретенных за пятнадцать лет разнообразных знаний хватило ему, чтобы нагло взломать персональный компьютер Степана Навроде, обокрасть его счета, объявить о банкротстве «Хари» и спровадить с Таинственного острова куда подальше «всех великих ученых людей», включая и маму с папой. После этого он пришел к своему народу, от которого остались только Самый Главный Каторжник, Невменяемый Том, Нестареющий Дик, нянька последнего тетушка Изаура и коза Зойка. Остальные погибли в неравной борьбе друг с другом, от скуки предаваясь по вечерам любительской поножовщине.

Однако, при деньгах Лэма, беспардонно свистнутых со счетов Степана Навроде, решить проблему населения было вовсе не проблемой. Одно только слово «халява» сразу же привлекло такую толпу народа, что кандидатов в подданные хватило заселить полуостров Гренландия, если бы кому в голову пришла дурацкая идея это сделать. Потом Лэму пришлось свергнуть Самого Главного Каторжника, бывшего брачного афериста из Майами, тоже претендовавшего на полномочную диктаторскую власть. Многоженца попросту подкупили виллой в Палм-Бич, а главное — настоящим породистым щенком скотч-терьера, о котором тот мечтал с самого детства. Впрочем, об этом уже рассказывалось ранее.

Таким образом, Лэм Бенсон победил всех своих конкурентов, сделался Пожизненным Диктатором, коротко познакомился с Джейсоном, кукурузным полем и Вонючкой, научился тяжко вздыхать, а также стал самым несчастным человеком на свете.

Что происходило в поселке «Новые Змеюки», после того, как Лэм Бенсон не дописал свой дневник.

А происходило в нем вот что. Доктор Самты Клаус маялся бездельем. Вместе с ним маялись его верные друзья-спасатели Кики и толстяк Пит. Иногда за компанию присоединялся и Джин Икарус, когда не доставал ПД своим нытьем о том, какой он Избранный.

Самты было скучно. Ему надоело изводить тетушку Изауру, подкладывая несчастной старушке канцелярские кнопки в пирожки и после слушать заковыристые ругательства на венгерском языке. Тетушка Изаура как раз изучала венгерский язык по системе Илоны Давыдовой, но пока осилила только художественную брань трансильванских пастухов.

Также неинтересно было Самты пререкаться с конвоирами Невменяемым Томом и Нестареющим Диком, которых он попросту называл Дим и Ток. Последняя выходка Самты вообще окончилась для бедняг плачевно. А ведь ничего плохого на самом деле он не хотел. Просто подговорил Кики и Пита убедить обоих охранников, что он, доктор Клаус, вовсе никакой не доктор, а переодетый композитор Рахманинов, прибывший на остров давать кошачьи концерты по ночам. Это была всего лишь шутка.

Но поседевший от ужаса Нестареющий Дик вторые сутки бегал по поселку, собирал первые попавшиеся под руку музыкальные инструменты — четыре рояля, семь фортепиано, два гобоя, десяток скрипок, одну гитару и восемьдесят два барабана, — а потом сносил в винный погреб, из которого пришлось выкинуть все бутылки. К вящей радости военнопленных и аборигенов. Потому как бутылки некуда было девать, и пришлось их выпить, чтобы не побились зря. Невменяемый Том вообще впал в долгосрочную нирвану, заявив, что выйдет из нее только тогда, когда в поселке единственной разрешенной музыкой станет негритянский джаз. После чего доктор Клаус имел крупный разговор с ПД. В результате этого разговора, Самты, как последний болван, вынужден был ковылять из дома в дом и убеждать перепуганных жителей, что он никакой не Рахманинов и вообще не композитор. Несмотря на клятвы Самты, что настоящий Рахманинов давным-давно покойник, а сам он не знает даже нот, население поселка верило ему слабо, и со страхом озиралось — не завалялось ли где случайно губной гармошки.