– А у меня для вас сюрприз.

– Какой еще сюрприз? - недовольно спросил Кальвис.

Оба ученых шагнули на движущуюся ленту, проложенную вдоль всего коридора.

– Представьте себе, - начал Фарро, пощипывая бородку, - неделю назад я рылся в старинных рукописях, и вдруг меня осенила идея. Я тут же пошел к Архонту и получил внеочередную командировку в XIX век, да еще из директорского фонда!

– Воображаю, как вы упрашивали старика! - язвительно заметил Кальвис.

– Представьте, я только изложил ему свои догадки, и он настоял, чтобы я отправился немедленно, - Фарро слегка дотронулся до стены. - Сейчас вам все станет ясно!

Панели мягко расступились, пропуская обоих ученых.

В центре комнаты стоял “Компиграф”.

Кальвис лишился дара речи. Он в недоумении смотрел то на аппарат, то на лукаво посмеивающегося Фарро.

– Позвольте… Но ведь он безнадежно сломан! Я даже бросил его в 1809 году, не пытаясь вернуть к нам…

Хозяин кабинета упивался произведенным эффектом.

– Совершенно верно! А вот двадцать пять лет спустя один молодой человек купил его в Вене на барахолке. Этот юноша оказался гениальным изобретателем. Без схем и чертежей, не имея представления об электронике, вслепую, он устранил неполадки, и “Компиграф” начал действовать почти так, как прежде!

– Почти?

– Да, кое-какие гармонические и мелодические связи восстановить не удалось, но он так переделал аппарат, что тот стал писать музыку в оригинальной, неожиданной манере, не скованной множеством строгих ограничений и правил теории музыки…

– Но тогда этого юношу можно смело поставить рядом с Ньютоном и Менделеевым! - воскликнул пораженный Кальвис.

Фарро молча подошел к “Компиграфу”, открыл крышку и нажал несколько кнопок. Затем он с загадочной улыбкой обратился к Кальвису:

– А ну-ка, попробуйте!

Тот наиграл мелодию из “Прощальной симфонии” Гайдна, а затем впился глазами в нотный лист, появившийся из прорези.

– Ничего не понимаю! Позвольте, но это же…

Фарро встал и торжественно произнес:

– Дорогой Кальвис! Вы, конечно же, узнали почерк мастера. Этот отрывок мог бы принадлежать перу Вильгельма Зильберта, если бы его истинный автор не был перед вами: Он похлопал ладонью по деревянной крышке аппарата и продолжал: - Разве мы могли предположить, что наше детище так прославится под псевдонимом? Пойдемте, Кальвис! На факультете Древней Греции мне ради такого случая припасли амфору отличного фалернского…

МИХАИЛ ШПАГИН КОРОЛЕВСКИЕ ПЕРЧАТКИ

– Кончилось чем, спрашиваешь? Вот чем кончилось…

Толя Афанасьев глубокомысленно поглядел на туго набитый бумажник из отливающей серебром ткани, мерцающей красным и желтым, любовно огладил его тугие бока и, видимо, уже хотел объяснить, чем же все кончилось, да передумал.

– Давай я лучше сначала, по порядку, - извиняясь взглядом, попросил он.

Мне осталось лишь согласно кивнуть, такой он, Толя, и в институте был - что ни рассказывает, обязательно от Адама начнет.

Афанасьев между тем сосредоточенно углубился в содержимое бумажника. Нет, не деньги там были - мотки разноцветных нитей, какие-то бумажки. Наконец с торжеством извлек небольшую, меньше ладони, ксерокопию текста из какого-то старого журнала, предусмотрительно запаянную в целлофан - чтобы зря не трепалась. Целлофан был весь исцарапан, а некоторые строчки прямо по нему подчеркнуты чем-то острым.

“Гвоздем, наверное”, - подумал я, и тоже попытался сосредоточиться. Текст представлял собой отдельную заметку под несерьезным названием “Кому нужна паутина”. И сказано в ней было буквально следующее: “Когда-то давным-давно одной из французских королев были преподнесены перчатки, искусно сотканные из… паутины. Это, пожалуй, один из немногих случаев использования натуральной паутины человеком. А вот на киностудии “Мосфильм” как-то столкнулись с прямо противоположной задачей - потребовалось создать искусственную паутину. Пришлось сконструировать “паука”. В ванночку насыпали термопласт, нагрели его электрическим током, и художник стал выливать расплавленную массу так, чтобы она застывала, образуя естественные паучьи узоры. Паутина вышла на славу”.

– С этого все и началось, - торжествующе пояснил Афанасьев. - Улавливаешь?

Я ничего не улавливал и поэтому повернул закупоренную в целлофан бумажку обратной стороной. Там красовалась копия иллюстрации все к той же заметке: сказочная старуха у сказочной гигантской паутины. Надпись сбоку указывала и источник информации: это был журнал “Юный техник” двадцатилетней давности.

– Видишь, - постепенно входил в хорошо мне знакомое азартное состояние Афанасьев, - журнал детский, старый, а так проблему поставил - точно, ненавязчиво - сам, мол, догадайся.

Я по-прежнему ни о чем не догадывался и потому изумленно уставился на приятеля. А тот, не замечая моего смятения, продолжал увлеченно:

– И в самом деле, кому, кроме пауков, нужна паутина? Побежал в библиотеку, выяснил - жители Новой Гвинеи из нее сачки делали. Подложат пауку изогнутый кольцом бамбук, тот кольцо оплетет - и снасть готова - универсальная, крепкая. Ловили ею и бабочек, и птиц, и летучих мышей, и рыбу по полкило весом. Но что было, то было. А сейчас-то где ее применить! Говорят, в приборостроении, оптике используют. Крохи! А резервы - неисчерпаемы. И я таки додумался. Гляди на фото, какая красивая, словно модный тюль! Вот именно - “паучьи узоры”, наверное, и у тебя дома на окнах висят. Да нет, не паутина, а тюль, что в магазине “Уют” на проспекте Вернадского продают. Верно угадал? Ну так вот, никакой это не тюль, а самая настоящая паучья работа. Что? Говоришь, в инструкции было написано - из натуральных нитей? Так ведь пауки и плетут из натуральных. Только на слово “паучьих” торговая сеть не соглашается. Говорят, вызывает кое у кого неприятные ощущения. Словом, некоммерческое слово! Чепуха, суеверие какое-то. Но я своего добьюсь! Впрочем, не в этом дело, а в том, что научил пауков ткать оконный тюль я. Благодаря вот этой самой заметке. Фотография напомнила мне тюль, и я решил, что его изготовлением вполне могли бы заняться не художники, конечно, а самые настоящие пауки. Их больше,, чем художников, дело им знакомо, так сказать, сызмальства, да и какая копия сравнится с оригиналом? Правда, “термопласт” будет попрочнее, однако ознакомившись со специальной литературой, я узнал, что пауки разнообразят не только свои узоры, но и материал для них. Они могут делать нити эластичными и, наоборот, не поддающимися растягиванию, могут сплетать их в миниатюрные канатики, гофрировать… Встречается даже трехцветная паутина - и черная, и желтая, и красная. Словом, технология уже есть, осталось только кое-что подправить да усовершенствовать. И я своего добился. Рисунок выбрал самый традиционный - паучий, хоть мне и не советуют в магазине упоминать о пауках, паутинный тюль на окнах, словно частица природы в жилище, потому и нарасхват. А проблему прочности нити тоже решил путем традиционным. Надо сказать, паутина и так крепка, прочнее стали, почти такая же, как нейлон, и даже лучше - когда тот рвется, она растягивается. Но уж больно тонка - в тысячу раз тоньше волоса - в этом вся загвоздка. Чуть больше трехсот граммов достаточно, чтобы весь земной шар по экватору опоясать. А нам опоясывать не надо, нам просто прочная паутина нужна. Ну и выручили “канатики”, о которых я уже говорил. Дал заказ генетикам, те поколдовали, вывели мне длинноногих красавцев. Носятся, как чистокровные скакуны на ипподроме, только с большей пользой - вместо следов тюль остается. Насчет цвета - сам видишь…

Толя с видимым удовольствием похлопал по колену бумажником, провел по мерцавшим красным и желтым звездочкам.

Собственно, я уже был готов к этому. Раз одной из французских королев, которой давным-давно и в помине нет, были преподнесены перчатки из паутины, то уж Афанасьев-то спустя столько лет просто обязан был придумать что-то посущественнее. И придумал. К тюлю “из натуральных нитей” я уже с год пригляделся дома, а вот бумажник был просто великолепен. Да, “скакуны”, видимо, знали свое дело отлично. Но ведь надо было еще и соткать полотно из созданных ими нитей.