И страшная встреча стала неизбежной - в свете двух факелов обрисовывались фигуры Жареного с бердышом в руке и прижавшейся к нему женщины.

Дальнейшее произошло с невероятной быстротой, слившись в памяти Федора в одно мгновение. И если бы не ясный ум Марии, он бы никогда не смог восстановить последовательности событий. Величавый татарин, увидев женщину с мужчиной, устрашающе взревел и выхватил из-за пояса длинную кривую саблю. Слуга вытянул вперед факел и, вперивши взгляд в глубь хода, также выдернул клинок. Крик разъяренного татарина, а это был сам хан Сафа-Гирей, зачем-то вознамерившийся посетить перед окончательным бегством свой малый гарем, гулким эхом покатился под стенами подземелья, ударил по ушам Федора, вскинул его на ноги.

Да только и Жареный не растерялся, показал себя и напоследок мужчиной и храбрецом - тоже с криком, выставив бердыш, бросился вперед, метя в голову Гирея, но промахнулся, сшиб тому лишь чалму. И тут же пал, сраженный саблею, закончив свой земной путь так же отчаянно, как и жил. Следующим ударом сабли была бы разрублена Мария, да на секунду отвлек хана его слуга. Он заметил вскочившего Федора, крикнул что-то по-татарски и кинулся на него с саблей. Обернулся хан, и смерть нависла над моим пращуром, а небытие над всем его родом и над нами, его потомками. Но страх придал Федору силы. Он выставил бердыш, заставил нападающего уклониться от него, и потому удар сабли попал не в сердце Федору, не в живот, а в бок и рану нанес глубокую, но не смертельную. Когда же слуга дернул саблю, чтобы вторым взмахом разрубить Федора, тот топором на бердыше, даже не приноравливаясь, в неудобном рывке ударил нападающего по шее и наполовину срубил его голову. Сраженный слуга, не донеся вторично острия сабли до Федора, свалился замертво, телом погасив бывший в его руке факел.

Снова пала кромешная тьма, и Федор почувствовал и услышал, как пронеслась над ним смерть, лязгнула зубами, дохнула близостью и, не задев, умчалась прочь. Это Сафа-Гирей несколько раз со звоном ударил, не различая ничего в темноте, саблей по стенам вокруг себя, затем побежал, спасаясь от невидимой засады, назад к выходу, выбрался наружу, и через несколько мгновений раздался топот удаляющихся конских копыт.

Снова в подземелье стало тихо, как будто не поразила здесь судьба только что смертью двоих и не сковала страхом, обручив навеки, оставшихся в живых мужчину и женщину: предка моего Федора и русскую полонянку Марию.

Федор не шевелился, уже осознав, что он жив и победил, но еще не понимая, что ранен. А через мгновение в глубокой тишине подземелья стал слышен тихий плач женщины, потерявшей суженого, которого она еще не успела полюбить. Всхлипывания Марии стали громче, Федор прислушивался к ним, прислонясь к стене, бездумно вперив взгляд в темноту, и вдруг разобрал слова:

– Он убит, убит! Помогите, православные. Есть тут кто живой? Помогите!

Федор очнулся, сделал несколько шагов на голос и отозвался:

– Это я, Федор. Жареный, Мария, где вы? - Федор нагнулся, шаря по полу, и тут рука его попала в теплую липкую лужу. На секунду он застыл, ощутив, что это кровь его друга Жареного и что в нее капает его, Федора, кровь и они в это мгновение, смешав свою кровь, навеки породнились, чтобы расстаться навсегда. Ио все это Федор понял потом, а сейчас, отерев руку о штаны, он достал из кармана кресало и огниво и стал высекать огонь, с каждым ударом все сильнее чувствуя боль от раны. Трут затеплился, и Федор спросил внезапно осипшим голосом, прерывая тонкие всхлипы полонянки:

– Где там факел? Пошарь.

Картина, которая открывалась в дрожащем свете вздутого Федором факела, ужаснула его, снова сковав запоздалым страхом. В нескольких шагах поодаль, около ниши, вытянув вперед саблю, валялся враг, убитый Федором. А рядом, у ног, лежал друг его, Жареный. Лежал, неудобно согнувшись, и эта неудобность была оттого, что был он разрублен татарской саблей едва ли не надвое. А над ним на коленях склонилась Мария, страшными глазами глядя на Федора, и ее белая одежда от крови Жареного была вся в темных пятнах, и руки, которыми она ощупывала своего мертвого спасителя, тоже были в потеках крови. От этого нового ужаса и от раны Федор, зашатавшись, стал медленно оседать на землю.

И здесь верх над всем этим кошмаром взяла извечная жизненная сила женщины, дух которой никогда не падает столь низко, чтобы забыть о будущем, о продлении жизни, сколь бы ни были темны и тесны условия, в которые женщина попадает. Мария осознала, что и второй ее защитник ранен, что и он нуждается в помощи, и потому вся забота о спасении их обоих теперь ложится на нее.

Вскочив, она подхватила факел из слабеющей руки Федора, подставила под его руку плечо, помогла опуститься наземь и снова охнула, облившись теперь уже кровью Федора.

– Ох, миленький. И'тьгранен. Перевязать бы тебя, да нечем. - Мария огляделась вокруг, скользнула взглядом по одежде убитого слуги и вдруг, увидев чалму Гирея, вскинулась облегченно: - Постой, погоди, милый. Сейчас перевяжу тебя. Сейчас. - Она оставила ка миг Федора, потянулась за чалмой и добавила: - Шапкой неверного закрою раны праведные. - Ив тусклом, мигающем свете факела ярким блеском сверкнул красный камень, сверкнул, притянув к себе взоры обоих, и погас.

– Это возьмем, - осипшим голосом, но жадно сказал Федор, показывая на рубин. - Дай сюда.

– Возьмем, милый, возьмем. На, держи. - И Мария, оторвав от чалмы камень, сунула его в руку Федора, а затем, стянув с него ставший уже торчком от застывающей крови армяк, стала перевязывать Федора размотанной чалмой хана СафаГирея.

Пламя факела тускнело, грозя вот-вот погаснуть. Мария сообразила, что нельзя более задерживаться, что вражий супостат может вернуться, что надо бежать. Федору становилось все хуже, он плохо помнит, как Мария взяла у него из ладони камень, как с ее помощью он выбрался наверх. Мария услыхала фырканье коня убитого спутника хана, отвязала его, помогла Федору взобраться в седло и, сев сзади, погнала коня, сама не зная куда.

Конь шел мерным галопом, потряхивая всадников. Ноги Федора, не попавшие в стремена, болтались, а Мария до стремян не доставала, но, обняв Федора, держалась обеими руками за переднюю луку седла и потому сидела более прочно, помогая не упасть и Федору. Они скакали наугад, но как оказалось, на север, негустыми перелесками, держась к опушкам, перескочили вброд какую-то речку и опять поскакали среди деревьев. И ветки часто и больно хлестали их по плечам и лицам.

Преследователи появились неожиданно. Вероятно, это был случайно попавшийся беглецам татарский сторожевой отряд, который, заметив мчащегося коня с двумя всадниками, не мог оставить их без преследования. Мария, увидев погоню, еще пришпорила пятками коня и прильнула к Федору, который безвольно от слабости и потери крови полулежал на конской шее, обняв ее руками. Полная луна на безоблачном небе освещала призрачным светом картину ночной гонки, скачущего белого коня, темную и светлую фигуры на нем и татарских наездников, с воплями и визгами догонявших беглецов.

И не уйти бы им живу, если бы Мария в страхе, что-их вотвот поймают, найдут ханский рубин и обвинят в воровстве, а то и в чем похуже, не взяла бы и не проглотила камень. Хотела было сначала выкинуть, да вдруг пожалела драгоценность, решила сохранить, проглотив, и тем спасла и себя и Федора.

Татарские конники, догнавшие-коня, вдруг увидели, что он скачет уже один, без седоков. Поймав коня, вернулись татары, поискали, и открылось им при свете луны странное видение.

Лежит мужчина, по штанам и лаптям, видно, русский, но до пояса раздетый - не шевелится, в боку рана кровавая, тряикой замотана. А на кем, чуть ли не верхом, полулежит, полусидит, вывернув в сторону голову, женщина, тоже без движения, глаза закрыты, дыхания не видно, белое длинное платье ее тоже все сплошь кровью залито. И лица обоих, в неярком белесом свете луны, казались черными, мертвыми, страшными.

Загалдели татары, залопотали по-своему, испугались мертвяков, которые по ночам то ли на конях, то ли друг на друге скачут.