И чудесные плоды гниют в высоких травах горных джунглей сегодня, как гнили тысячелетия назад. И люди тоже гниют заживо, как эти плоды, в темной “римбе” того мира, не в силах прибегнуть к дарованной самой природой помощи. Им недоступно лечение шальмугровым маслом.

Его добыча не сулит доходов. Спасать страдальцев невыгодно.

Страшные слова, не правда ли?

“Но мы-то, - говорил еще в Москве, еще на пароходе Виктор Светлов, - мы люди другого мира. Мы обязаны добыть этот эликсир жизни и, по крайней мере, узнать окончательно: панацея он или нет”.

На второй день по приезде получитал, полувспоминал сквозь свое лихорадочное состояние все тогда происходившее бухгалтер “Ленэмальера” - выяснилось, что для движения в глубь острова найти людей вряд ли удастся.

Туда вели два пути: водный, по Хо-Конгу и его притокам, вплоть до подножия Горы Голубых Ткачиков,.и сухопутный: джунглевая тропа, пересекающая Хо-Конг и Хэ-Кьянг и расположенную в их междуречье влажную “римбу”.

Для водного пути невозможно было найти ни гребцов, ни проводников. Стоило заговорить про сухую тропу - ужас мелькал в глазах любого местного жителя.

Виктор Светлов щедро увеличил размер вознаграждения. Метисы порта ежились и цокали языками от жадности, но боялись соглашаться. Хо-Конг, если поверить им, состоит сплошь из стремнин и водоворотов. В болотах полно змей, и среди них страшная из страшных - летучая змея, которая, подобно стреле, кидается на свои жертвы с вершин деревьев. Там жила желтая лихорадка, зияли зыбучие пески. Там, вполне вероятно, жили драконы с девятью глазами, бродила среди зарослей рыжая Баба с сухой рукой и без спины.

Но много страшней драконов, калонгов, песков, стремнин и даже сухорукой Бабы были, по общему уверению, Тук-кхаи - вольнолюбивые, не покорные даже свирепым Хозяевам острова, пришедшим из-за морей, Сыны Золотоликой. Тут впервые и прозвучало для всех членов экспедиции звонкое имя это - Золотоликая.

Двадцать с лишним лет Туккхаи, оттесненные военными кораблями и пехотой в глубь своих лесов, осмеливаются дерзостно удерживать в своих руках возвышенности острова, на которые можно проникнуть только по одной или двум неприступным скалистым тропам. Нечего и думать отправиться к ним: во-первых, и сами они злы и дики, а во-вторых, кто же отважится преступить приказы.

Стало ясно, что сухорукая Баба тут ни при чем; все дело в негласной инструкции оттуда… Именно внимая ей, губернатор острова решил не выпускать “рюссики люди” за пределы городской черты.

Положение стало почти безнадежным. Но в одну из душных грозовых ночей, когда потоками лил, кипел, клубился тропический дождь и непрерывно били в землю сине-зеленые молнии, в дверь номера постучали. Служитель, молчаливый желтолицый человек с большим крестообразным шрамом на щеке, ввел к русским второго - гиганта, как всегда на этом острове неясно, малайца, даяка или аннамита. Затем он не удалился с заученно-низким поклоном, как много раз на дню, а остался в комнате, когда великан, с достоинством приложив руки к груди, сел на циновку.

К утру все переменилось. Человек этот (он не нашел нужным назвать себя, да никто и не настаивал) узнал, что на остров прибыли люди из Страны, где любят Всех живущих. Они пришли сюда, потому что помнят заветы Человека, Который Возлюбил Весь Мир. Они ищут целебные растения, чтобы пользовать всех, кто болен. Хозяева не хотят этого. Но он ненавидит хозяев.

Он поможет, чем умеет, беде путников. Им придется двигаться сразу двумя путями - и посуху и по воде.

Четверо - в лодке. Гребцы будут верными и сильными; это - его гребцы. Двоих понесут в паланкине. Носильщики - его люди. Он не может ничего обещать, но его люди сделают все, что будет в их силах, чтобы провести путников в страну Золотоликой.

Если понадобится, они пожертвуют своими жизнями для этого, потому что его люди - Ее люди.

Но путь опасен, а “римба” - плохое место. Они могут и не дойти; лес полон солдат и их наемников. Однако, если они доберутся до Горы, Золотоликая примет и защитит их от всего. Нет, она никого не боится. Разве живущие в Стране, где любят Всех, не знают этого?

На горе и за нею, на плоскогорье, живет свободолюбивое племя. Много лет его сыны, владевшие раньше всем островом, вели борьбу с Пришельцами под властью великого вождя - Полотняного Глаза. Старый воин почил, но после него осталась дочь, Золотоликая, - радость очей и надежда сердец. Она справедлива.

Она мать всех, юных и старых: таково чудо! Сердце ее как пух птицы “коди”. Зрачки ее разят, как дротики пигмеев. Она правит народом Тук-кхаи, хотя только шестнадцать раз дожди зимы омывали ее чело. Дойдите до нее, и она поможет вам. Но помните - путь к ней грозит смертью!

Едва он закончил свою распевную речь, как Светлов поднялся навстречу ему. Договорились быстро. Был назначен срок тайного отбытия - на рассвете седьмого утром,- был разработан маршрут: интересно было видеть, как легко, едва взглянув на нее, человек этот стал свободно разбираться в карте. Установили условные сигналы, места тайных встреч…

Все было сделано.

И в этот миг сверху, со стропил крыши раздался странный звук. Сначала невнятное, странное клохтанье, потом звонкое, задорное “тук-кхи, тук-кхи, туккхи!” - много раз подряд.

Лицо старого человека просветлело. “Тук-кхаи! - благоговейно проговорил он, значительно подняв вверх два пальца, указательный и средний. - Тук-кхаи победил, как и каждый день, демона ночи. Путь ваш чреват опасностями, но Тук-кхаи за вас. Вы в добрый час начали свое дело…” Так, при благоприятных предзнаменованиях это началось. А неделю спустя (Андрей Коноплев столько раз вчитывался в дневник, что скоро окончательно потерял границу между ним и своей собственной памятью) один из работников экспедиции, заменивший в Москве заболевшего хозяйственника, раненный в ногу, остался с мальчиком-аннамитом на берегу Хо-Конга в ожидании того, чтобы обе группы, соединившись, пришли к нему на помощь. Дневник принадлежал именно ему, хотя никаких указаний на это в тексте не содержалось, а надпись на корке была сделана почерком, резко отличным от почерка самих записок.

На второй день пути их лодку обстреляли из гущи мангровников.

Один из гребцов был смертельно ранен и к вечеру умер. Он скончался без единого слова жалобы или укора. “Скажите Ей, - пробормотал он, - что Нгуэн-о-Конг сделал все, что мог”.

Два дня после этого прошли спокойно. А затем на каноэ, проходившее теснину, рухнул ствол дерева, может быть подточенного муравьями или термитами. С большим трудом удалось спасти коечто из припасов. Сук упавшего дерева проломил борт легкой лодки и разорвал ногу Коноплеву. Понадобилось сделать остановку. Продуктов было в обрез.

Пришлось поступить так, как было уже сказано: Светлов и Абрамович с двумя гребцами ушли.

Коноплев и четырнадцатилетний Ки-о-Куак остались.

Затем, как и условились, двинулся вперед и Ки. Оставшийся в полном одиночестве Коноплев вынужден был не трогаться с места. Рана его не беспокоила, но лихорадка трепала все сильнее.

23 июля было отмечено сильным землетрясением (знаменитое июльское землетрясение 1935 года, с эпицентром восточнее Молуккских островов), которое сопровождалось сильнейшим ливнем.

Коноплев в который раз промок до костей и пережил сильнейший пароксизм болезни…

…Сидя теперь, ленинградской мартовской ночью за своим домашним столом, читая этот набросанный небрежно, нервно, карандашом - не то его, не то не его почерком - дневник, этот Коноплев, как будто тот же самый, но в то же время совершенно другой Коноплев, время от времени отрываясь от записок, поднимал усталое, побледневшее лицо и, уставясь в темное окно, долго, многие минуты оставался без движения.

Как ни парадоксально это звучит, как раз теперь, когда его смутные полугрезы-полуопасения получили, наконец, бесспорное (даже документальное!) обоснование, именно сейчас он начал ощущать все это как совершенно немыслимую фантасмагорию.

Рассудок теперь, казалось бы, вынужден был признать: “Ну что ж? Оказывается, и на самом деле!” Но непосредственное чувство, наоборот, начало яростно протестовать: “Да нет же, что ты, Андрей Андреевич! Немыслимо!