Почему они не вытащили его обратно?

Блум, наверное, жив. Ранен, в критическом состоянии, но жив. Должно быть, его мозг все еще функционирует. Конечно, Фальк — не эксперт в таких делах, но было бы разумно предположить, что нельзя продолжать сенсорную репозицию, когда организм уже мертв, и поэтому у него нет ни чувств, ни мозговой активности.

Но сам Блум уже покинул свое тело, и Фальк обречен оставаться в этом остывающем теле, которое абсолютно отказывалось подчиняться командам, исходящим от его сознания, — в теле, пораженном все более и более крепнущей неподвижностью. Синдром запертого человека. Фальк читал про это дерьмо. Полная физическая неподвижность. Только сознание живет внутри оболочки из мертвой плоти, не способной реагировать на внешний мир.

Обжигающий панический страх вернулся, сворачиваясь, как змея, кольцами у него в животе. Мать твою, надо ж так…

Подождите. Ему же удалось моргнуть. Он издал звук — тот хрип. И это он издал звук, ему удалось на миг оттеснить Блума. Если получилось тогда моргнуть и издать хрип, блин, значит не все потеряно.

Фальк напрягся. Он всеми фибрами души желал, чтобы у него получилось заставить кровь снова течь по сосудам. Ощущение было такое, будто он собирается выжечь всю мышечную память. В момент, когда у него уже больше не осталось сил и казалось, что он вот-вот взорвется, он издал звук.

Еще один хрип. Краткий задыхающийся стон. И в то же время еще и пукнул.

Да что за дерьмо? Это титаническое, нечеловеческое усилие увенчалось просто грандиозным результатом — каким-то неясным звучком? Изумительно. Охрененно изумительно. И эта разница между усилием и результатом и является жизнью Лекса Фалька.

Ах-ах-ах, такая трагедия, что даже смешно.

Эта мысль заставила его рассмеяться. И он начал смеяться. Он смеялся на полном серьезе почти целую минуту, пока до него не дошло, что он делает.

Он не пытался рассмеяться, но он смеялся. Его ошибка заключалась в том, что он слишком усердно старался. А то, что требовалось, относилось в большей степени к подсознательному уровню.

Он расслабился. Повернул голову набок. Голова Нестора Блума повернулась набок. В непосредственной близости он увидел грязь, в которой лежал. Когда в нее ударялись дождевые капли, происходили маленькие хлюпающие взрывы. Прямо перед ним лежал его вуаповский наушник-пуговка, его связь по безопасному каналу. Наушник выпал из уха. Но он слышал его. Вот откуда постоянно доносились эти голоса.

Он напряг слух. Много помех. Голос повторял одно и то же: «Военный безопасный канал подавлен, военный безопасный канал подавлен».

Фальк сел.

Последовала задержка, длившаяся целых несколько секунд, но, скорее всего, именно то время, за которое сигнал дошел до мозга. И тело Нестора Блума тоже село.

Равновесие не было достигнуто в полной мере. Голова на ослабших мышцах шеи болталась. Боль в бедре и под правым глазом усилилась. Фальк ощущал себя как в дурмане.

Он уставился на свои ноги — ноги Нестора Блума, вытянутые перед ним. Дождь барабанил по его походному снаряжению. Его ноги были прямые и расслабленные. Его антиблики, сломанные на переносице пополам, валялись на земле справа от него. На его форме виднелась кровь, которую дождь вбивал в ткань. Кровь капала с его лица, с его носа. Он поднял руку, чтобы вытереть ее. Его левая рука не двигалась. В поле зрения появилась, неуклюже поднявшись, правая. Он чуть не ударил себя в рот. Некоторое время ушло на то, чтобы отладить более точный контроль, требующийся для владения руками. Он вытер рукой лицо, ощупал щеки и рот.

На пальцах осталась кровь. Кровь Нестора Блума, и пальцы тоже Нестора Блума. Фальк чувствовал, что с лицом не все в порядке. Его саднило, но оно оставалось неподвижным. Кровь текла из ноздрей, изо рта и из раны на правой щеке, под глазом. Когда он касался лица, пульсирующая боль усиливалась везде — в скуле, коже, нижней челюсти и зубах, пазухах, носу, языке и глазницах. Он вдруг понял, что пускает кровавые слюни, и захотел утереться.

Фальк попробовал пошевелить левой рукой Блума. Складывалось впечатление, будто тело Блума наполовину парализовано и работает только одна его сторона. В голове снова вовсю билась боль, повторно зажженная его пытливыми пальцами. Бедро тоже болело. Странно, очень странно, но бедро у Блума болело именно в том месте, где до этого оно болело у Фалька. Он попытался подняться и совершил тактическую ошибку. Поскользнувшись, он завалился на бок — на парализованный левый бок.

Он оказался лицом к лицу со Стаблер. Она лежала на спине, вытянувшись под дождем рядом с ним. Они лежали рядышком, словно любовники, на вершине холма, глядя на облака или звезды. Ее глаза были открыты. Затылок ее головы снесло выстрелом. И с ее волос стекала розоватая дождевая вода.

Фальк в ужасе отшатнулся. Он снова поскользнулся и откатился прочь от трупа Стаблер, тело Блума безвольно плюхнулось, будто плохо управляемая марионетка, и дернулось в грязи, издавая какие-то ужасные мяукающие бессвязные звуки, похожие на всхлипывание.

Он произносил ее имя. Он произносил ее имя ртом, который был поврежден и отказывался работать как надо.

Фальк замер в нескольких метрах от нее и оглянулся на оставшуюся половинку ее лица. Тут же на него нахлынуло отвращение, рефлекторный ужас, когда обнаруживаешь, что лежишь рядом с трупом с простреленной головой. Но ни потрясение, ни жалость, ни отчаяние так и не появились. Они пришли бы от Блума. Блум знал ее. Блум был близок с ней — товарищи по команде и все такое. И это именно Блум, несчастно всхлипывая, повторял ее имя, не Фальк.

Блум, или какая-то невольная его часть, все еще где-то оставался живым.

Фальк опять попробовал подняться. Сплюнув кровь, он потянулся вслед за плевком, заставляя себя тяжело вдыхать и выдыхать в положении сидя. В конце концов он сел, привалившись к обломку рекламного щита.

Насколько Фальк понял, они находились на выходящем к океану склоне горы в том небольшом тупике за зданием метеостанции. Сильный ветер и ливень несло с моря, и из-за белого тумана и висящей в воздухе дымки дождя видимость была плохая. Время уже, похоже, было за полдень.

Под ним, на склонах, находились склады, и разборные ангары, и еще несколько накрытых обработанных участков земли, защищенных от непогоды и ветра стенами. На задний двор вела грязная аллея. С подветренной стороны выстроились в ряд деревянные домики, напротив — ветрозащитные панели, и среди них и та, со «Счастливой Улыбкой Берри», прикрывающие эту часть станции.

Это был пустырь, небольшой проход в стороне от обычных маршрутов обитателей станции. Как и свалка под окном туалета, вполне удобное место, чтобы перетащить туда трупы и закопать их. И его, и Стаблер от главного здания сюда приволокли. Несмотря на дождь, Фальку удалось различить в грязи следы. Там был еще один труп, тоже вуаповца. Фальк заметил его только сейчас, когда сел. Он лежал вниз лицом с другой стороны от Стаблер. Фальк не был уверен, но вроде этого солдата звали Мартинз. У него на спине виднелись три отверстия с рваными краями, похожие на жерла вулканов.

Все оружие у них забрали и, похоже, карманы и патронташи опустошили тоже.

Он отчаянно старался удержать под контролем свое положение и равновесие. С его парализованной левой стороной и почти отсутствующей моторикой он привалился к щиту, точно какой-нибудь беспомощный инвалид на больничной койке, ожидающий, когда подойдет санитар, взобьет ему подушки и переложит его по-другому. Его правая рука безвольно покоилась на коленях. Он чувствовал, как на губах скапливается слюна и длинными тягучими струйками стекает ему на грудь.

Немного посидев, он еще раз попытался подняться на ноги. Выяснилось, что левая сторона не двигалась частично из-за сервоарматуры, которая была предназначена для равномерного распределения нагрузки и теперь оставалась разблокированной. На все про все ушло около дюжины попыток.

Кроме настойчивости, тут ничего не работало. Каждое движение, каждое действие он повторял снова и снова, пока не добивался правильного результата. Движения оставались неуклюжими и прискорбно неточными. Он не смог бы поднести ложку ко рту. Что же касается вдевания нитки в иголку, он не смог бы эту иголку даже взять пальцами.