— Спасибо, — казак чуть брезгливо развернул грязную тряпицу, пропитанную застарелым конским потом и еще чем-то, куда более вонючим. И даже присвистнул от удивления, когда в его руках очутился изящно расшитый мелким речным жемчугом замшевый кисет.

— Вот так цяцька, — присвистнул Лис. — Да за нее в базарный день, можно пару жеребых кобылиц сторговать.

— Возможно, — равнодушно пожал плечами человечек. — Я в этом мало понимаю… Да и зачем мне табун? Вот если б кто взамен небольшую пасеку предложил, — он мечтательно прищурил глаза… — Эх, люди, если бы вы знали, какая у меня когда-то была пасека, — он опечалено покачал головой. — Все с дымом пустили, басурмане проклятые… Ага, — вдруг опомнился он, — я же так и не сказал своего имени… Рудым Пасечником Паньком меня кличут, или — Нечистым. Это кому, как больше нравится, а мне — без разницы. Может, приходилось слыхать?

Казаки отрицательно помотали чубами.

— Ну и ладно, — махнул рукой человечек. — Вольная Степь большая, всех знать и упомнить — голова треснет. Курите, курите, — спохватился, видя, что казак не спешит натаптывать люльку* (*укр., - трубку), а продолжает внимательно рассматривать кисет.

— Обязательно, — пробормотал Гарбуз, распуская шнуровку и доставая из мешочка пучку табака. — Странно, но чудится мне, что я уже когда-то видел похожую цяцьку. Вот только никак не припомню, в чьих руках именно.

— А ну-ка… — заинтересованно потянулся к кисету Лис. Оглядел внимательно и к явному облегчению Панька отрицательно помотал головой. — Нет, мне этот кисет точно не знаком. Потом сунул пальцы внутрь и со словами: — А тут еще что-то есть! — вытащил наружу большой нательный крестик на толстой серебряной цепочке.

— Вот это да! — удивленно воскликнул Гарбуз, окидывая Панька внимательным взглядом из-под прищуренных век. — А чего это ты, добрый человек, крестик не на шее, как положено всякому христианину, а в кисете с табаком носишь? Или это не твой? И ты его вместе с кисетом с мертвого казака снял? От того и вышивка мне знакомой кажется? Ну, признавайся, вражина! Да всю правду говори, как на исповеди! Не то… — пригрозил кулаком, — хуже будет.

— Придумал тоже, — с обидой в голосе потянулся за кисетом Панько. — Я ж не из церкви иду, а из басурманского рабства сбежал. Будто сам не знаешь, что за крестик на шее, там голову мигом, по эту самую шею, снимут. А в табак спрятал, поскольку он для татарина самая бесполезная вещь. Никогда не тронет… И потому это самое надежное место, если хочешь уберечь от их лап что-то ценное. Понятно? Отдавайте мой кисет обратно, если уважить не хотите…

— Ну, извини, пасечник, — Лис примирительным жестом протянул Рудому Паньку нательный крестик. — Не хотели обидеть. Но, согласись: странно находить святыню, спрятанную в табаке?

Тот что-то невнятно проворчал в ответ и демонстративно напялил цепочку на шею, прямо поверх лохмотьев, как поп поверх риз. Как будто хотел сказать: я теперь на своей земле, так пусть все видят и больше не сомневаются в том, что перед ними христианин! Во всяком случае, запорожцы подумали именно так.

А спустя пару минут казаки дружно набили табаком трубки, но не спешили закуривать, вежливо дожидаясь, когда к ним присоединится хозяин угощения.

— На меня не смотрите, панове-товарищи, — сказал Панько, — я и от еды так захмелел, будто горилки хлебнул. Да и люльки у меня своей нет. Завтра найду подходящий корень и вырежу себе… — а потом вынул из огня тлеющую веточку и поднес ее Лису.

Это объяснение более чем понятное: люлька не ложка — свою чужому никто не предложит. Побратиму только, да и то. Запорожец сочувственно покивал, а потом принял огонь и стал раскуривать табак.

— А ты, парень, чего ж, не угощаешься? — обратился Рудый к Байбузу, заметив, что юноша единственный, кто не потянулся к кисету. — Не обижай, горемыку… Я же от всего сердца предлагаю. Или ты еще годами на казака не вышел, и тебе мамка дымить не разрешает? — поддел насмешливо. — Курите, братцы, курите — а я тем временем вам о своей бесталанной доле поведаю. Если интересно будет послушать…

Остап неуверенно хмыкнул, потому что и в самом деле не любил смолить табак, а трубку носил для того, чтобы придать себе вид бывалого казака. Но теперь, после подобной шпильки, и он отказываться не стал. Зачем выставлять себя на посмешище и почем зря обижать хорошего человека? Парень неумело натоптал филигранно вырезанный дедом Карпом чубук, прикурил, затянулся разок, так, чтоб увидела вся компания, и поднялся.

— Иду караулить, — объяснил встревожено вскинувшемуся, Паньку. — Мы тут все ж не на рыбалке, а в дозоре… Максим не забудь меня сменить, на рассвете.

Пайда больше для порядка, еще раз рыкнул на неприятного ему незнакомца и мощным прыжком метнулся за хозяином. А нечистый украдкой проводил их настороженным взглядом, пока молодой запорожец и негостеприимный зверь не скрылись за вершиной кургана.

— Не обидишься на нас, — спросил у Панька Лис, зевая во весь рот, — если мы еще подремлем немного? Совсем не выспался.

— Буду только рад, — искренне ответил тот. — Я ведь и сам едва на ногах держусь… Да и куда нам спешить? Днем успеем наговориться.

— И то верно, — кивнул Гарбуз. — Тогда бери Остапову попону и ложись, где хочешь. А хоть и в шалаш забирайся, если продрог… Утром, как искупаешься, подберем тебе чего из одежды, а то — смотреть срам.

Панько еще раз сонно поблагодарил запорожцев за оказанное гостеприимство, завернулся с головой в предложенную попону и прикорнул прямо там, где сидел. Со стороны должно было казаться: человек так умаялся, что уже и улечься удобнее не в силах. Глядя на него, запорожцы только головами сочувственно покачали. Эка, мол, злая судьбина человека заездила…

А еще через несколько минут и сами крепко и беззаботно уснули. Слишком беззаботно и чересчур крепко…

Когда костер потух настолько, что жар в нем едва теплился, Панько тихонько поднялся и подкрался к сладко сопящим казакам.

— Лис! Гарбуз! — позвал громко. — Эгей, казаки! Спите, что ли?!

Но те даже не ухом не повели.

Тогда Панько наклонился ближе, какое-то мгновение прислушивался к их размеренному дыханию, а потом с силой дернул рыжеволосого казака за плечо.

— Вставай! Тревога! Татары!

Но, Лис и не думал просыпаться.

Тогда плюгавый человечек изо всех сил пнул запорожца под ребра и зло рассмеялся, когда тот, проворчав что-то невнятное, перевернулся на другой бок.

— Ну что, панове запорожцы, воины православные, по нраву ли пришлось вам мое угощение?.. Хе-хе-хе… Теперь будете спать, пока мои узкоглазые приятели каленым железом вас не разбудят. Ишь, удумали со мной шутки шутить. Один прячет, всякий хлам в седло, другие — каверзные догадки строят… — приговаривая все это, Рудый Пасечник брезгливо, словно грязь, двумя пальцами, морщась и сопя, как от зубной боли, стащил с себя крестик и снова сунул его в кисет с табаком.

— Так-то лучше… — вздохнул облегченно. — Ф-фу, словно тысяча взбесившихся клопов искусала… — потер шею… — Думал, не вытерплю больше. Ну, вы спите, спите. А я пойду, взгляну, как там ваш товарищ?.. Надеюсь, ему мой табачок тоже понравился.

Панько неспешно выбрался на вершину кургана, огляделся и, уже не таясь, довольно захохотал в полный голос. Остап Байбуз тоже крепко спал, одурманенный сонным зельем, которое Панько заранее подмешал в курительный табак.

Один только Пайда скалил клыки на подлого человечка и тихо рычал. Он бы охотно разодрал в клочья это противное и вонючее существо, но хозяин не отдавал такого приказа, а гепард никогда бы не посмел нападать на человека по собственному усмотрению. Несмотря на исходящие от него недобрые флюиды, которые зверь ощущал не менее отчетливо, чем устойчивый запах гнили.

— Что смотришь? — плюнул в сторону гепарда Панько. — Хочешь сказать, что у тебя ума больше, нежели у всех твоих хозяев, вместе взятых? Вполне возможно. А толку? Все равно ты ничем им не поможешь… Скоро с того берега переправятся татары Салах-Гирея и повяжут казачков, как кутят. Только, чего это я с тобой время теряю? — спохватился бес. — Надо же, совсем одичал, со зверем, как с человеком разговаривать начал. Видимо, и в самом деле пора где-то свой угол заводить. Хоть немного в человеческом обличии и обществе пожить, а то — совсем как нежить стану. А может, в самом деле, пасеку завести? Пасека Рудого Панька?.. Или лучше придорожную корчму открыть? Вот выполню задание, обязательно отпрошусь годков на пятьдесят у… — Нечистый суеверно бросил взгляд себе за спину и смачно сплюнул. — Ладно, размечтался… Сначала милость заслужить надо. Вроде я на этот раз обмозговал все как следует, но вдруг опять какой-нибудь конфуз приключится? Хорошо, посмотрел сперва, что в седле зашито, а не кинулся на радостях к ногам… — Рудый опять суеверно сплюнул. — Пойду, взгляну, что хорошего из пожитков запорожцы при себе возят, пока голомозые их до нитки не обобрали. Может, сгодятся кое-какие вещички в новой-то жизни? Га-га-га…