Лилечка регулярно попадалась ему на глаза, но он, поздоровавшись, быстро проходил мимо – ему никто не был нужен, он переживал свое горе один, и даже не переживал, он старался о нем не думать. Он не мог жить нормально – радоваться, удивляться, огорчаться – все эмоции ушли, спрятались, и только иногда вечером, глядя на небо, Андрей Степанович вспоминал маму, свои прогулки с ней, и слезы наворачивались на глаза, а он стоял и смотрел на небо, как будто можно ее там увидеть.

В один из таких вечеров, когда Андрей Степанович стоял у окна и думал ни о чем и обо всем сразу, он вдруг вспомнил свой сон, где Лилечка была героиней, и он вспоминал, что вчера Лилечка прошла мимо и ему улыбнулась, а он как всегда сухо с ней поздоровался и прошел. Но сейчас он вспомнил ее и ему стало как-то хорошо, он помягчел внутри, и ему захотелось Лилечку увидеть. Он набрал номер ее телефона.

– Але, – услышал он в трубке радостный голос Лилечки.

Андрей Степанович не мог вспомнить ее отчества – он его не знал, и сейчас не знал как быть, и вдруг…

– Лиля, это Андрей Степанович, – он замолчал.

– Я вас узнала.

– Вы не могли бы ко мне приехать? – когда он произнес эти слова, он почувствовал, что давно хотел их сказать.

– Когда? – робко спросила Лилечка.

– Прямо сейчас, – уверенно сказал Андрей Степанович.

Через час Лилечка сидела на диване в квартире Андрея Степановича, который ходил взад и вперед перед ней рассказывая о последних днях Натальи Аркадьевны, рассказывая свои чувства, которые он впервые озвучивал, отчего они превращались из переживания в реальный факт, и от этого боль уходила куда-то, а на ее месте возникала робко, незаметно нежность, неистраченная, неизрасходованная, и Андрей Степанович не знал кому она принадлежит – воспоминанию о маме или реальной женщине перед ним сидящей. Он вспомнил это чувство, которое всю жизнь его сопровождало, и оно всегда было связано с мамой, оно полностью и безоговорочно принадлежало ей, и никакие влюбленности не могли по силе и глубине с ним сравниться.

Сейчас впервые Андрей Степанович осознал, что никого в жизни не любил кроме мамы, и не знал, почему он это все сейчас говорил Лилечке. Лиля сидела какая-то подавленная, она начинала понимать этого странного интересного ей человека, и то что сейчас говорил Андрей Степанович ей было непонятно. Она впервые видела такого мужчину, который так откровенно признавался в своей любви к матери, не простой любви, а другой, сложной и ей неизвестной, любви которая все заслоняла собой, закрывала ему, взрослому человеку, возможность любить и понимать других женщин. Лилечка не знала, что она присутствует при чем-то очень тайном, сакральном, в чем признаются разве что на смертном одре, но она чувствовала, что этому человеку надо ей все это высказать, и она слушала, стараясь угадать тайный смысл его речей, и это у нее как будто получалось.

Но так это выглядело со стороны, что эта женщина, сейчас сидящая перед Андреем Степановичем, все понимает. На самом деле Лилечке было очень неуютно, как будто она чего-то стеснялась. Это было ее собственное чувство к Андрею Степановичу мешавшее ей понимать до конца смысл всего что он говорил. В этот момент она наполовину понимала смысл всего сказанного им, она любила его молча, и разум ее отключался, и она вся была как сжатая пружина, и чем больше говорил Андрей Степанович, тем больше Лилечка зажималась, и когда ей стало совсем невозможно, она вдруг разрыдалась как ребенок, которого отчитывает грозный учитель, а тот не понимает в чем он виноват.

Искренние, глубокие чувства Андрея Степановича, которые он столько лет носил в своей душе, при виде слез реальной Лилечки на минуту отошли в сторону и он, казалось, забыл о них и почувствовал облегчение от того, что все это высказал сейчас. Он вдруг осознал, что груз переживаний становится легче, и у него возникло желание рассказать о них Лилечке:

– Вы меня извините, но мне некому было все это сказать, и вы единственный мне сейчас близкий человек.

В этот момент он увидел заплаканное лицо Лилечки совсем рядом, и он обнял ее и прижался к ней щекой. Когда он почувствовал теплое мягкое тело Лилечки, в нем не возникла страсть, а нежность, и он поцеловал Лилечку как юноша, впервые встретивший свою любовь. Дальше не было того, что случается со всеми. Не было близости, не было признаний. Андрей Степанович поблагодарил Лилечку и проводил ее до остановки троллейбуса.

Глава 9.

Когда Лилечка вернулась к себе она почувствовала себя такой несчастной, что не знала что ей делать. Она села на диван и так просидела, сколько времени она не помнила. Она не готова была к таким отношениям, которые ей предлагал Андрей Степанович, ей хотелось всего и сразу и она понимала, что дальняя перспектива благородной дружбы, на которую в душе рассчитывал Андрей Степанович, – это ей не по силам сейчас. Ее темперамент и ее жизнь не соответствовали его уровню интеллигентности – это она чувствовала, не называя никак то что между ними происходило. Она не могла признаться себе, что не подходит Андрею Степановичу, но робкая надежда возникала в ее душе при воспоминании, что она «единственный человек, который» – дальше она не помнила. Она была разочарована и подавлена. Все что Андрей Степанович ей высказал, она, как женщина не очень умная, не могла понять до конца и поэтому не знала, как к этому относиться.

Когда Андрей Степанович проводил Лилечку, он вдруг почувствовал себя по-другому, по-новому, ему как будто стало легче жить. Он подошел к письменному столу, достал свою заветную тетрадь и написал:

«Прошло десять месяцев как мамы нет. Все это время она как будто невидимо присутствовала рядом. И вот сегодня мне показалось, что она меня отпускает. Это было в тот момент, когда я рассказывал о ее последних днях. Я их так реально вспоминал, что, казалось, боль потери я переживал второй раз, но уже по-другому, как что-то далекое, от меня уходящее. С мамой я никогда не ощущал, что я одинок, я знал что она есть и она мое второе я, и вот теперь я без этой опоры, без этой ее любви, которая меня держала, придавала уверенности, и я считал, что это у всех так. Но вот теперь я чувствую что я потому был и остаюсь другим по сравнению с окружающими, потому что была эта уникальная любовь, ее любовь и моя к ней, без которой мне сейчас так пусто и одиноко. Это ее любовь делала меня полноценным, но у большинства такое чувство бывает наверное от других женщин, но теперь я понимаю, что никакая любовь другой женщины не даст мне того, что давала любовь мамы.. В этом и моя сила, и моя слабость. Сейчас мне легче, когда я смог словами назвать то, что хранил в душе. Женщины, которая сможет это все понять и принять, нет. Пока нет…»

Тут он посмотрел в окно, где на фоне ярко голубого неба кружевом свисали ветки берез медленно колышащиеся на ветру, и Лилечка с заплаканными глазами вспомнилась ему. И неожиданно он снова набрал номер ее телефона. Долго не брали трубку. Андрей Степанович ждал. Ему показалось это странным, и когда он услышал ее голос, на него нашел страх, он не знал что сказать.

– Извините меня…– он замолчал. Он не мог произнести просто «Лилечка».

– Что вы, что вы, – быстро проговорила Лилечка , испытывая радость.

– Вы знаете, я думаю, мы могли бы с вами куда-нибудь сходить…– он опять замолчал. Лилечка как птица, которую выпустили из клетки, защебетала веселым голосом:

– Ну конечно можно. Вот, например, недавно открылась выставка…– и на Андрея Степановича вылилась вся информация о том, что происходит в театрах музеях и концертных залах. Он слушал не вникая в смысл, он слушал голос Лилечки, запоминал интонации, пытался понять ее, и единственное ощущение которое у него осталось от разговора – это шум все собой заполняющий.

Он долго не мог забыть это ощущение шума, как будто доносящегося с улицы, и это у него ассоциировалось с жизнью, которая проходила рядом, вокруг, и к которой он, Андрей Степанович, не имел отношения. Он чувствовал себя в скорлупе, которая треснула, и он выглядывает в отверстие, через которое ему открывается окружающее его с какой-то совершенно новой стороны, и одновременно это было что-то знакомое, но забытое.