— Мы едем к морю, — объявила она детям. — Навестим папочку.

Шофер в изумлении смотрел на черный остов ее когда-то любовно ухоженного дома.

— Ваш? — спросил он голосом, полным благоговейного ужаса. Дети на заднем сиденье тихо плакали, но поскольку животы у них были до отказа набиты вкусными гамбургерами, горевали они больше для порядка; так что в целом их неокрепшие души не подверглись серьезной травме, как она и предвидела.

— Прошу вас, уедем отсюда скорее! — взмолилась Руфь. — Не надо, чтобы дети смотрели на этот кошмар. Ведь это конец всей их прежней жизни!

Он с готовностью нажал на газ. Когда машина поднялась на вершину холма, Руфь посмотрела назад, на дом 19 по Совиному проезду: пустой, черный остов, который нелепо торчал посреди поселка, словно гнилой корень в белозубом, улыбающемся рте, — и ей стало хорошо.

— А как же Гарнес, как же Мерси? — скулили дети. Они не спросили про морскую свинку, а она не стала им напоминать.

— Они целы и невредимы, — сказала. — И я уверена, что соседки присмотрят за ними — они ведь так любят животных!

— А наши книжки, наши игрушки! — еще пуще скулили они.

— Сгорели. Все сгорело. Но ничего, отец купит вам новые.

— А мы будем жить у него, да?

— Где же вам еще жить, мои дорогие?

— И ты тоже?

— Нет, — сказала Руфь. — Ваш отец живет теперь с другой, и тут невозможно что-либо изменить. Но я уверена, что она примет вас с радостью, она ведь так любит его!

Мэри Фишер живет в Высокой Башне. Ей там хорошо. Кто еще может похвастать таким шикарным адресом: Высокая Башня (бывш. Маяк), Край Света? Когда Мэри Фишер пять лет назад приобрела башню, это была просто старая развалина. Теперь это наглядный символ ее успеха. Она любит смотреть, как лучи заходящего солнца тянутся по морской глади к старым камням и окрашивают все вокруг в теплые, нежные, розовато-золотистые тона. Зачем надевать розовые очки, когда жизнь и без того прекрасна? Человек всего может добиться, если захочет. Вот, посмотрите на Мэри Фишер.

Опасно слишком привязываться к домам, опасно видеть в домах залог своего счастья.

Зачем нужен рыцарь в сверкающих доспехах, когда рядом есть Боббо — в безупречно свежей, белоснежной рубашке, в прекрасно сшитом, отутюженном костюме из тончайшей, мягчайшей шерсти, такой обожающий ее как женщину, такой уважающий ее как личность. Все, о чем Мэри. Фишер писала в своих книгах, воплотилось в жизни. Человек всего может добиться! Она же добилась!

Опасно слишком привязываться к мужчинам, опасно видеть в любви залог своего счастья.

Но еще опаснее, когда на одной чаше весов оказываются и дом, и мужчина.

Я могла бы поделиться своими мыслями с Мэри Фишер, да она меня не просила. И вообще дьяволицы советов не дают. С какой, собственно, стати?

Ах, какой замечательный был пожар! Даже моя остывшая кровь чуть-чуть отогрелась.

Гарсиа очень нравилось работать в Высокой Башне. Он умел располагать к себе, обладал недюжинной силой и при этом был добродушен и приветлив — просто создан для такой работы. Только он умел держать в повиновении доберманов, охраняющих владения Мэри Фишер: псы вечно бегали за ним по пятам, и это очень помогало ему держать в повиновении и весь штат прислуги — двух горничных, кухарку и садовника. У Гарсиа была в доме своя комната, с видом на море, и зимой в ней было тепло, а летом прохладно. У него были молодость и здоровье. Свое жалованье он посылал матери в Испанию; он не знал, что она снова вышла замуж. В свободное время он спускался в деревню пропустить стаканчик. В него были влюблены сразу три деревенские девушки и два юных рыбака, а поскольку он умел ловко заговаривать зубы и сексуальной энергии ему было не занимать, никто из его обожателей не имел повода жаловаться. Если и был на свете счастливый человек, этот человек был Гарсиа.

Гарсиа преклонялся перед Мэри Фишер, воздавая должное ее тонкому вкусу, внешности и богатству. Он привык считать, что она где-то там, наверху, очень высоко над ним — как блестящая луна над скованной ночью землей: там, где сама природа повелела ей быть. За четыре года, что он провел у нее в услужении, он был близок с ней пять раз. Он считал это в порядке вещей — оказывать ей любые услуги, когда в них возникнет необходимость, всегда Предельно тактично, помня свое место. И если ночью она плакала, он немедленно к ней являлся, а наутро они были снова хозяйка и слуга, и дистанция между ними сохранялась.

Другие ее любовники приезжали и уезжали, и все они были куда богаче, шикарнее и могущественнее, чем он сам, но они не вызывали у него недобрых чувств. С какой стати? У них было больше прав в этой жизни, чем у него. Всяк сверчок знай свой шесток, и так далее. А без любовников ей никак нельзя — и без него, Гарсиа, кстати, тоже: потому что ей надо работать, книжки сочинять. Как Мэри Фишер сумеет поведать о томлении плоти, об изнывающем сердце, если сама не будет всего этого испытывать? Это все равно как муки роженицы — без практики быстро стираются из памяти.

Когда Боббо заявился со своими двумя чемоданами, Гарсиа в первый момент слегка растерялся, не более того. Когда Мэри Фишер повела Боббо в дом, зарумянившись от удовольствия и радостного возбуждения, и освободила в гардеробе место для его вещей, Гарсиа понял, что это ему не нравится. Он-то полагал, что если уж Мэри Фишер когда-нибудь с кем-нибудь соединит свою судьбу, этот кто-то будет еще богаче и шикарнее, чем она сама. И тогда она больше не будет для него недосягаемой луной — но станет солнцем! А этот, Боббо, по смутным ощущениям Гарсиа, был разве что самую малость лучше любого слуги — подумаешь, бухгалтер-консультант, вкалывает за кусок хлеба. Типичный городской житель, который ничего не смыслит ни в море, ни в жизни на морском берегу; который при каждом удобном случае подходит к краю скалы, чтобы показать, какой он смелый, и во время шторма разгуливает вдоль кромки прибоя, изображая царя природы; который попросту не понимает, что морская соль творит со стеклом, или с деревом, или с кожей человека, и потому приказывает распахивать в доме все окна, когда с моря дует шквальный ветер — желает, видимо, проникнуться величием морской стихии. Не только могуществом не обладал этот человек — у него не было элементарной житейской мудрости.

Гарсиа надулся, замкнулся и велел, чтобы утренний чай отныне подавала горничная.

Когда Гарсиа увидел, как к Высокой Башне подкатывает такси и из него выходят Руфь и дети, он испытал мстительную радость. Если появилась Руфь, готовься к сюрпризам, это он уже усвоил. Как-то раз она была приглашена на ужин, и что же? Насквозь прорвала дорогой персидский ковер и залила красным вином белую кружевную португальскую скатерть — пятно так и не удалось вывести, даже с помощью химчистки.

Мэри Фишер уединилась с Боббо в своем кабинете, где они и находились, когда к дому подъехала машина. Гарсиа счел своим долгом предупредить их по внутреннему телефону, но ни Мэри, ни Боббо трубку не сняли. По-видимому, догадался он, слишком заняты любовью, чтобы отвлекаться на звонки. Он рассердился и почувствовал себя обездоленно и неуютно — точно петух в курятнике, когда одна из хохлушек отдает предпочтение другому, младшему по званию.

Руфь позвонила в колокольчик на массивной дубовой двери. В ту же минуту к двери, как оглашенные, рванулись доберманы — загавкали, запрыгали, сотрясая толстые доски. Гарсиа услышал, как жалобно заверещали до смерти перепуганные дети. Приструнив собак, он открыл дверь.

— Я хочу видеть своего мужа, — заявила Руфь, пытаясь перекричать весь этот гвалт. — А дети желают видеть своего отца.

Она стояла на крыльце подобно каменному изваянию — гигантская шахматная фигура, тяжеловесная черная ладья, явившаяся бросить вызов хрупкой, выточенной из слоновой кости белой королеве. Псы заскулили и умолкли. Гарсиа показалось, что в ее глазах он видит то же выражение, тот же красноватый отблеск, что был в глазах его матери в день, когда она вышвырнула забулдыгу-папашу из дому, не побоявшись, что он прибьет ее. Гарсиа перекрестился. От Руфи слегка попахивало дымом, и это навело его на мысль о геенне огненной. Он отступил в сторону, и она вошла. Она внушала ему страх — и в то же время желание помериться силами. Гарсиа, к услугам которого было целых пятеро на все согласных сексуальных партнеров — три любовницы и двое любовников, — считал, что ему сам дьявол по плечу. Отчего бы и не потягаться с ним? Против страха одно средство — заставить его отступить.