— Скотина! — зашипел Дмитрий и, опомнившись, бросился выгребать из камина золу, в которой еще надеялся отыскать хоть кусочек письма — единственного доказательства произошедшего.

Но огонь уже успел скрыть все свидетельства Сашиного бесчестия. Дмитрий только манжеты опалил да пальцы обжег.

— Какой же я дурак! — завопил он, не опасаясь разбудить слуг. — Нужно было швырнуть это письмо ему в лицо! На дуэль его вызвать!

Мысль о дуэли, возникшая неожиданно, стремительно овладела всем его существом. Оленин обязан отомстить за поруганную честь своей невесты. То, что Сашенька Микульчина никогда не считалась его невестой, Дмитрия уже не волновало. Сейчас он виделся себе единственным защитником униженной и оскорбленной девушки. И это заполняло его душу благородной гордостью.

Но вместе с тем в его сердце все сильнее разгоралась ненависть к Сашеньке, презревшей его любовь. Да, он отомстит за нее! Убьет Орлова на дуэли (в этом Дмитрий нисколько не сомневался). Но взять за себя эту ничтожную девицу он и не подумает!

— Кошка, — прошипел Дмитрий, яростно отряхивая манжеты. — Мерзкая, похотливая кошка… Ненавижу!

Ему отчетливо виделось, как Сашенька, отвергнутая всеми, ползает у него в ногах, целует его сапоги, на которых еще сохранились брызги крови Орлова, а он, Дмитрий, отталкивает ее. Она будет рыдать, как Магдалина, разрывая на груди платье. Но ее молочно-белая грудь уже не тронет его, не вызовет в нем ни малейшего желания. Взять ее после Орлова? Дмитрия передернуло. Отныне Саша Микульчина способна вызвать в нем только чувство брезгливости.

С этой мыслью он, совершенно измучившийся, и уснул под утро. Новый день Дмитрий собирался начать с того, чтобы послать Михаилу Антоновичу Орлову вызов на дуэль.

* * *

— Ой, барышня, прямо не знаю, как вам и сказать…

Сашенька еще с утра заметила, что Клава сама не своя. Даже ленту к кремовому платью подала голубую.

К вечеру, когда от сердца отлегло, Сашенька решила выяснить, отчего ее верная служанка как-то странно поглядывает на нее весь день да кусает губы, будто хочет сказать что-то, но никак не решается. Поэтому девушка обратилась к ней с обычной ласковостью:

— Что ты, Клавочка? Не влюбилась ли в кого? Места себе не находишь.

— И-и, влюбилась! — Клава неожиданно зашлась смехом. — Да в кого, барышня? В Петруху косого, что ли? Да и куда мне… Уж тридцатый годок пошел, кто меня возьмет-то? Мне завсегда в девках жить теперича.

Усевшись в кресло, Саша поманила ее и усадила рядом на низенькой скамеечке.

— Тогда что же тебя гложет?

— Ой, гложет! Это вы верно говорите, барышня. Так гложет, прямо спасу нет!

— Да хватит уже туману напускать, — рассердилась Саша. — Говори, что случилось.

Оглянувшись на дверь, Клава перешла на шепот.

— Мне Ванька тут такое нашептал… Ой, барышня, прямо не знаю, как вам и сказать.

— Да говори ты уже!

— Да тут дело такое… постыдное…

— Что там Ванька опять натворил? Обрюхатил кого? — фыркнула Сашенька.

Но служанка замотала головой.

— Он-то нет. А вот пособил одному барину в его лихом замысле…

Насторожившись, Саша перестала улыбаться.

— Какому барину?

— Да я фамилии-то не знаю. Ванька сказал только, что барин молодой да красивый. Что, мол, с его наружностью нету нужды по ночам к девицам тайком лазить. Да так, чтоб она и не догадалась… Вы ж не знали, барышня, что он придет? — Клава с надеждой заглянула ей в глаза.

— Я? Так это обо мне речь? — догадалась Саша и сделала вид, что рассержена не на шутку. — Да кто ж это посмел ко мне тайком пробираться?

Всплеснув руками, Клава радостно завопила:

— Я ж ему говорила, что барышня наша — ни сном ни духом, что этот барин окаянный сам полез, куда не следует. Видать, не долез.

— Не долез, — подтвердила Сашенька тоном, не терпящим ни возражений, ни сомнений.

— А я что говорила?

— Так что же получается, Клава? Значит, Ванечка твой помогать ему взялся?

Подскочив, служанка возмущенно вытаращила глаза.

— Мой?! Да чтоб он провалился, нехристь этакий! Видеть его не могу, вот вам крест! Я ж ему еще утром сказала: «Мерзавец ты, Ванька! Барышню нашу продал за грош! Да как твоя дурья башка до этого додумалась?!»

— Ну, ладно, ладно, — поморщилась Саша.

— Вот Василий, новый повар, он человек солидный, не пустой, — снова заговорила Клава, поглядывая на хозяйку. — И всякие реверансы мне делает.

Сашенька очнулась от своих мыслей.

— Кто?

— Да Василий же!

— Ах да, Василий… И что? Он тебе по сердцу пришелся?

Отмахнувшись, Клава подперла кулачком подбородок.

— Да какое там. Если по сердцу, так лучше почтовика Степана никого нету…

— Почтальона?

— Ну, я и говорю.

Пытаясь припомнить этого человека, Саша поинтересовалась:

— А он что, так хорош собой?

— Ой, хорош! Глазки синенькие, усы черные, подкрученные эдак…

— О Господи, — усмехнулась Саша, — прямо лубочная картинка, а не почтальон.

— Картинка, ваша правда!

«Вот дурочка, — ласково подумала Сашенька. — Наверное, мы все так глупо выглядим, когда влюбляемся. Разве мне самой еще вчера Оленин не казался самым красивым, самым стройным, самым обаятельным?»

Сашенька тут же спохватилась: «А сегодня он разве кажется тебе другим? Даже после всего, что он натворил… Но ведь он пробрался ко мне ночью лишь потому, что ему страстно хотелось остаться со мной наедине. Как и мне с ним. Разве не так? И если б Дмитрий не застал меня за написанием письма… тогда прошедшая ночь могла стать для нас первой ночью любви».

Затосковав о несбывшемся, Сашенька больше не слушала того, о чем вздыхает Клава. Ей казалось, что чувства служанки просто не могут иметь ничего общего с ее собственными. Разве простая девка может так глубоко страдать? Так сгорать от желания? Так упиваться своей тоской? Клава, конечно, хорошая, и вовсе не такая глупая, как многие дворовые, но ведь она сделана из другого теста.

Гораздо приятнее Сашеньке было погрузиться в мечты о несбывшемся. Вот Дмитрий подходит к ее постели, ступая чуть слышно, еле дыша. Наклоняется и целует только воздух у ее губ. Он еще не догадывается, что Саша не спит, что вся она — ожидание, беззвучный призыв. А Дмитрий все медлит, сдерживая свою страсть. Но желание нарастает мощной волной и, наконец, поглощает его целиком, не оставляя места сомнениям и опасениям. И он со стоном припадает к ее раскрывшимся от нетерпения губам, а Сашино тело уже рвется ему навстречу. Вот ее грудь уже прижимается к его груди, а стан выгибается, и неслышно звенит напряженное тело…

Руки ее любимого так горячи, так бесстыдны, они готовы вобрать все ее тело. Они уже познали каждую его клеточку, каждый изгиб, но им мало, этим жадным рукам, они норовят пробраться в самую глубину, узнать то сокровенное, куда никто еще не проникал.

Саше стыдно, однако восторг оттого, что это происходит с ней, пересиливает неловкость, и она обмякает под этими смелыми ласками. Ей хорошо, ей так хорошо…

— Барышня, да вы меня не слушаете!

Очнувшись, Сашенька с боязнью взглянула на свою служанку. Еще не хватало, чтобы Клава догадалась, о чем она думает!

В тот же момент девушка услышала за дверью торопливые шаги матери и мысленно поблагодарила Клаву за то, что та вырвала ее из непристойных мечтаний. Матушка вполне могла по затуманенным глазам дочери догадаться, о чем та помышляет. Анна Владимировна всегда отличалась особой прозорливостью.

Но на этот раз маменька не вглядывалась в выражение лица дочери. Распахнув дверь, она выкрикнула с порога:

— Дмитрий Оленин вызвал Мишу Орлова на дуэль!

Сашенька вскочила и бросилась к ней. Сердце ее заколотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

— Как, мамочка? Как он посмел?

— Сопляк! Мальчишка! — Анна Владимировна была вне себя. Руки ее то сжимались, то заходились во взмахе отчаяния. — Клава, пошла вон!