Поднявшись, Агриппина с сожалением промолвила:

— Еще предстоит вам пометаться, голубушка. Душа-то она живая и просит жизни. Не ошибитесь только, что жизнью считать.

— Да как же не ошибиться? И за того душа болит, и за этого… А вы мне не поможете? — с надеждой взмолилась Саша.

— Да в чем же, милая вы моя? За вас жизнь прожить? Я в том, что сильнее всего болело, вам и так помогла. Сняла камень с души. Аль нет?

— Сняли, сняли, — заверила девушка. — Да только…

— Не могу я за вас решать, голубушка. Увольте! Вы самостоятельно должны выбор сделать, чтоб потом никого не винить в своих бедах.

Саша побледнела.

— А меня беды ждут?

Агриппина даже сплюнула в сердцах.

— Тьфу ты, что я такое говорю!.. Не думайте, Александра Сергеевна, что я какие-то тучи на вашем горизонте рассмотрела. Напротив, если правильный выбор сделаете, ждет вас жизнь счастливая и долгая. Хоть и вдовой останетесь, да только в преклонном возрасте, и обеспеченной будете.

— Может, вы хоть намекнете, с кем я жить буду?

Покачав головой, та попятилась к двери.

— Никак не могу, Александра Сергеевна. Что в состоянии для вас была сделать, то уж сделала.

— И на том спасибо! — спохватилась Саша. — Вы меня просто из ада вытащили! Я чуть с ума не сошла из-за этого письма.

— Вот с ума-то сходить — только жизнь свою губить, — туманно проговорила Агриппина и выскользнула из комнаты.

Выбежав за ней следом, Сашенька бросилась к матери.

— Маман, одарите ее щедро, прошу вас! Она спасла меня!

— Какая ты, право, нежная, — усмехнувшись, проворчала Анна Владимировна. — Из-за больного зуба целая трагедия.

* * *

Дмитрий Оленин не находил себе места. Та ночь, которую он уже воображал себе вершиной блаженства, обернулась для него сущим кошмаром. Ругая себя последними словами, Дмитрий снова и снова восстанавливал в памяти подробности того, как он проник в притихший дом Микульчиных, заранее подкупив их слугу, который и оставил открытым черный ход. Он же и нарисовал Оленину план дома, крестом отметив комнату хозяйской дочери.

Слуга Ванька оказался тертым малым, и эта услуга обошлась Оленину дороже, чем он рассчитывал, но Дмитрий решил, что ради удовольствия провести ночь с Сашенькой Микульчиной никаких денег не жалко. Тем более семья Олениных не бедствовала.

— А я-то, дурак, думал, хозяйская дочка — такая скромница, — ухмыльнулся Ванька.

— А тебе про нее думать вообще не положено, — надменно заметил Оленин.

Но парень и не помышлял сдаваться.

— Так кто же думать-то запретить может? И мы-то ужо не крепостные, чай! А мысли наши и вовсе — пташки вольные.

— А все-таки ты им особенно воли не давай! — пригрозил Дмитрий. — Держи в узде свои мысли.

— Э-э, барин, — протянул Ванька с укоризной. — Не знаешь ты природы, видать. Кто же птичек в узде-то держит?

Прогнав его, Оленин с тревогой подумал, что связался не с тем человеком. Этот, пожалуй, слишком болтлив…

Теперь Дмитрий осознал и другую свою оплошность: подъехав к дому, он не проверил, все ли окна темны. Оленин двигался по неосвещенным коридорам и лестницам с кошачьей осторожностью. Тем не менее старые половицы то и дело поскрипывали, заставляя Дмитрия обмирать от страха. Больше всего он боялся разбудить Сашиного отца… С матерью уж он как-нибудь договорился бы.

Но на его счастье, Сергей Васильевич отличался крепким сном. Да и Анна Владимировна бессонницей не страдала. Чего, как оказалось, нельзя было сказать о Сашеньке. Подобравшись к ее двери, Оленин так и обмер, заметив через щель неприкрытой двери, свет свечи. Затаив дыхание, Дмитрий заглянул в комнату и с изумлением увидел Сашеньку, которая, сидя в одной сорочке спиной к двери, что-то писала.

«Что она там сочиняет? Неужели стишки пописывает? Или дневник ведет?.. А может быть, письмо? — вдруг озарило его. — Но кому? Не мне ли? Или ему? Нет, быть не может. Зачем ей понадобилось писать Орлову, если они встречаются? Руку даю на отсечение, что она пишет мне! Как пушкинская Татьяна Онегину… Как же она хороша!»

Когда первое удивление прошло, он залюбовался сбегающей между лопатками темной косой и округлостью плеч, к которым так и тянуло припасть губами. Он испытал такое желание, что готов уже был ворваться в комнату, сгрести Сашеньку в охапку и упасть с нею вместе на кровать. Дмитрий всей плотью почувствовал влажное, горячее нутро девушки, которая еще не знала мужчины. Он ясно ощутил, как с усилием раздвигает ее мягкие ноги, как трогает то, к чему впервые прикасается чужая рука…

Его даже скрючило под дверью, так трудно было бороться с желанием. Но Дмитрий твердо решил, что проберется в Сашенькину спальню, только когда девушка задует свечу и успеет задремать. А то еще закричит во все горло, коль с перепугу не распознает его сразу.

«Будет ли она рада видеть меня? — задумался Оленин. — То, что Сашенька собралась замуж за этого Орлова, еще не значит, что она совершенно охладела ко мне. За стариков по любви не выходят. А я помню, как страстно она прижималась ко мне, как жадно ее губы ловили мои поцелуи. Не могло это быть притворством! В то, что Сашенька — всего лишь коварная кокетка, мне не очень-то верится… Вот ее матушка — непроста! Очень непроста…»

Он вдруг увидел, что Саша поднялась, взяв в руки исписанный лист. Затаив дыхание, Дмитрий проследил, как она подошла к комоду и спрятала письмо в верхний ящик. В том, что это послание адресовано ему, он уже не сомневался. Любопытство его нарастало с каждой секундой. Как сможет он дождаться следующего дня, чтобы прочесть ее исповедь?

К тому же Сашенька могла и передумать… Девушки так непостоянны в своих настроениях. Утром она может испугаться своей откровенности, и тогда ему не суждено будет узнать, как страстно и поэтично может она изливать свои чувства.

Дмитрий принял решение, которое показалось ему единственно правильным, — изъять письмо. Но следовало дождаться, пока Сашенька уснет.

Эти минуты ожидания в кромешной тьме (свечу Сашенька сразу же задула) стали для Дмитрия самыми томительными и мучительными в жизни. Наконец он решился заглянуть в комнату.

Дверь слегка скрипнула, заставив его оскалиться от злости. Но Сашенька не издала ни звука, и Дмитрий с облегчением перевел дух. Стараясь двигаться совершенно бесшумно, он подобрался к комоду, осторожно выдвинул верхний ящик и, сунув руку под белье, нащупал сложенный лист. Медленно вытащив его, Оленин закрыл комод и шагнул к окну. Здесь он развернул письмо и в свете луны прочел первую строчку: «Дорогой Михаил Антонович!»

От ярости у него перехватило дыхание. Подумать только — «дорогой»! Так все это время, пока он, как полный идиот, стоял под дверью, Саша изливала на бумагу свои чувства к другому мужчине!

Желание овладеть ее нежным телом тотчас угасло. К тому же он вполне мог оказаться не первым… Изголодавшийся по женской ласке вдовец вряд ли упустил возможность отведать этой свежей плоти. Дмитрий ненавидящим взглядом скользил по очертаниям одеяла, скрывающего отвернувшуюся к стене Сашеньку, и задыхался от злобы. Ему мерещились отвратительные сцены ее близости с Орловым… Виделось, как этот мерзкий старик впивается в мягкие губы девушки, которая годится ему в дочери, прижимается лицом к ее пухлой невинной груди, ласкает ее гладкие ноги…

Если бы то же самое проделал он сам, это было бы восхитительно! Но вообразить рядом с Сашей этого отвратительного Орлова…

Уже почти не скрываясь, Дмитрий выбежал из комнаты, заблудился, совсем перестав соображать, едва нашел черный ход, выскочил наружу. Его несла волна негодования, и он бежал и бежал, не ощущая усталости, не пытаясь поймать экипаж. Ночные улицы были, к счастью, пусты. Никто из знакомых не мог опознать в этом задыхающемся от гнева расхристанном человеке всегда элегантного насмешливого Дмитрия Оленина.

Вернувшись к себе, он, став у камина, первым делом прочитал письмо целиком. Зарычав от ярости, Дмитрий скомкал и швырнул исписанную бумагу в огонь. «О чем это она пишет? Уж не отдалась ли Саша и впрямь Орлову, подарив ему свою девственность? А тот небось воспользовался ею, а потом оттолкнул. Счел, что девочка недостаточно хороша для него. Или его разочаровала столь легкая добыча? Он, наверное, заявил ей, что она развратна, что отныне она — падшая женщина…»