«Хотя цветения их я не увижу, — подумалось ей. — Раньше июня мы сюда не выбираемся. И стоит ли вообще приезжать на следующее лето, будить воспоминания… Если вообще нам захочется куда-то ехать вместе».

Елене опять стало обидно до слез, что муж предал ее как раз в тот момент, когда она старалась вылечиться и неукоснительно выполняла все предписания врача. А он, отговорившись своей пылкой и плохо объяснимой любовью к Родине, между тем изливал свою страсть на одну-единственную босоногую ее представительницу…

На пороге конюшни Елена Павловна перевела дух и ступила на дощатый пол. Знакомый запах щекотал ноздри, слух ласкало приятное лошадиное фырканье… Почему-то сейчас ей вспомнилось, как Владимир любит лошадей, каким прекрасным наездником всегда являлся. Она тоже неплохо держалась в седле, но сравниться с мужем, конечно, не могла. У него с этими животными были какие-то особые отношения, казалось, они понимают язык друг друга. По крайней мере, Елена не раз замечала, как муж что-то шепчет лошади на ухо. А когда какое-либо из этих грациозных животных заболевало, Владимир Иванович каким-то чудом узнавал об этом первым. К тому же и причину болезни мог определить безошибочно. В шутку граф называл себя прирожденным коновалом, и уже всерьез говорил, что рожден был для жизни в деревне. Его начинало тянуть в Дубровку уже с первыми лучами весеннего солнца, но только сейчас Елене пришло в голову, что, возможно, причина этого беспокойства была не только в притяжении любимой им земли…

До слуха Елены Павловны донесся еле уловимый шорох. И сердце мгновенно подсказало, что этот звук исходит не от лошади. Быстро обернувшись, графиня увидела метнувшуюся к дверям девушку и повелительно крикнула:

— А ну, стой!

Варя замерла, не решаясь повернуться. Освещенная солнцем в дверном проеме фигурка девушки сейчас показалась Елене Павловне совсем детской. Пока Варя не поворачивалась, ее набухшая грудь не разрушала этой иллюзии.

«Как он посмел совратить ребенка?! — задохнулась графиня от гнева. — Как она посмела, бесстыжая… Маленькое, испорченное, тупое животное!»

Тем же приказным тоном она бросила:

— Подойди ко мне! Впрочем, нет. Давай лучше выйдем на свежий воздух. Здесь слишком… воняет.

Пройдя мимо крестьянки, Елена Павловна зашла за угол конюшни так, чтобы их разговор остался незамеченным остальными дворовыми людьми. Опустив голову, повязанную белым платком, Варя послушно последовала за барыней. Она остановилась перед ней, уронив руки, глядя в землю, и Елена Павловна вдруг почувствовала себя грозным и неумолимым судьей, вызывающим панический страх. А когда человек так панически боится, то испытывать чувство вины он просто не в состоянии. Графине же хотелось, чтобы Варвара прочувствовала свою вину в полной мере. Чтобы ее ограниченный умишко осознал, какое преступление она совершила по глупости, или от испорченности, или… Слова «любовь» Елена не произносила даже мысленно. Какая любовь, если речь идет о крепостной крестьянке?! Разве примитивные существа способны на высокие чувства? Нелепо!

— Итак, ты и есть дочь конюха, — проговорила Елена Павловна, выбрав тон достаточно высокомерный, но все же не уничтожающий, иначе девчонка может подумать, что графиня собирается сражаться с ней на равных.

Варя только еще ниже склонила голову, и ничего не ответила. Это Елену совсем не устраивало, ей-то как раз хотелось хорошенько рассмотреть соперницу. Хотя была в этом желании изрядная доля самоистязания, и она это понимала. Подставив под подбородок девушки изогнутую ручку кружевного зонтика, который она так и не открыла, выйдя из конюшни, графиня заставила ее поднять голову. И с болезненным любопытством впилась взглядом в малознакомые черты.

Раньше, когда Варька была совсем ребенком, графиня вовсе не обращала на нее внимания, и теперь ей казалось, что она, в сущности, впервые видит это лицо. Потемневшее от солнца, излишне курносое, но глаза черные, блестящие, округлившиеся от страха. Вызывающей наглости победившей юности, которую Елена Павловна опасалась увидеть, в этих глазах не было, и у графини слегка отлегло от сердца.

— Как же ты посмела, дрянь? — все же проговорила она, всем своим видом выражая то омерзение, которое вызывала у нее эта некрасивая история.

— Простите, барыня, Елена Павловна, — пролепетала Варя, как-то заученно и, как показалось графине, неискренно.

Да и какой искренности можно было ожидать от совершенно испорченной девки, посмевшей забеременеть от своего барина?!

— Ты действительно ждешь ребенка?

Варины щеки залило жаром. Ее вдруг качнуло так, что Елена Павловна испугалась. Как бы в обморок не упала. Потом спохватилась. Какой у простолюдинки может быть обморок? Но совершенно инстинктивно поддержала Варю, ухватив повыше локтя, поразившись тому, насколько тоненькой оказалась ручка, которую она сжала. А ей-то казалось, что крепостные девки — кровь с молоком, и руки у них, как у хороших мужиков! С младых ногтей ведь работают с ними наравне. А тут такой цыпленок…

— Простите, барыня…

— Да перестань ты бормотать! — раздраженно отозвалась графиня. — И что ты все качаешься? Тебе плохо, что ли?

— Ой, барыня, тошно мне. — Варя, покачиваясь, побрела к забору. — Простите вы меня, Христа ради! Совсем пропадаю…

— Вчера ты себя прекрасно чувствовала, насколько я успела заметить, — отозвалась Елена Павловна с сарказмом.

И тут же отшатнулась, потому что девушку вдруг стошнило. Поморщившись, графиня отступила подальше, наблюдая за Варей с брезгливым любопытством. Она не раз слышала о подобных неприятностях беременности, но воочию видела впервые. Жена ее брата всегда прекрасно чувствовала себя, когда находилась в таком положении. Или, по крайней мере, была достаточно хорошо воспитана, чтобы не позволять себе подобных выходок на глазах у посторонних. Но от простой девки чего ждать?

— Ой, барыня, сглазили вы меня, — простонала Варя. — К вечеру как начало меня полоскать, так до сих пор маковой росинки в рот взять не могу…

Это признание отозвалось в душе Елены неожиданной тревогой о ребенке: родится ли малыш здоровым, если мать ничего не ест? Она даже испугалась этого беспокойства: «Да мне-то что до этого? Разве я приняла решение насчет этого младенца? Ничего подобного! Это просто дикость какая-то: Владимир прижил его с гулящей девкой, а я должна воспитывать?!»

Правда, насчет того, что она «должна», речи не шло, и Елена вынуждена была признать это. Муж просто подсказал ей самый достойный выход из создавшегося недостойного положения, им же самим и созданного. Она могла либо проявить высшую степень благородства, приняв ребенка своего мужа, как родного, либо очертить границу между тем прошлым, в котором были любовь и счастье, и будущим, в котором ее ожидало только одиночество и холодная старость…

И, глядя на корчившуюся под забором девушку, Елена Павловна все отчетливее понимала, что вынуждена принять решение прямо сейчас, пока эта дурочка не загубила дитя, чем попало питаясь и не следя за своим здоровьем. На миг закрыв глаза, графиня представила несчастное, но такое красивое лицо мужа. «Разве я могу отказаться от этого человека? Нет, ни за что на свете! Он хочет быть со мной, он раскаивается. Как же я могу оттолкнуть его? И ради чего? Чтобы он вернулся к этой девке?!»

— Иди за мной! — сказала она громко, чтобы Варя услышала сквозь приступы дурноты.

Что-то простонав, девушка попросила ее «обождать маленько» и тщательно утерлась лопухом. Потом сорвала лист смородины и пожевала его, пытаясь перебить отвратительный запах. Стараясь держаться поодаль, Елена Павловна провела Варю в дом и велела ей сесть в кресло. «Если уж она лежала в моей постели, почему бы не посидеть в моем кресле?»

Робко присев на край, девушка уставилась на графиню с нескрываемым страхом.

— Сними платок, — приказала Елена Павловна. — Ты так стянула шею. Немудрено, что тебе делается дурно…

Варя немедленно стянула с головы платок, предоставив хозяйке лицезреть блестящие темные волосы, собранные в толстую косу. Скомкав тряпицу, она опять робко взглянула на графиню.