— А ведь признай, Адонис, что я оказался прав! Как чуяло мое сердце, что эта малютка заарканит тебя. Когда же вы успели объясниться? — не удержал любопытства Борис.

— За эти дни многое произошло, не знаю, с чего и начать.

— А ты начни с главного. Что за помощь требуется? — посерьезнел Болховской.

И Сергей вкратце рассказал о раздумьинских событиях, не упомянув, впрочем, о Самарцеве. Зная взрывной и прямолинейный характер князя Бориса, он не рискнул ему открыть всей правды.

В этот момент двери снова распахнулись. Тауберг вошел первым. Был он, как всегда, подтянут и аккуратен, но хладнокровие, казалось, изменило ему, и лицо выражало крайнюю степень утомления и озабоченности.

— Вот полюбуйтесь! Еле поднял!

Да, посмотреть было на что. Таким Степана Самарцева друзья еще никогда не видели. Сюртук его выглядел изрядно помятым, галстух завязан небрежно, а глаза под набрякшими веками были красны и воспалены.

— Никита! — позвал Сергей, не без основания предполагая, что верный камердинер уже занял исходную позицию по ту сторону двери. — Немедленно приготовь лампопо! Будем Степана Яковлевича трезвить.

Самарцев устало опустился в кресло, мрачно окинул взглядом собравшихся и пробормотал:

— Покорнейше прошу извинить...

Молчание повисло в комнате, и у Сергея перехватило дух. Неужели Степка раскаивается и вот сейчас все, все расскажет, повинится перед друзьями. Но Самарцев отвел взгляд в сторону, тяжело вздохнул:

— Голова раскатывается... Простите. Но я готов помочь, чем смогу.

— Друзья мои, — начал Сергей. — Я собираюсь жениться на Полине Львовне, но есть ряд обстоятельств, осложняющих дело. Не далее как три дня назад произошли еще не менее настораживающие события...

— Я уже посвятил в них Кандида, — прервал его Тевтон.

— В таком случае у меня к вам просьба. Матушка устраивает бал — маскарад. Приглашено сотни три гостей. Угроза для жизни Полипы все еще существует, поэтому прошу вас всех помочь мне на маскараде приглядывать за ней.

— Конечно, что за разговоры! — горячо отозвался Болховской.

Тевтон лишь утвердительно качнул головой, и все разом посмотрели на Степана. Тот поднял от ковра мутный взгляд, лицо его исказила странная гримаса:

— Не беспокойся, ничего не случится... — И голова его бессильно упала на грудь.

— Никита! — прозвучали враз три голоса.

— Да иду я, иду, — дверь библиотеки открылась, и в комнату ступил Никита, держа в руках серебряный поднос с бокалом лампопо. — Пожалуйте, ваше сиятельство.

— Да не мне, ему вот. — Всеволожский кивнул на Самарцева.

Никита подошел к Степану и протянул поднос.

— Пей, — приказал Тауберг.

Степан поднял голову, посмотрел на бокал и сделал кислую мину:

— Может, водочки...

— Всенепременно, — с язвой в голосе произнес Сергей. — Пей давай.

Самарцев вздохнул, взял с подноса бокал, единым махом опрокинул в себя ядреную смесь шампанского с квасом и снова уронил голову на грудь. Несколько минут все молчали, слушая невольно глухое урчание, раздававшееся в животе Самарцева. Наконец Степан поднял на Сергея уже осмысленный взгляд.

— Оклемался малость, — скорее констатировал, чем спросил Сергей.

— Да, — тихо ответил Степан.

— Тогда пойдем дальше. Вы все трое не спускаете с Полины глаз. Быть постоянно около нее, буквально рядом. Я полагаю, что злодей, — Сергею понадобилось сделать усилие, чтобы не посмотреть в сторону Самарцева, — не оставил своих намерений... отнять у Полины жизнь.

— А как мы ее узнаем? — спросил Болховской.

— Она будет в костюме турчанки, — ответил Сергей. — А ты?

— Татарином, — весело ответил Борис. — Я ж казанец.

— Ясно. А ты? — посмотрел на Тауберга Сергей. — Небось немцем?

— Почему это? — недовольно произнес тот.

— Потому что ты — Тевтон, — хмыкнул Болховской.

— Молчал бы, инородец, — беззлобно парировал реплику друга Иван. — Ладно, я буду немецким рыцарем.

— А я — пиратом, — буркнул Степан.

— Ты в кого обрядишься? — спросил Всеволожского Болховской.

— Не решил еще, — ответил Сергей. — Ну, ты как? — обратился он к Самарцеву.

— Терпимо.

— В таком случае, господа, прошу всех остаться и отобедать у меня.

— Благодарю, но я не могу, — поднялся с кресла Самарцев. — Дела.

— Как угодно.

— Да, и у меня дела, — буркнул Тауберг.

— Понимаю, — улыбнулся ему Сергей. — Вся Москва о твоих делах судачит.

— Ну, что я могу поделать, коли все так...

— Не печалься, Тевтон, — положил ему на плечо руку Болховской. — Может, оно к лучшему. Ну, сколь тебе можно холостым мыкаться?

Тауберг убрал плечо из-под руки Пана и как-то удрученно глянул в его насмешливые глаза.

— Сам-то вот тоже не женат и, думается мне, не собираешься.

— А я еще молод, — ответил Борис.

— А я — стар?

— Ты самый старший из нас.

— Ну и что?

— А то, что тебе положено из всех нас ожениться первому. На Руси уж так исстари заведено: жениться или выходить замуж по старшинству.

— Так то у сестер или братьев, — заметил Тауберг.

— А мы что — разве не братья? — уже без всякой насмешки спросил Болховской. — А?

— Братья, — согласился Сергей.

— Ну, братья, — нехотя пробурчал Тауберг.

— А? — обернулся к Самарцеву Борис.

— Да, — тихо ответил Степан, глядя в пол. — Конечно.

23

В бальной зале Всеволожских было многолюдно. Начищенный до зеркального блеска паркет отражал очаровательных фей с крылышками, римских легионеров в доспехах, английских матросов в жестких робах и беретах с помпонами. Вот пересекая залу по диагонали, профланировал в сопровождении Офелии статный Ринальдо Ринальдини в бархатном камзоле. Поравнявшись с пленительной турчанкой в пестрых одеждах, он слегка кивнул ей и, отойдя на несколько шагов, остановился, заведя с Офелией оживленную беседу. Вокруг них оживленным разноголосьем шумела толпа наряженных гостей.

— Эй, каспадин барин! — послышался голос с явным татарским акцентом. — Айдэ, паэдим! Лашадкэ якши, шибка быстра ехать будим!

Тевтонский рыцарь в стальном доспехе и длинном плаще с рыцарским крестом отвернулся, но ямщик в стеганом бешмете и малахае не унимался:

— Каспадин немес! Паэдим! Якши лашадкэ...

— Пошел вон, — голосом Тауберга сказал рыцарь и отошел от надоедливого инородца.

Полина не чувствовала страха, пока видела Сергея, Тауберга или князя Болховского, но минуту назад мимо нее прошел, громыхая ботфортами, одноглазый пират, и ее бросило в холод.

Когда начались танцы, турчанку можно было видеть то с рыцарем, то с таинственным Ринальдо Ринальдини, оставившим свою Офелию.

Мазурка с ее причудливыми фигурами и мужскими соло была кульминацией всех балов и маскарадов, И только капельмейстер взмахнул на хорах своей палочкой, как в залу, гремя шпорами, вошел фельдъегерь с пакетом в руке.

— Господину майору Таубергу срочный пакет из штаба армии, — громогласно возвестил он.

— Я Тауберг, — сказал Иван, снимая стальной шлем.

— Вам пакет от их высокопревосходительства графа Беннигсена, господин майор, — отрапортовал фельдъегерь.

Тауберг разломил печать, вскрыл конверт и пробежал глазами по строчкам.

— На словах велено передать, — добавил фельдъегерь, — что вам предписывается тотчас отправиться к месту вашего назначения...

Иван Федорович кивнул, нашел глазами татарина и одноглазого пирата, виновато развел руками. И твердой походкой военного вышел из залы.

А после мазурки случилось одно происшествие, впрочем, не надолго отвлекшее гостей от танцев и веселья. Дотошный ямщик-татарин, схватив за рукав свою очередную жертву, стал склонять ее к прогулке на «шибка якши лашадкэ». Жертва, обряженная царем Эдипом, раздраженно выдернула руку из лап татарина, тот, поскользнувшись на вощеном паркете, брякнулся на него так неловко, что, похоже, выбил плечо из сустава. Когда он поднялся, правая рука его висела, как плеть. Расстроенный ямщик, приняв извинения Эдипа, снял маску, и все узнали в нем князя Болховского, весельчака и повесу, известного в обеих столицах своим неизбывным волокитством. Теперь, однако, князь-балагур был далеко не весел: гримаса боли, когда он, придерживая руку, покидал бальную залу, то и дело искажала его лицо, как он ни храбрился.