– Какая-то важная персона заявилась, – и, снедаемый любопытством, не утерпел: – Ты продолжай разминаться, а я мигом туда и обратно. Только одним глазом взгляну.

Вернулся он нескоро, буквально перед самым выходом Миклашевского на ринг. Сияющий, словно его наградили орденом. Радость так и выпирала наружу. Карл пританцовывал на носочках, словно не Игорю, а ему сейчас выходить на поединок, да притом ему вроде бы уже известно, что противник от боя отказался и победа обеспечена. Тренер, помолодевший на пару десятков лет, прыгал вокруг Миклашевского и, подняв на русский манер вверх большой палец, восклицал:

– О, зер гут! Очень карошо! Приехал великий Макс!.. Он узнал меня!.. О, какой человек!.. Его любит сам фюрер! Пожал мне руку!..

Миклашевский, продолжая разминаться, старался догадаться, что собой представляет этот загадочный Макс, которого так дружно и радостно приветствовала разношерстная публика и который знаком с Карлом Бунцолем и в то же время является и любимцем Гитлера? Генерал? Маршал? Партийный вождь? Одно хорошо, что он знает спорт и, видимо, любит бокс, может быть, сам в молодости занимался, знал в те годы и Бунцоля… Надо как-то самому Миклашевскому выйти на него, такое знакомство может пригодиться. Но как? Через тренера? Нет, Бунцоль вряд ли решится представлять русского боксера этой важной персоне. Надо попытаться самому. Впереди – последний поединок, финал, надо выложиться и окончательно утвердить себя в глазах публики, в глазах этого Макса. Попытка не пытка, а шанс упускать не стоит. Все эти мысли пронеслись в его голове в те секунды, пока тренер восторженно подпрыгивал вокруг Игоря и радостно восклицал:

– О, Макс!.. Он меня помнит!..

Видя, что Миклашевский не разделяет его восторга, Бунцоль грустно вздохнул, как делает учитель перед учеником, плохо выучившим урок или до сих пор не знающим таблицы умножения, и, скрестив руки на груди, высокомерно стал смотреть на боксера. Потом назидательно произнес:

– Вы, русские, не знали ничего о большом спорте, об Олимпийских играх. Я уже не говорю о великих профессиональных спортсменах, знаменитых на весь свободный мир. За время вашего коммунистического режима вы крепко отстали в своем развитии. Ты умный парень, в твоих жилах течет немного и германской крови, но ты, конечно, не виноват, что жил за этой самой железной стеной, – сделав такое вступление, Бунцоль поднял указательный палец и, вздернув вверх свой раздвоенный тупой подбородок, повысил голос: – Но весь мир знает нашего Макса! Великого Макса Шмеллинга!

Услышав фамилию Шмеллинга, знаменитого немецкого боксера-профессионала, Игорь обрадовался. Об этом тяжеловесе ему говорили в Москве, когда готовили за линию фронта, а кинопленки, на которых запечатлены бои Макса Шмеллинга с американским негром Джо Луисом, неоднократно просматривал Миклашевский еще до войны на кафедре бокса в Московском институте физкультуры. Видел Миклашевский и фашистскую пропагандистскую кинохронику, где Макс Шмеллинг запечатлен в военной форме германских десантных войск, и его спуск на парашюте с десантниками во время захвата в Средиземном море острова Крит. Что же касается опасного Восточного фронта, то его, как сообщали Игорю в Москве, знаменитый боксер всячески избегал, предпочитая оставаться в Берлине и находиться в числе приближенных фюрера. Поездка Шмеллинга сюда, в Лейпциг, видимо, санкционирована свыше, министерство пропаганды наверняка приложило руку, и боксерскому турниру придается важное политическое значение. Значит, в печати появятся сообщения, и не исключено, весьма расширенные. Как раз то, что и требуется в данной обстановке. И, заканчивая разминаться, Миклашевский остановился и переспросил:

– Как, вы сказали, его фамилия? Шмеллинг?

– Да, великий боксер Макс Шмеллинг. Ты когда-нибудь слышал о нем?

– Конечно слышал! – и, подыгрывая тренеру, добавил с восторгом: – Он победил американца Джо Луиса, единственный белый боксер, который вырвал победу у Коричневого Бомбардира. Об этом даже наши газеты писали.

– Тогда гордись! Этот великий боксмайстер будет смотреть твой поединок!

Появление в зале Шмеллинга придало остроту боксерским боям, ибо каждый финалист стремился выложиться и показать себя с лучшей стороны, заслужить похвалу, понравиться знаменитому боксеру, фавориту фюрера, человеку, обладающему большими связями, возможностями и немалой властью. Те боксеры, которые уже выступали, были огорчены, что им не удалось показать свое умение перед таким важным человеком, что упустили редкий шанс, а те, которые еще не выходили на ринг, жили радостной надеждой.

Жак Пиляс тоже жил этой надеждой, и, едва прозвучал гонг, извещающий о начале первого раунда, а судья жестом подал команду на поединок, француз бросился в бурную атаку. Высокий, статный, длиннорукий, он умело использовал свои физические возможности. Привстав на носочках и тем самым как бы удлинив свои жилистые ноги, Жак быстро перемещался по рингу, осыпая Миклашевского с дальней дистанции беспрерывным градом прямых ударов, знаменитых английских джэбов. Его стремительная атака была похожа на взрывной старт спринтеров. Но на беговой дорожке исход борьбы решают считанные мгновения, рекорд мира держится в пределах крохотных секунд. А боксерский раунд бесконечно долог, он длится целых три минуты, а за первым раундом боксера ждут еще более долгих два последующих. Так что если не удалось сломить волю соперника и если нет запаса сил, отработанной годами тренировок скоростной выносливости, умения распределять силы на весь период поединка, то такая, мягко говоря, неразумная трата энергии, мышечного пороха, может печально кончиться.

Миклашевский, не принимая предложенного бурного темпа боя, умело уходил от француза. Передвигаясь назад и в сторону, мягко маневрировал, но так, чтобы не разрывать дальнюю дистанцию и давая возможность сопернику выкладываться, как говорят, на полную катушку. На ринге отход назад не есть отступление, а самый распространенный маневр, при умелом использовании дающий великолепные возможности для защиты. Это серии защитных движений корпусом, всевозможных отклонов, наклонов, нырков под летящий кулак противника, небольших поворотов в сторону, когда рука соперника стремительно пролетает мимо, буквально около желанной цели, в каких-то досадных сантиметрах.

А если еще учесть, что все эти защитные приемы Миклашевский делал на ходу, в постоянном перемещении по рингу, не разрывая дистанции, в опасной полосе, то можно понять тот откровенный восторг, который открыто высказывали знатоки и специалисты бокса, в том числе и Макс Шмеллинг. Они видели, что француз весьма умелый боец и титул чемпиона страны носил не зря. Но они видели и еще более высокое мастерство, которое подтверждало главную аксиому этого мужественного вида спорта: умение хорошо боксировать заключается не в том, чтобы уметь правильно и точно наносить удары, а в том, чтобы уметь в бою не получать эти самые удары, уметь заставлять соперника промахиваться.

Жак Пиляс, яростно колотя кулаками воздух, не мог понять причину своих бесконечных промахов, тем более что русский все время находился рядом, на дистанции вытянутой руки, и попасть в него, казалось, не составляло большого труда. Да еще этот русский, по его понятию, слабо отвечал, почти не наносил ответные удары, а больше защищался. Видимо, думал Жак, поединок с итальянцем окончательно его вымотал, и русский еле держится на ногах, все время работает на отходах, спасается за счет ног. Он, Жак, не мог толком понять: над кем смеются зрители и кому так бурно аплодируют. Пиляс не мог видеть себя со стороны, а если бы увидел, то не поверил бы, что смеются над ним, как смеются солдаты-ветераны над новичком, который взял в руки самый скорострельный автомат, а пули почему-то летят мимо цели, не попадая в нее, хотя она и находится на позорно близком расстоянии.

Время шло, но натиск француза не ослабевал, как рассчитывал Миклашевский, а становился все решительнее. Пиляс не был бы профессионалом и тем более чемпионом Франции, если бы не обладал не только физической силой и выносливостью, но и должным мастерством и упорством в достижении поставленной цели. Он работал руками, как хорошо налаженный и отрегулированный механизм, имеющий внутри мощный мотор и солидный запас горючего. Специалисты видели, что в основе его натиска, словно железный стержень, лежит четкая целенаправленность. Можно было не сомневаться, что все эти стихийные на первый взгляд серии ударов были тщательно продуманы и отработаны на мешке, на спарринг-партнерах, доведены в учебных поединках до автоматизма. Во многих жестоких поединках эти серии неизменно приносили успех. И лишь здесь, в Лейпциге, они почему-то не срабатывают. Утешало его только то, что, как казалось Пилясу, инициативу держит именно он и он диктует ход поединка. Ведет бой на своей коронной дальней дистанции.