Просторное подземелье заканчивалось крутой каменной лестницей, за ней была низкая дубовая, обитая железными полосами дверь. Левицкий налег плечом — не скрипнула. Трегубов саркастично улыбнулся:

— Дюймовка, ее голыми руками не возьмешь. Спустите сюда каноника! — крикнул он Ступаку.

Отец Валериан скользнул в узкое отверстие, как угорь. Он уже овладел собой, потому что смотрел спокойно и даже вызывающе.

— Ключ?.. — показал Трегубов на дверь.

— Очень сожалею, но ничем не могу помочь господину. — Каноник наклонился вперед, как бы кланяясь, и его голос зазвучал искренне: — Я не спускался сюда года два, ключ хранился у отца эконома монастыря… Он недавно умер… очевидно, передал все хозяйство старосте…

— Куда ведет дверь?

— В бывшую монастырскую усыпальницу.

— Из собора есть ход в нее?

— Не слышал о нем…

Левицкий подошел к люку.

— Подайте мне топор, — попросил Ступака, — и, может, где–нибудь найдется лом.

Тупой топор отскакивал от мореного дуба, оставляя на нем только царапины, но Левицкий бил и бил, дверь жалобно стонала, словно повизгивая под ударами. Его сменил Трегубов — он обладал незаурядной силой, и с третьего или четвертого удара раскрошил доску у замка. Хотел бить дальше, но в подземелье спрыгнул Ступак с ломом.

— Одолжил у соседского дворника, — сказал он, хотя никто не требовал пояснений.

Трегубов уступил лейтенанту место, и тот ударил так, что исклеванная топором доска сразу затрещала. Через несколько секунд замок сбили. Трегубов пнул сапогом дверь, шагнул внутрь. Почти сразу Левицкий услышал его радостное восклицание и бросился вслед за ним. Ничего не увидел — полковник закрывал плечами узкий каменный коридор, — но когда он нагнулся, удалось заглянуть и Левицкому. Не поверил глазам: о мокрую каменную стену оперся человек со всклокоченными волосами, с окровавленным лицом и в разодранной гимнастерке.

Точно, Кирилюк!

— Как вы попали сюда, капитан? — спросил Трегубов, но, сразу поняв неуместность своего вопроса, крикнул: — Врача сюда!

— Дайте мне напиться. — Кирилюк сделал шаг, покачнулся, и Трегубов поддержал его.

Побежали за водой. Левицкий пропустил Петра впереди себя.

— А–а, святой отец! — встретился тот взглядом с каноником. — Рука у вас крепкая и бьет хорошо, но все же не рассчитали. Или голова у меня каменная? А, святой отец?!

Каноник попятился.

— Арестовать! — приказал Трегубов. — А вы, капитан, немедленно в госпиталь.

— Там склад оружия. Карабины и автоматы в гробах, — будто не слышал его Кирилюк и кивнул на отверстие.

— Разберемся! — уверенно ответил Трегубов.

Владелец особняка на окраине принял гостей приветливо. И действительно был рад: наконец–то мог свободно, не таясь, поговорить, позлословить о Советской власти, вспомнить добрые старые времена, зная, что все это найдет искренний отклик в сердцах собеседников. Щедро накрыл стол, поставив все, что было, не пожалел и самогона. Это добро не переводилось: Ярема Лизогуб гнал сам и даже потихоньку приторговывал — что поделаешь, скромной зарплаты бухгалтера не хватало, а пускать в ход золотые десятки, закопанные в саду под яблоней, не хотелось. Лизогуб твердо верил, что Советы продержатся недолго, а золото есть золото, лишь бы нашлись деловые люди…

В буржуазной Польше у Лизогуба была небольшая гостиница с рестораном, тоже небольшим, но там всегда вертелись девицы, охотно посещавшие клиентов в номерах. Гостиница и ресторан давали приличный доход, с девиц Лизогуб тоже брал свой процент — жить можно было, и Ярема Андриевич всегда умилялся, когда вспоминал те дни. Глупец, последний глупец — он еще фрондировал против правительства, записался в ОУН. Смотри–ка, своего, национального, захотелось! Теперь этого национального сколько угодно, бери, жри его — под ногами валяется, но — увы! — нет уютной гостиницы, ресторана с джазом, и девицы поразбежались… Вот и приходится по вечерам гнать вонючий самогон. Еще слава богу — домик на безлюдье и забор высокий, да и участковый уполномоченный — свой человек. Прекрасный мужик: любит и лишнюю сотню положить в карман, и от литра самогона не отказывается. Зато не беспокоит Ярему по мелочам, а когда нужно — и предупредит: так, мол, и так, сегодня проверка документов; или: пришла жалоба — гонит самогон. Завтра придем проверять. А проверка такая: если участковый один, то возьмет с собой бутыль; если еще с кем–нибудь, то облазит все уголки, накричит на Лизогуба, напугает… Золотой человек, знает ведь, что аппарат в подполье, в сарае. Но попробуй найди этот ход!..

Потому–то и решил Ярема Андриевич рискнуть. Когда стемнело, открыл ворота в сад. Тихонько, не включая фар, загнали в сарай машину. Запасные номера Заставный (умный паренек, он сразу же понравился Лизогубу) прихватил с собой, а судя по всему, автомобиль понадобится…

Сливинский, как только познакомились, принялся расспрашивать Ярему Андриевича, но тот отложил деловой разговор до вечера.

— За столом, — подмигнул он, — разговаривать легче.

— Свой человек, черт бы его побрал, — обрадовался Семен Хмелевец, — все понимает!

Когда выпили по первой, пан Модест начал издалека:

— Дело у нас деликатное, и мы надеемся, пан, на вашу помощь.

Лизогуб, подхватив на вилку кусочек селедки, согласно кивнул головой.

— Насколько нам известно, у вас останавливался пан Северин Воробкевич…

Лизогуб пожевал селедку и снова кивнул.

— Был у него большой желтый чемодан из крокодиловой кожи? — оживился Сливинский.

Лизогуб опять кивнул.

— Так где же он? — почти закричал пан Модест.

— А кто ж его знает… — равнодушно сказал Ярема Андриевич и нацелился на толстый кусок сала. — А для чего он вам нужен?

Сливинский сердито покосился на Дмитра Заставного: парень вроде и свой, но… В конце концов все равно узнает. Решительно сказал:

— В этом чемодане были документы, которые не должны попасть в руки большевиков. Довольно важные бумаги…

Лизогуб не донес сало до рта.

— Так вот оно что! — щелкнул он пальцами. — Начинаю понимать, почему Воробкевич так трясся над этим чемоданом.

«Еще бы, — подумал пан Модест, — носил с собой двести тысяч долларов».

— Надо разыскать чемодан, — вмешался Хмелевец, — и как можно скорее. Там, — неопределенно качнул головой, — ждут его, а мне не очень приятно дышать одним воздухом с коммунистами.

«А мне?» — хотел обидеться Лизогуб, но на всякий случай сдержался. Кто их знает, что за птицы. Ответил кратко:

— Все, что от меня зависит, господа… — и приложил руку к сердцу. — Но что я могу?

— Вспомните все адреса, где скрывался Воробкевич, — попросил Сливинский.

— Это дело несложное… Он жил у меня, пока один человек не предупредил, что должны проверять документы. В тот же день Воробкевич переехал к Кутковцу́. Это его знакомый, был лесничим, а сейчас работает в областном управлении сельского хозяйства. Через три дня перебрался к Валявским. Вдова с дочкой, супруга его бывшего товарища, умершего во время войны. Две ночи спал у профессора университета Янышевского, а потом уже перешел на явочную квартиру, где его и выследили.

— Чудесно! — довольно сказал Сливинский. — Думаю, чемодан лежит в одной из этих квартир.

— Завтра наведаемся и выясним! — решительно заявил Хмелевец. — Чемодан от нас не убежит.

— Ох, это не так просто, — заметил Лизогуб. — Люди сейчас не те, свиньи, а не люди… Может, они и не догадываются, кто такой Воробкевич и что это за чемодан. Пан Северин, очевидно, предупредил, что вернется за ним. И вот появляетесь вы… Мол, по поручению пана Воробкевича: не у вас ли, случайно, чемодан? Ко мне бы пришли, например, так я с вами и разговаривать бы не стал — идите ко всем чертям, никакого Воробкевича не знаю и знать не хочу!

— А мы, — вспыхнул Хмелевец, — черт бы его побрал, за горло! Чемодан или, — он сделал выразительный жест, — к праотцам.

— В городе, — сухо ответил Лизогуб, — пока что, к сожалению, твердая власть, и авантюрные фокусы не пройдут. Стоит поднять шум, и через несколько минут вас задержат.