— Директор школы, — пояснил Дмитру Стецкив. — Падло вонючее, развел в селе комсомолию.

Парень кивнул. Все равно: Ковтюх так Ковтюх.

Но директору было суждено еще пожить. До школы осталось еще немало, когда увидели хату со светящимися окнами. Грицко перебежал улицу, заглянул и тихонько свистнул.

Через плохо задернутую занавеску увидели часть комнаты — стол и сидевших за ним. Пожилой мужчина и девушки рассматривали что–то в газете. Еще кто–то, в офицерском кителе, с фотоаппаратом через плечо, быстро писал карандашом в блокноте. Он сразу привлек внимание Каленчука.

— Кажется, Климнюк? — вопросительно посмотрел он на Стецкива.

— Он, чтоб мы живы были, он! — возбужденно прошептал Грицко. — Я сразу же узнал его, проклятого, А того, седого, знаешь?

Каленчук отрицательно покачал головой.

— Хе–хе… — засмеялся Стецкив. — Значит, не узнаете? А я думал, что того… сразу догадаетесь!..

— Кто? — нетерпеливо оборвал его Отважный.

— Иванцова забыли? Того, что взял Синюкову вдову? Отступал с Красной Армией.

— Да неужто? — снова припал к окну Каленчук. — Да, кажется, он…

— Точно.

— Что ж, не председатель, так немножко поменьше, — потер руки сотник. — Корреспондент и председатель колхозной ревизионной комиссии, — пояснил он Дмитру. — Сейчас мы с ними поговорим…

Дмитро и Стецкив стали у двери, Каленчук властно постучал в окно. В сенях затопали и, не спрашивая кто, отодвинули засов. Выглянула девушка, испуганно посмотрела на военных с автоматами.

— Комендантский патруль, — сурово произнес Каленчук. — Есть в доме посторонние?

— Все свои, — ответила та, не сообразив, откуда взяться в селе комендантскому патрулю.

— Разрешите войти, — невежливо отодвинул ее плечом Стецкив и ввалился в сени.

— Кто там? — выглянул Иванцов. Должно быть, узнал Стецкива, потому что побелел как полотно, закрыл лицо руками.

Грицко ударил его автоматом в грудь, перешагнул через порог и успел заметить, что корреспондент тащит из кармана пистолет. Бросился на него, но тот увернулся от удара, вскочил на кровать и поднял оружие. Успел бы выстрелить, но Дмитро, вбежавший вслед за Стецкивом, дернул за край одеяла — корреспондент покачнулся и упал, ударившись головой о железную спинку кровати. Грицко навалился на него, вывернул руки за спину.

Все произошло так быстро, что никто и охнуть не успел. Одна девушка бросилась к выходу, но дорогу ей преградил Каленчук. Стоял в дверях, выпятив грудь и опираясь на автомат.

— Куда разбежалась, красавица? — И так оттолкнул девушку, что она упала. — Может, еще кто–нибудь спешит? Пусть пан меня извинит, — он издевательски поклонился Иванцову, — у вас срочные дела, а мы задержали вас? Может, еще не успели решить, кого обложить займом и что построить на месте бывшей усадьбы Каленчука?

Иванцов стоял, прислонившись к стене, с перекошенным от ужаса лицом. Хотел что–то ответить, но Каленчук не дал.

— Сейчас ты будешь валяться у меня в ногах, вымаливая жизнь! — закричал он, захлебываясь слюной. — А жить тебе осталось пять минут!

Иванцов провел рукой по лицу, словно стирая гримасу страха, нашел силы даже улыбнуться.

— Не дождешься, сволочь бандеровская, — тихо, но твердо ответил он. — Просить не буду, стреляй!

Девушки закричали.

— Цыц! — поднял автомат Каленчук. — И вам надоело жить?

Сделал знак Грицку, и тот подтолкнул корреспондента к стене. Рядом поставили Иванцова.

Каленчук обернулся к девчатам, испуганно притихшим в углу.

— Вас, сучье племя, — выругался он, — на первый раз прощаем. Но если и дальше будете слушать большевистских агитаторов, пеняйте на себя и передайте всем: Отважный не забыл Качаки! А теперь — повернитесь к стене.

Сотник придвинул ногой табуретку, сел, с удовольствием рассматривая Иванцова и корреспондента. Они стояли рядом, лампа коптила, и лиц почти не было видно.

— Посвети! — приказал Каленчук Дмитру.

Парень поставил автомат, подкрутил фитиль. Стоял в двух шагах от корреспондента, отчетливо видел его высокий лоб, покрытый мелкими бисеринками пота, открытый рот с ровными белыми зубами и глаза, черные, круглые, неподвижные, в которых застыл то ли страх, то ли удивление. Корреспондент был почти ровесником Дмитру, немножко старше, и парень разглядывал его без враждебности, скорее с любопытством. Совсем забыл, что смотрит в глаза врагу, захотелось успокоить его, Дмитро даже сделал движение, чтобы подбодрить, и спохватился только в последний момент, услышав слова Каленчука.

Сотник сидел, покачивая сапогом.

— Не хотят ли паны–товарищи, — говорил он сладко, даже угодливо, — о чем–нибудь попросить? У нас суд справедливый, и мы не отказываем никому в последнем слове.

Дмитро не удержался и снова посмотрел на корреспондента. Тот закрыл глаза и сжал зубы, лицо побелело, лот струйками стекал по щекам.

— Стреляй же, — спокойно ответил Иванцов. — Чихать я хотел на тебя и на твой суд.

Каленчук взял со стола лампу.

— А ну, — приказал Он Дмитру, — заткни ему глотку!

Парень поднял автомат.

— Нет, я первый… — вдруг шагнул вперед Стецкив. — Дайте мне, душа горит.

Сотник еле заметным жестом остановил его.

— А может, я передумал! — произнес он с пафосом. — Может, я сегодня добрый…

У корреспондента дернулась губа.

— Жаль! — хрипло выдохнул он. — Жаль, что не увижу, как тебя будут расстреливать. А ты будешь ползать и просить пощады!

Каленчук так и застыл на месте.

— Стрел–ляйте… — наконец сказал он тихо, почти шепотом. — Стре–ляй–те же! — вдруг сорвался он на крик.

Дмитро беспомощно обернулся: ему ли? Увидел перекошенное лицо сотника, поймал хмурый взгляд Иванцова — и внезапно злость бросилась ему в голову. Такие, как Иванцов, подняли руку на его отца. Теперь он точно знал: седой не простит, не смилостивится. Он повернул автомат правее и нажал на спусковой крючок. Увидел, как пули прошили грудь Иванцова, легли очередью чуть наискось — от плеча через сердце, — но уже не мог остановиться, строчил и строчил, и пули били в стену. Кто–то ударил его по руке — совсем близко увидел лицо Грицка. Двинулся вперед и обо что–то споткнулся. Не сразу понял, что корреспондент уже мертв, потому что хотел поднять его, и опомнился только тогда, когда Стецкив грубо подтолкнул его в плечо к двери, где уже стоял Каленчук. Сотник что–то говорил, но Дмитро не понимал, что именно: перед глазами все еще стоял Иванцов, видел очередь, которая легла наискось, от плеча к сердцу, и дурманил какой–то тяжелый запах. От этого запаха закашлялся, оперся о стол, скорчился и безостановочно трясся — мелко–мелко — как в лихорадке.

— Мальчишка! — услышал над самым ухом густой бас Грицка. — Раскуксился…

Только после этого пришел в себя. В углу тихо причитали — девчата лежали закрыв головы руками; одна из них вдруг крикнула жалобно и испуганно.

Дмитро посмотрел под ноги. К сапогам подступала густая черная жидкость. Внезапно догадался, что одурманило его — кровь, — и отскочил как ужаленный. Его начало тошнить. Бросился к черному отверстию двери. Знал: еще секунда, и случится непоправимое, ужасное — что–то навалилось ему на плечи, не дает дышать, давит так, что немеют пальцы. Чуть не упал с крыльца и остановился, увидев Каленчука.

— Хорошо ты его… — похвалил тот, а Дмитро стоял, ловил ртом воздух и никак не мог отдышаться.

Миновали, оглядываясь, огороды и снова вошли в рожь. Шли быстро; пахло ночной свежестью и васильками. А может, это только казалось Дмитру…

Дом стоял у Мюнхенской магистрали, и Модест Сливинский, сидя на балконе, видел, как сновали по асфальту машины: тяжелые, крытые брезентом трехосные грузовики, джипы с солдатами и офицерами, солидные «мерседесы» и разнообразные американские «форды», «бьюики», «кадиллаки»… Пан Модест вздыхал: о хорошем автомобиле можно только мечтать. Да и куда, к черту, автомобиль, если даже сигареты стоят огромных денег и купить их можно только на черном рынке!