Да, что говорить, князь Гвидо Кавальканти был мужчина весьма авантажный. Немудрено, что в свете все были от него без ума. Он был статен, красив, черные кудри его свободно вились надо лбом и черные же глаза сверкали из-под кудрей. Самые правильные, то есть классические черты лица предоставлялись на зрительский суд. В нем не было никакого изъяна. Разве только что какой-нибудь придира смог бы посетовать на то, что слишком уж горяч был его взгляд или иной раз излишне порывисты движения. Но что нам придиры?

Елизавета Гавриловна даже и не задумывалась о таких вещах, она лишь видела пред собою идеальный образец мужчины и не могла не увлекаться им, а также не могла не увлекаться тем, что на нее было обращено его благосклонное внимание.

— Вы впервые в свете, не так ли? — спросил князь.

— Да, — едва слышно ответила Лиза.

Некоторое время они молчали.

— Вы прелестно танцуете, — последовала следующая реплика.

— Благодарю вас, — так же сдержанно и скромно ответила девушка.

Кавальканти так же не мог удержаться оттого, чтобы не рассмотреть вблизи прелестное лицо своей партнерши.

Елизавета Гавриловна была хороша, что и говорить. Дивное юное лицо, с бледною кожей, но нежным румянцем на щеках. Темные волосы, вьющиеся у висков, кроткий, сдержанный взгляд темных же глаз, будто светящихся изнутри какой-то невысказанной мыслью. Грациозная длинная шея и изящные движения рук, общая легкость в фигуре и во всех движениях. И не хочешь, а залюбуешься!

Но вот сдержанность, ее сугубая сдержанность не позволяла Кавальканти проявить себя. Ибо на все его вопросы и замечания она отвечала односложно и почти не давала повода продолжить беседу. Однако, немного поразмыслив, князь пришел к выводу, что вот это-то как раз и недурно. Сдержанность и неразговорчивость, возможно, и не так уж свойственны ей. Надо же иметь в виду, что это был первый выход юной девушки в свет.

С другой стороны, что-то подсказывало Кавальканти, что его визави в обычные дни также не поражает бойкостью и развязанностью. И это пришлось ему по душе. Ведь не далее как несколько минут назад он уверял своих собеседников в том, что ищет именно такую девицу. И не стоит ли теперь, как говорят русские, закусить удила? То есть не стоит ли тут же и присвататься к сей особе, пока свет еще не оказал на нее своего губительного воздействия?

После танца он отвел Лизу к ее матушке, учтиво раскланялся и удалился. Анна Александровна немного побранила дочь за то, что та была так холодна и неразговорчива с кавалером, но после, качнув головою, молвила:

— Что же, чему быть, тому не миновать. И ежели ты не привлекла его внимания, то уж теперь чего рассуждать о том… С другой стороны, — поразмыслив, прибавила Анна Александровна, — что тебе за важность в первый же день в свете привлекать к себе сразу же пристальное внимание? Торопиться тебе некуда, Лиза, так что…

— Благодарю вас за снисходительность, матушка, — ответила Лиза, невольно вздохнув с облегчением.

Упреки матери были бы ей невыносимы.

— Что же, не пора ли нам отправляться домой? — это Гаврила Иванович, прискучившийся картами, присоединился к своей женской половине.

Он был весьма доволен, ибо не проиграл ничего, но выиграл тысячу рублей. Похлопывая себя по бокам, он радостно осведомился:

— Что же, Лизок, довольна ли ты балом?

— Да, папенька, очень довольна, — ответила Лизок с улыбкой.

— Много ли ты танцевала?

— Да, папенька, много. Почти все танцы.

— Вот-с и дивно… Вот-с и мило… — пропел Гаврила Иванович.

— А не устала ли ты, Лизавета? — спросил он снова.

— Ежели вы желаете ехать домой, то я вовсе не против, — ответила любящая дочь. — Я и в самом деле несколько устала.

— Да, столько впечатлений! — прибавила Анна Александровна.

— И впрямь, Лизок, поедем! Тем более что уже второй час ночи, — едва сумев справиться с неожиданным зевком, ответил папенька.

Лиза и в самом деле устала, она была переполнена впечатлениями, треволнениями и мечтала об отдыхе. Тем более что последний танец утомил ее изрядно. Мало того, что это был длиннейший котильон, но еще она танцевала с человеком, который, в отличие от остальных, сильно встревожил ее воображение. Поэтому она с облегчением вышла из залы, накинула шубку, шаль и, сев с князем и княгиней в карету, отправилась домой.

Ежели поначалу Кавальканти и имел сомнения на счет своих чувств к Елизавете Гавриловне, то после он быстро избавился от них. Впрочем, что чувства? Не более чем увлечение прелестным личиком, фигурою и положением девушки в обществе. Да, и еще та невинность и незамутненность чувств и мыслей, которую предполагал и желал видеть в своей супруге князь Гвидо. Да, он не лукавил, именно эти качества первенствовали в его воображении.

Поэтому, когда первое впечатление о робости Елизаветы Гавриловны отошло на второй план, Кавальканти решился на ухаживания.

Итак, девичье личико с ярким румянцем на щеках, с потупленными глазками и приятной округлостью щек, вместе с маленькой дрожащей ручкой и нежным приятным голосом сделали свое дело. И ничего в том не было удивительного.

Кавальканти на другой же день отправился к Хованским. Он отвез букет для Елизаветы Гавриловны и оставил карточку. Хозяйки еще спали, и князь нарочно приехал так рано, чтобы не встретиться с ними сегодня. Ему хотелось еще иметь немного времени для раздумий…

Лиза уснула поздно. Домой они приехали в два часа пополуночи. Пока горничная помогла ей раздеться, прошло немало времени. Ведь и платье, и ленты, все прочее требовало немалого усердия от заспанной горничной. Она около получаса путалась в крючках и завязках, и Лиза уже почти спала, когда горничная, наконец, подала ей рубашку и чепец.

Елизавета Гавриловна думала, что заснет сразу же, лишь только ее голова коснется подушки. Но только она легла в постель, как поняла, что заснуть не может. Она поворачивалась с боку на бок, и мысли о минувшем бале не давали ей покоя. Наконец девушка все-таки заснула. И проснулась очень поздно, когда день был уже в самом разгаре.

Едва она только начала одеваться, как к ней в спальную ворвалась маменька.

— Лизанька, милая моя! Доброго утра!

— Доброго утра, маменька, — ответила девушка.

— Угадай, кто наносил тебе визит, пока ты спала?

— Кто же?

— Князь Кавальканти. Дворецкий мне сказал, что он явился очень рано и принес тебе цветы и оставил карточку.

— Вот как? — Щеки Лизы порозовели.

— Что же… Должна тебе заметить, что весьма и весьма наводит на… размышления! — воскликнула Анна Александровна.

— На какие же?

— Ну-ну, не опускай глаза! — Маменька подошла к дочери и поцеловала ее в макушку. — С утра пораньше молодой человек является в дом девушки, оставляет ей цветы… Думаю, это что-то да значит!

— Да вовсе ничего это не значит… Просто знак вежливости, — возразила Лиза.

— Ну уж нет! Никакой это не знак вежливости. Неужели ты думаешь, что он каждое утро развозит цветы всем девицам, с которыми танцевал? Да на это же не хватит ни сил, ни времени! Да и денежные траты немалые…

— И все-таки ничего это не значит. Вовсе ничего!

— Воля твоя, душенька, но ты не права. Поверь мне, я знаю. Твой папенька, когда женихался, каждое утро посылал мне букеты. Или сам привозил… — мечтательно вздохнула Анна Александровна.

— Но ведь это же совсем другое дело! Ведь это мой папенька! — воскликнула Лиза.

— Что же, когда-то он не был твоим папенькой, а мы с ним были едва знакомы. Так всегда и со всеми бывает.

— Я как-то не подумала об этом, — смущенно пробормотала Лиза.

— А ты подумай, дитя мое! Ну полно говорить. Одевайся и спускайся завтракать.

Спустившись вниз, Елизавета Гавриловна увидала тот букет, о котором говорила маменька. Изысканнейшее творение настоящего художника: вот что это было такое. Белые нежные лилии в соединении с бледными розами не могли не радовать глаз. Лиза подошла к цветам и вдохнула крепкий аромат.