Да, нельзя было сказать, что такое внимание было ей неприятно. Скорее напротив. Впервые ей прислали букет, и, как всякой молодой девушке, ей это было небезразлично. Лиза улыбнулась и, направившись к столу, коротко вздохнула.

— Как все-таки это мило, Гаврила Иванович, — оборотилась к мужу Анна Александровна, подавая ему кофе, — эти цветы!

— Да, мой друг, это мило, — довольно равнодушно ответил Гаврила Иванович.

— Я уже сказала Лизе, что, когда мы были молоды, ты дарил мне цветы каждый день.

— Да-с, это было, — улыбнулся князь, но все же без того энтузиазма, который могла бы ждать от него супруга.

Однако Анна Александровна не обратила внимания на вид мужа, она была всецело увлечена собственными мыслями и рассуждениями.

— А все же, Лизанька, что бы ты ни говорила, а это хороший знак. Да-с, хороший знак. — Княгиня пила кофе и ни на кого не смотрела. — Недурной жених этот итальянский князь.

— Вот уже сразу и жених, маменька, — покраснела девушка. — Что вы такое говорите!

— Да что же, мой свет, почему бы и нет? — продолжила Анна Александровна. — Очень естественно в твои года и в твоем положении рассуждать и задумываться о женихах. Было бы вовсе неразумно об этом не думать или стыдиться сего предмета! Вот уж глупо так глупо…

— Нет, Лизавета права, — подал голос Гаврила Иванович. — Не она о женихах должна рассуждать, а мы — ее родители.

— Конечно, Гаврила Иванович, конечно, — поспешила согласиться с супругом княгиня. — Но странно было бы Лизе не мечтать и не увлекаться мыслями о любви?

— Вот уж чего лучше не надобно, так это всяких таких… обольщений любовных! Никого это до добра не доводит, тем более молодых девиц! — энергически возразил князь. — Не то еще влюбится, избрав себе предмет недостойный, начнутся слезы да капризы… Сплошная головная боль!

Анна Александровна промолчала, но по лицу ее было видно, что она не согласна с супругом. Или не во всем согласна с ним.

— Что же, Анна Александровна, разве наше с вами супружество, сговоренное родителями нашими, не получилось весьма удачно?

— Точно так, Гаврила Иванович.

— Вот. А как бы вышло, ежели б не наши с вами родители, упокой Господи души их? — перекрестился князь. — Думаю, пути бы наши и не пересеклись, моя добрая Annete, — неожиданно прибавил Гаврила Иванович, вспомнив прозвание, которое дал своей молодой тогда еще супруге в первые года их совместной жизни.

— Да, мне теперь и подумать странно, что мы могли бы и не пожениться, — ласково улыбнулась княгиня, глянув на мужа.

— Так вот и мы должны приискать для нашей Лизаньки счастие. Не так ли, Лизок? — князь оборотился к дочери.

— Да, папенька… — Бедная девушка не знала, что и отвечать.

С одной стороны, ей думалось, что дела ее сердца надобно решать ей самой, но, с другой стороны, дочерний долг стоял перед нею и его она намеревалась выполнить со всей твердостью, как ее учили.

Лиза припомнила роман, который прочла не так давно. У героини не было любящих родителей, и судьбой она была вовлечена в тяжелые испытания. Но Памела (так звали героиню) всегда следовала законам добропорядочности и благоразумия и в конце концов была вознаграждена за свои добродетели. Не следует ли каждой девице поступать так же? И не следует ли ей, Лизе, благодарить Провидение за то, что оно даровало ей покойную и богатую жизнь? И разве не надобно быть благодарной за это и следовать беспрекословно родительской воле? Кончено, надобно!

Таким вот образом, отринув всяческие сомнения, Лиза продолжила, обращаясь к родителю:

— Конечно, папенька, вы совершенно правы. Я исполню любую вашу волю.

— Вот и хорошо, — улыбнулся князь. — Именно этих слов я и ждал от своей благоразумной дочери! Ну а теперь у меня дела. — Гаврила Иванович поднялся из-за стола. — Доброго тебе дня, Лизок.

Елизавета Гавриловна при этих словах поднялась и подошла к папеньке поцеловать руку. Князь благословил дочь и, довольный, удалился.

— Однако, Лиза, мне бы хотелось прибавить, что мы с твоим папенькой не тираны. И ежели ты не будешь расположена к человеку, который задумает просить твоей руки, то мы неволить тебя не станем.

— Маменька, я полагаюсь полностью на вашу с папенькой разумность. Вы же желаете мне только добра, — улыбнулась Лиза.

— Какое счастие иметь такую послушную дочь! — воскликнула княгиня.

Князь Гвидо оставался верен своим решениям. Он принялся оказывать Елизавете Гавриловне знаки внимания и на каждом балу танцевал с нею не менее двух танцев, и на каждом вечере сидел подле нее. Вокруг все только и твердили о том, что это что-нибудь да значит и что, верно, быть свадьбе.

На одном из раутов баронесса Юлия Николаевна, приметив, что Хованских нет, подошла к Кавальканти и, наведя на него свой знаменитый лорнет, спросила со свойственной ей прямотой:

— Неужели верно то, что мне кажется и о чем все твердят в свете?

— Что именно? — оборотился к ней князь Гвидо.

— Что вы влюблены и собираетесь посвататься к княжне Хованской?

— Влюблен? Не знаю… — рассмеялся Кавальканти. — Посвататься? Признаться, я думал об этом.

— Вот как? Вы откровенны, и весьма.

— Так же, как и вы, сударыня. Вы не находите?

— Нахожу, — ответно улыбнулась Юлия Николаевна.

Баронесса посмотрела в сторону и направила свой лорнет на очередную жертву своего любопытства. Кавальканти украдкою посмотрел на нее.

Ей было только тридцать шесть лет. Возраст не юный, но и не старый. Волоса ее были самого светлого оттенка, а глаза — голубые, как северное небо. Но она была слишком умна и чересчур прямолинейна для того, чтобы ею можно было всерьез увлечься. Однако она была вдовою, а стало быть, у нее был муж, которой, возможно, любил ее. Впрочем, может, и нет. Как и везде, браки здесь устраивались из сугубого расчета.

«Интересно, — подумал князь, — не слишком ли дерзко будет задать вопрос о ее чувствах к мужу? Мне бы хотелось знать ответ, черт побери!»

— О чем вы думаете, князь? — хитро прищурилась баронесса, внезапно обернувшись к Кавальканти.

— Я думаю о вашем муже.

— Что? — изумилась Юлия Николаевна.

— Точнее, — смутился князь, — мне интересно, любил ли он вас?

— Что за вопрос! — поразилась баронесса. — Почему вас это интересует?

— Я просто задался вопросом: а смог ли бы я любить такую женщину, как вы? Вы умны и резки, это пугает.

— Что же, откровенность за откровенность, князь. Мой муж любил меня, и брак наш состоялся по обоюдному согласию. Быть может, в молодые лета я была не так… резка и умна, — усмехнулась Юлия Николаевна. — Однако вы странный человек, сударь. Если бы я была не я, то испугалась бы вас.

— Значит, вы меня не боитесь? — спросил Кавальканти.

— А вас надобно бояться? — ответила она вопросом на вопрос.

— Нет, вовсе нет, — начал уверять князь.

— А стоило бы, полагаю, — прищурилась баронесса.

С этими словами Юлия Николаевна опять отвернулась и навела свой лорнет на молодого Голицына, который лишь недавно стал появляться в свете и выглядел порою презабавно. Но мысли ее заняты были вовсе не молодым Голицыным. Баронесса размышляла о том, сколь странен этот итальянский князь. Как не похож он на других людей, и не потому, что он иностранец, а… Но вот почему, она не могла бы сказать. Она только понимала, что даже его внешность вызывает в ней какие-то неопределенные подозрения. Юлия Николаевна поежилась. На нее повеяло каким-то холодом, совершенно неожиданным в этой теплой комнате.

— Что с вами? Вам нехорошо? — участливо осведомился князь.

— Нет, нет, все в порядке… Вот только… — Баронесса замолчала.

— Что?

— Я должна поговорить с молодым Голицыным и заметить ему, что так себя вести негоже! — решительно прибавила Юлия Николаевна.

— Это ваш долг, полагаю.

— Да, ведь Голицын мне сродни. Вы, уповаю, извините меня? — баронесса глянула на собеседника.

— Разумеется, — поклонился Кавальканти. Юлия Николаевна кивнула князю и отошла тотчас в сторону.