— Что ж, если этот штурвал сломается, мой отец отправит меня в Нью-Йорк.

— Гонконгцы, которые здесь процветают, должны остаться. Это их долг. Они и есть этот штурвал.

— Но все же… в случае чего… в какую страну вы имеете паспорт? В Канаду?

— У меня нет паспорта.

Викки была удивлена. Она еще не встречала ни одного гонконгца из более менее состоятельных слоев, кто бы не добыл себе паспорта, — работая ли за рубежом, вложив наличность в других странах или женившись.

— А почему?

— Я верю, что тревожные времена обостряют ум.

— Обостряют ум? Да они будут оттачивать его в воспитательно-трудовом лагере. Вы можете кончить жизнь, пася свиней в Монголии[20] лет эдак десять.

— Я гонконгская китаянка, — ответила Вивиан просто и убедительно. — Здесь мой дом.

По-донкихотски, до предела безрассудно. Может быть. Но в этом была своеобразная храбрость. Или покорность? Чувствуя себя неуютно, Викки вдруг подумала о своих убеждениях, о которых она редко вспоминала. Интересно, будет ли она когда-нибудь следовать им так же недвусмысленно?

— И здесь дом вашего отца.

Это был больной вопрос.

— Похоже, вы очень в этом уверены.

— Вовсе нет, — поспешно отрезала Вивиан. — Наверное, я, как китайский компрадор, надеюсь, что ваш хонг останется в Китае. На мой взгляд, это разумная и небеспричинная надежда, не так ли?

— Конечно, — согласилась Викки. — Я тоже на это надеюсь. Гонконг — одно из лучших мест в Азии, где можно заниматься бизнесом.

— И мы, — добавила Вивиан с более дружелюбной улыбкой, — не хотим снова стать беженцами.

Но Викки не стало легче от маленькой уступки Вивиан. Она чувствовала странное беспокойство, смутную и неопределенную тяжесть, которые проникали в ее мысли, и вдруг поняла, что у нее нет больше твердой уверенности, что плохое не может случиться. Может быть, это слухи о Ту Вэй Вонге так расстроили ее? Но Викки подумала: нет, не то. Это были звоночки, предупреждающие о чем-то более страшном.

С кормы раздался голос отца, и Вивиан резко подняла голову. Он и Ай Цзи наконец-то установили кливер, и тайпан наказывал Чипу держаться по ветру. Паруса надулись. Яхта слегка накренилась. Мотор стал работать глуше, и можно было даже слышать звук кильватерной струи. Викки отвела взгляд, чтобы не видеть сияющего лица Вивиан. Чувствуя, что ноги ее подкашиваются от шока, уныния и страха, Викки поняла, чьей подружкой была китаянка.

Викки смотрела на мать, открывавшую новую банку пива, а потом прижавшую покрытую капельками воды холодную банку к щеке. Нет, этого просто не может быть!

Она сдерживалась, пока они огибали Ист-Пойнт, плыли вблизи жалкой деревушки Гоминьдан с домами на высоких сваях — над крышами все еще развевались их вызывающие красные флаги, и тащились сквозь запруженный лодками канал Датун. Пришел ее отец и взял руль, обменявшись быстрым взглядом с Вивиан. Ни улыбка тайпана, ни улыбка его китайского компрадора не была более теплой, чем обычная, но Викки мерещилось, что в их глазах горели отблески одного пламени.

Миновали Шэ-О, где жили Хьюго и Фиона, и маяк Ваглан. Отец увернулся от кильватера гигантского японского судна, шедшего по каналу, и взял курс в открытое море.

Во влажном, не очень прозрачном воздухе суровые холмы окрестностей Гонконга, казалось, дрейфовали по ветру, и невозможно было различить, где остров встречался с морем, становившимся менее уютным.

Этого просто не может быть. В городе, где состоятельные мужчины — и гуйло, и китайцы — обычно имели любовниц, ее родители были легендарной парой.

Бракосочетание Макинтош-Фаркар было самым романтичным событием в жизни высшего общества в пятидесятом году. Словно гонконгская сказка — дочь старого тайпана, известная яхтсменка и независимая женщина, влюбилась в многообещающего, незаурядного молодого партнера своего отца. Все только и говорили об обедах, которые они давали, какие вечеринки они устраивали, как танцевали на балах, о пикниках на берегу моря после гонок «Чайна си рейс».

Даже если после стольких лет работы и воспитания детей Салли начала пить, и Дункану приходилось все ожесточенней и ожесточенней бороться, чтобы дела шли нормально, без сомнения, их семья оставалась самой прочной и стабильной в высшем обществе. Никаких скандалов, никаких пикантных любовных интрижек, за которыми охотилась целая армия гонконгских журналистов.

Викки украдкой взглянула на Вивиан и увидела, как ее темные глаза неотступно следуют за Дунканом. Неожиданно ей захотелось плакать. Ее первая инстинктивная догадка была правильной. Она сразу заметила в нем перемену — он был то непривычно на взводе, то странно умиротворенным.

Ее симпатии сразу же устремились к матери. Да, она пила. Да, ее настроение было переменчивым. Да, она нуждалась в нем, часто была требовательной. Но он мог быть таким же непредсказуемым и требовательным. И это не мешало им жить вместе. Было так жестоко отмахнуться от нее.

Холмы давно исчезли за кормой, а Викки все сидела и думала о своем ужасном открытии. Внезапно она почувствовала себя взрослой: как-то мрачно и зловеще-беспощадно зрелой и ужасно одинокой. Даже когда она пыталась убежать от родителей, надежда на их верность друг другу давала ей силы жить и идти вперед. Она могла идти куда угодно, зная, что там у них все в порядке.

Наконец Дункан передал штурвал Салли и пошел вперед. Викки встала и медленно пошла за ним. Она догнала его на носу. Отец присел на корточки рядом с Ай Цзи и стал снова возиться с кливером.

— Могу я с тобой поговорить?

— Прямо сейчас? Нам нужно понять, почему застряла эта штука.

Он взглянул на нее с легким раздражением. Но то, что он прочел на ее лице, заставило его попросить Ай Цзи сходить за ящиком с инструментами. Викки подождала, пока матрос спустился в люк.

— Ну-с, ваше высочество? Позволь мне сказать прямо: я сыт по горло нью-йоркским гостиничным бизнесом.

— Не бери в голову этот чертов отель! Все не так уж плохо.

— Прости, не понял.

— Вот послушай, что я собираюсь делать, чтобы поправить дела. Если ты захочешь потратить еще деньги, ты будешь в большом выигрыше уже через пять лет. Не бойся, я найду покупателей, если дела пойдут плохо.

Викки едва верила собственным ушам. Неужели в воздухе и впрямь запахло сожжением мостов? Ведь она сделала прорыв в Нью-Йорке одна, наугад. Отец покачал своей большой головой в ворчливом недоверии. Похоже, он не собирался продолжать этот разговор. В его глазах она прочла — он уверен, что она придет в себя.

— Какой бес вселился в вас, ваше высочество? — потребовал он ответа, и при любых других обстоятельствах она бы, наверное, подчинилась ему. Но то, что он наплевал на мать, покончило с его властью над дочерью.

— А в тебя — когда ты взял ее с собой в семейный круиз?

— Кого?

— Не надо меня больше дурачить, это оскорбительно.

— Я не понимаю, о ком ты говоришь.

— Мама знает?

Дункан Макинтош ответил ей взглядом, мрачным и тяжелым, как Гуандунские горы, но когда его разъяренная дочь не дрогнула, он не смог выдержать ее взгляд. Глядя поверх ее головы через всю яхту на кокпит — где сидела мать Викки и Вивиан Ло по-прежнему принимала изысканные позы на палубе, — он тихо ответил:

— Нет, не знает. И я благодарен, что ты оставила все как есть. Ни к чему причинять ненужную боль.

— А как у тебя с прикрытием?

— Что?

— Что подумают все: почему она на борту? Что подумает мама?

— То, что есть на самом деле. Вивиан Ло — ценный служащий в моем штате. Я полагаюсь на нее в переговорах и на ее чертовски хорошие советы — как держать в руках китайцев, как с ними общаться.

— Питер знает китайский.

Питер Макинтош жил в Китае — сначала, когда был студентом, потом — учителем.

— Твой брат белый. Гуйло. Мне неважно, какой он специалист по Китаю, я знаю одно: он всегда будет басурманским бесом, в лучшем случае — забавной зверюшкой в их глазах.