— Я Викки Макинтош. Добро пожаловать на нашу яхту.

— Вивиан Ло.

Она ответила коротким рукопожатием, хотя ее пальцы казались хрупкими, как резная слоновая кость. Ногти были покрыты бледно-розовым лаком такого оттенка, какого Викки никогда не видела раньше, и она подумала: как легко восточная женщина может заставить уроженку Запада почувствовать себя нескладной.

Похоже, Вивиан была одних лет с Викки, может, чуть помоложе. У нее были блестящие черные волосы до плеч и слегка смугловатая кожа, казавшаяся мягкой и гладкой, как масло. Она была складно сложена, как кантонка, ростом не выше Викки, но безусловно худее.

Викки правильно угадала, что Вивиан не была подружкой матроса. Ее белые свободные брюки были слишком чистыми; обувь, правда, небезупречного вкуса; золотое ожерелье было достаточно массивным, чтобы удушить ее, если она им за что-нибудь зацепится. Викки опять гадала: с кем же она пришла? Чип, конечно же, не мог купить это золотое ожерелье на свою зарплату полицейского и уж тем более — изысканные нефритовые сережки из тех, что продаются на Кар-стрит. Она говорила с оксфордским акцентом, который вовсе не прививался в местных школах Гонконга; голос ее был низким, приятного чистого тембра.

— Добро пожаловать домой.

— Я вижу, в Гонконге по-прежнему ничто не секрет. Я только сегодня утром прилетела.

— Я знаю. Я работаю на тайпана.

Вот это сюрприз! Хотя Макинтош-Фаркар нанял более двух тысяч людей в Гонконге, Викки сомневалась, что хотя бы полдюжины были когда-либо приглашены на борт «Вихря», не говоря уже о семейном круизе.

— И что же вы делаете у отца?

— Я его китайский компрадор, — ответила Вивиан с гордостью.

Еще один сюрприз. Значит, Вивиан Ло была точно не просто подружка матроса на уик-энд. В 1969 году «китайскими компрадорами» именовались деловые люди, бывшие по статусу выше обычных торговцев. В колониальные времена местные компрадоры успешно выполняли функции посредников между гонконгскими торговыми домами и китайскими, но теперь именно китайские компрадоры соблазняли китайцев из КНР на сделки и оценивали степень риска для гонконгцев.

Они были незаменимыми посредниками при заключении сделок внутри самого коммунистического Китая. Вопреки двадцати годам экономических реформ после смерти Мао, или, может, из-за них, деловой климат в КНР с ее громоздким коррумпированным бюрократическим аппаратом, мириадом диалектов и постоянно меняющимися политическими альянсами был по-прежнему, по выражению Хьюго, «уникальным».

— Вы давно работаете у нас? — спросила Викки.

Вивиан некоторое время рассматривала Викки оценивающим взглядом, словно давая понять, как откровенно, по-хозяйски звучало это «у нас». Викки, хотевшая, чтобы это и звучало по-хозяйски, ждала. Она увидела завидное спокойствие в темных глазах китаянки, ставших из лучисто-солнечных цвета бронзы.

— Четыре года. Вы снова будете заниматься делами хонга?

— А я никогда и не бросала, — быстро ответила Викки, слишком быстро, потому что это было не совсем так. Нельзя было не заметить, что Вивиан была не простой служащей; нити же, которые связывали Викки с компанией отца, как и с самим отцом, — всегда запутанные, — стали тоньше.

Вивиан ничего не говорила, словно смакуя несоответствие, и наблюдала краешком глаза, как кошка. Она казалась проворной и сообразительной и, похоже, много знала.

— Я продолжаю руководить нашим офисом в Нью-Йорке, — ответила Викки на незаданный вопрос. Это звучало весомее, чем было на самом деле, и у Викки появилось подозрение, что Вивиан это тоже знает. Потому что, если она потеряет отель, штаб-квартира Макинтошей-Фаркаров на Манхэттене уменьшится до размеров единственной комнатушки в здании «Пан Ам»[17] на нижних этажах, отведенных для интернациональных корпораций с ничего не говорящими названиями, сомнительного происхождения и прошлого, с арендованной мебелью и раздолбанным коммутатором.

— Каковы ваши планы там? — спросила Вивиан. — Я имею в виду, помимо отеля?

Прежде чем ответить, Викки оглядела шхуну. Отец и Ай Цзи все еще возились с кливером.

Вивиан стояла в ленивой позе, прислонившись к бакштагу,[18] похожая на восточную морскую богиню. Для неморяка эта элегантная особа с холодными глазами чувствовала себя слишком уютно на шаткой от сильной килевой качки палубе. Она была невозмутима. Викки стала вспоминать, сколько кофе выпила она в самолете.

— Я буду представлять отца в его новых проектах, — сказала она, поворачиваясь, чтобы взглянуть на обширный и компактно застроенный деловой район Гонконга. Ультрасовременные башни офисов растянулись вдоль побережья, как бесконечный лабиринт, от Козвэй Бэя через Ваньчжай, центр города — далеко на запад, и, казалось, карабкались по холмам, словно они собирались добраться до вершины горы Виктория Пик.

— Как он по сравнению с Нью-Йорком? — спросила Вивиан. — Я там никогда не была.

Викки, раздраженная направлением, которое принял разговор, ответила резко:

— Гонконг выглядит так, словно японцы купили Нью-Йорк, продали верхние этажи небоскребов на утильсырье, а оставшееся — китайцам. Те притащили их к подножию горы, куда они сползутся в один совсем не прекрасный день.

Что-то ледяное промелькнуло в глазах Вивиан, и Викки, напомнив себе, что Вивиан не виновата в ее провалах в Нью-Йорке и что ей предстоит провести в обществе китаянки четыре дня на яхте, где еще много других людей, заговорила более примирительным тоном:

— Нью-Йорк гораздо больше и внушительнее Гонконга, он даже элегантный, с умело организованным свободным пространством. Я была поражена его планировкой, расстояниями между зданиями. Гонконг — это хаос.

— Китайский хаос, — обронила Вивиан.

— Верно, китайский. Вы бы только послушали прозвища, которыми они окрестили здания: башню — штаб-квартиру Макинтошей-Фаркаров у Козвэй Бэя — они прозвали «Зуб Хакка»; огромный «Волд Оушнз-хаус» Ту Вэй Вонга, второй по высоте в Азии, называют «Слишком высокий домище»; Джардин-хаус с круглыми окнами — «Дом с тысячей дырок».

— Вы знаете, он не уедет из Гонконга.

Викки удивленно посмотрела на китаянку:

— Может быть, у нас не будет выбора в будущем году, — стала она объяснять терпеливо. — Мы всегда должны быть готовы сорваться отсюда, если дела на границе будут совсем скверными и Народно-освободительная армия оккупируют Сентрал-стрит. Или служба госбезопасности начнет арестовывать деловых женщин, чтобы сделать их более сговорчивыми.

Вивиан не улыбалась.

— Ваш отец должен будет остаться в Гонконге после первого июля девяносто седьмого года.

— Вы не понимаете. Конечно, наша семья не приехала прямо из Англии, чтобы сколотить состояние за пять лет. Мы беженцы, такие же, как многие китайские семьи. Отец моей матери уехал из Шанхая в двадцатые годы; преступные триады,[19] типа «Зеленой банды», сделали работу на таможне для честного человека смертельно опасной для жизни.

В старом Шанхае, самом коррумпированном городе на побережье Китая, китайские банды держали под контролем полицию, были в относительном мире с иностранцами-бизнесменами, но были далеко не столь сговорчивы, когда дело касалось попыток вмешаться в их контрабандные дела.

Отец убежал от коммунистического «освобождения» в сорок девятом году. Мы стали жить здесь. Сегодня мы последний независимый британский торговый хонг в Гонконге. Но мы такие же беженцы, как и любой китаец, и поэтому не думайте, что Макинтоши-Фаркары пальцем не пошевелят, чтобы спастись.

Вивиан ответила спокойно, но твердо, так, словно она не слышала ни слова из того, что сказала Викки:

— Гонконг — как штурвал этой яхты. Вашей яхты. Гонконг — это руль для Китая. Ваш отец это понимает. Куда идет Гонконг — туда идет и Китай. Вперед к свету или назад во тьму.