— Я бы оставил это там, где он есть, — ответил полицейский китайскому компрадору. — Если они вооружены, то уж получше нашего.

Чтобы хоть как-то отвлечь Херста от мрачных мыслей, Викки дала ему свой бинокль и показала, как сфокусировать сначала один глаз, а затем другой.

Он присвистнул:

— Фью-ю-ють! Да там тьма каких-то шизовых уголков.

— Так они равномерно распределяют тяжесть.

— Не понял!

— Она стала терпеливо объяснять ему разные старинные хитрости, при помощи которых строители увеличивают надежность дерева, бамбука и парусов. Рама из прямых балок укрепляла корпус, имевший форму полумесяца, а бамбуковые ребра делили каждый парус на множество трапециевидных секций, и он вздувался на ветру, как гигантский алый веер.

— Черт возьми, откуда вы столько знаете о джонках?

— Макинтоши-Фаркары имели шлюпочную мастерскую. Отец поручил мне управлять ею. Это была моя первая работа после окончания школы.

— Забавная работенка для гуйло.

— Отец тоже так думал.

Улыбчивые китайцы-кораблестроители охотно делились с дочерью тайпана секретами искусства строительства джонок. Но пока они удивляли ее виртуозностью ручного труда и точностью замеров на глаз, они так же искусно подворовывали строительные материалы Макинтошей-Фаркаров, чтобы строить потихоньку быстроходные сампаны для контрабандистов где-нибудь на задворках. Викки обнаружила это, когда попыталась провести инвентаризацию — так, как ее учили в школе. Тогда в назидание ворам Викки конфисковала сампан и продала его под видом особо быстроходного тендера. Но это не избавило ее от подшучиваний отца. Ушлые же строители сампанов отнеслись к ней более снисходительно, прозвав Драконьей Дочкой.

Джонка неслась к «Вихрю»; залитые солнечным светом паруса разбухли от напора ветра. Якорь со ржавыми лапами свисал с носа, и вереница автомобильных шин опоясывала корпус. На вид джонке было лет сто — словно чудом выживший очевидец, спасшийся от дюжины войн и революций.

— Она совсем близко.

Джонка стала ложиться на курс параллельно курсу яхты. Балки скрипели и снасти взвизгивали, когда матросы, одетые в темную одежду, выбирали шкоты похожих на калейдоскоп парусов. Когда джонка наконец подплыла, они свесились через борт и уставились на яхту.

— Ай Цзи, сбавь ход.

— Слушаюсь, тайпан.

— Кто они? — спросил Уолли Херст.

Чип ответил:

— Каэнэровцы, не так ли, Дункан?

— Выглядят довольно потрепанными.

Со своими изношенными, кое-как залатанными парусами и корпусом, казалось, вот-вот готовым развалиться — краска на нем почти совсем облупилась и почернела от воды, — джонка была такой же обшарпанной, как безобразные рыбачьи посудины каэнэровцев, изредка заползавшие в гавань. К тому же, подумала Викки, джонки больше уже не ходят под парусами, разве что только во время пышного праздника, посвященного морской богине Тинь Хао. Все, кроме самых нищих каэнэровцев, давно обзавелись дизельными моторами, позволявшими плавать по морю круглый год, вместо того чтобы дожидаться зимнего муссона.

— Думаю, это контрабандисты, — сказал Чип. — Никакого железа, чтоб не засек радар.

— Спускают шлюпку, — заметил Хьюго.

В нее забрались двое мужчин, шлюпка отвалила и запрыгала по волнам.

— Что им нужно? — спросил Уолли Херст.

— Наши джинсы и видаки, — съязвила мать Викки.

Викки посмотрела на Хьюго. Он успокоил ее, покачав головой. Все знали, что патрульные катера каэнэровцев грабили китайских рыбаков. А не так давно, в девяносто третьем, нападению подверглась яхта гуйло. Но, похоже, это был последний подобный случай. Китайские власти отправили виновных на публичное обезглавливание на стадионе в Кантоне — в попытке успокоить интернациональный клан бизнесменов Гонконга. Конечно же, это дало прямо противоположный эффект. Все еще раз поняли, чего они скоро лишатся — личной свободы и прав человека, которые пока им гарантирует британский флаг. «Наверное, тут уж ничего не поделаешь», — писала мать Викки.

Сампан пыхтя подвалил к яхте, и уныло одетый матрос поднялся во весь рост с мотком линя, который он швырнул прямо в Дункана Макинтоша.

— Дерьмо, — фыркнула мать Викки, но отец просто закрепил его на ближайшей лебедке и дал слабину канату, когда сампан стукнулся о борт яхты.

Матрос-китаец заговорил. Викки посмотрела на Мэри Ли, думая, что это, наверное, фуцзяньский диалект, но Мэри никак не реагировала на сказанное. Тогда вперед вышла Вивиан Ло и обменялась с ним несколькими фразами, которые затем перевела Дункану — так тихо, что Викки не могла слышать.

— Хьюго, — позвал Дункан.

Хьюго спустился в сампан.

— Вивиан.

— Я хочу с тобой, — сказала Викки.

— Шлюпка уже полная. Мне нужна Вивиан как переводчик.

— Я говорю по-китайски.

— Ради Бога, ваше высочество! Не смеши. По-твоему, эти парни похожи на говорящих на путунхуа? Эта джонка из Нинбо.

Восточнокитайский порт Нинбо, расположенный в ста шестидесяти милях от Шанхая — через залив Ханчжоувань, был родиной большинства гонконгских судовладельцев.

— Они говорят на каком-то тарабарском языке. Нам еще повезло, что с нами Вивиан.

Викки почувствовала себя беспомощной. Протестовать было бесполезно. Путунхуа, являющийся языком элиты, был огромным подспорьем, когда дело касалось бизнеса в центральной части Китая с ее бесчисленными диалектами, и жители там были своего рода полиглотами. Но он был так же бесполезен, как латынь в общении с простыми людьми к югу от Янцзы.

— Тогда возьмите Питера! — воскликнула Мэри.

Дункан игнорировал ее слова, окликнув вместо ответа стоящего у руля Ай Цзи. Лицо матроса было напряженным и сосредоточенным.

— Так держать, Ай Цзи, вровень с ней, — а потом с драконьей усмешкой прибавил: — Если они поменяют курс, ты пойдешь за ними. Быстрей, быстрей!

— Слушаюсь, тайпан, — ответил матрос, встревоженно глядя на большую джонку, которая могла и впрямь обогнать их по ветру.

— Ну, пошли, Вив, в сампан. — Дункан взял китаянку за руку с мягкой грацией, которую Викки никогда прежде за ним не замечала, и спустился с ней в шлюпку, все еще держа ее руку. Заметили ли это остальные? Викки в душе безмолвно заплакала, мучимая мыслью, что только танцоры или любовники могут так преображаться, касаясь друг друга. Послышался всплеск — сампан отчалил и устремился вперед.

В отчаянии, провожая их взглядом, Викки смотрела, как суденышко взлетало и падало на волнах.

— Однако… — пробормотала Салли, — море становится неспокойнее.

Порыв ветра вспенил гребень волны, забрызгав их лица.

Викки снова поднесла к глазам бинокль, упираясь коленями в бортовые леера. Она увидела, что сампан причалил с подветренной стороны джонки, и из нее стали выбираться пассажиры. Позади она услышала, как Мэри распекает Питера.

— Сколько раз я тебе должна твердить, что нужно идти напролом?! — шептала она разъяренно. — Ты должен был поехать с ними.

Питер пробормотал что-то нечленораздельное.

Викки стало жалко Питера, но она также знала, почему так рассвирепела его подружка. Мэри, домогавшаяся Питера и обижавшаяся за него, когда ей казалось, что кто-нибудь расстраивает ее честолюбивые планы относительно Питера, и, очевидно, ревниво относившаяся к статусу Хьюго в семейном бизнесе, тоже догадалась, что эта случайная встреча в море не была неожиданностью для тайпана Макинтоша-Фаркара.

Джонка скрипела и стонала, качаясь на волнах неспокойного моря, — звук, напоминавший Хьюго детство, когда он плавал с дедушкой на деревянном шлюпе.

— Мой сын, — представил его Дункан Макинтош.

Капитан джонки, толстый, обжаренный солнцем тип с щербатыми зубами, поклонился. Офицер Национально-освободительной армии едва кивнул. Он был не в форме, но Хьюго служил в армии и живо смекнул, кто перед ним.

Отец обменялся рукопожатием с упакованным в разные ремни северянином. Хьюго узнал его по фотографиям в колонках новостей — Ма Биньян, неистовый студенческий вожак, выживший в кровавой пекинской бойне. «Эйшавик» поместила его фото на обложке — лицо залито кровью, красная повязка на голове и майка с иероглифами, означавшими «кровавый должок». Политики-ортодоксы засудили его, и только его покровитель, партийный лидер Тан, организовал его освобождение, когда реформисты быстро пошли в гору в девяносто четвертом — году.