— Ты уезжал? — спросила она.

— Да, в Канаду и в Штаты. Я занят одной сделкой — хочу купить Китайскую башню.

— Я слышала.

Говорили, что Альфред зарабатывал себе скромное состояние, импортируя части разделанных туш животных из боен Северной Америки для гонконгских поваров. Китайская башня была самой крупной новой недвижимостью на продажу в Козвэй Бэе — эдакий скачок в карьере.

— Ты и впрямь платишь два миллиарда?

— Около того.

Два миллиарда были колоссальной суммой — она взвинтит цены на недвижимость по всей колонии. Это был самый свежий, занимавший всех на данный момент слух; и она не могла устоять, чтобы не разузнать поподробнее.

— А правда, что ты взял деньги у каэнэровцев? Это что, их идея?

Миндалевидные глаза Альфреда стали немного непроницаемые, словно он тоже слышал эту сплетню и был разочарован, что из всех людей именно Викки Макинтош поверила, что он мог быть мальчиком на побегушках у Пекина.

— Я не прикрываю Китай, — ответил он мягко. — Это настоящая сделка.

Викки мысленно отметила, что ей нужно посоветовать отцу купить еще недвижимость, пока цены не подскочили.

— Желаю удачи… Ты выглядишь отлично, таким преуспевающим.

В самом деле, Альфред сиял. Он был просто великолепен в жемчужно-сером костюме, с непринужденной приветливой улыбкой, и она была счастлива, что ее «красивый китайский мальчик» давних лет опять объявился.

Все эти годы он призраком, с тревожащим постоянством забирался в ее воображение. Она могла не думать о нем месяцами, а потом вдруг однажды она замечала хорошо сложенного статного мужчину, или характерную походку, или встречала неистового энтузиаста, и Альфред всплывал в ее памяти, как неутихающая нота.

Уже в детстве Альфред понял, что такое английский язык для жителя Гонконга. Умение бегло говорить на этом международном языке означало гораздо больше шансов для честолюбивого китайца пробиться наверх. Он серьезно занялся своим произношением и добился вполне сносного, смотря старые английские фильмы. Позднее он познакомился с австралийцем в Сиднее, где Альфред учился разбираться в хитросплетениях бизнеса, связанного с недвижимостью. Он работал в китайской компании, переехавшей в Австралию сразу же после англо-китайской декларации 1984 года.

Он поспешил домой, как только получил австралийский паспорт, уже европеизированный в стиле одежды и манерах. Замаячил 1997-й, и, подобно многим в Гонконге, он прибавил свое китайское имя к европейскому, так что на его визитной карточке значилось Альфред Цин Чумин. Приятели-кантонцы называли его бананом: желтая кожа, белая сердцевина, что его очень веселило.

Приятели Альфреда — китайцы — провозгласили, что западные женщины — это высший класс. Какая у них внешность, какой вкус, какие манеры! Человек со вкусом выберет непременно европейскую женщину. Альфред Цин продемонстрировал свой вкус, положив глаз на Викторию Макинтош — потрясающую женщину с волосами до плеч цвета бледного золота, точеной фигурой и несравненными сапфировыми глазами.

Они познакомились на одном из благотворительных мероприятий в «Жокей-клубе» — Альфред был там по приглашению одного из своих покровителей, который когда-то помог ему стать на ноги. Так началась эта необычная дружба двух таких разных людей из разных слоев общества. Он был первым юношей-китайцем, которого Викки сочла привлекательным, а она — как подразнивала Альфреда Викки — была в колонии единственной блондинкой ростом не выше его.

Честный, умный Альфред показался Викки таким экзотичным, таким непохожим на ее одноклассников — бездельников и болтунов. Из каждого разговора с ним она узнавала новое о жизни, о которой раньше только догадывалась. Его отец и мать были повара — у них был маленький ресторанчик на Коулуне. Когда она наконец уговорила его познакомить с родителями, кухня восхитила и озадачила ароматным зноем, возней, непривычными запахами и сверкающей утварью. Громкие энергичные возгласы на кантонском переходили во взрывы смеха — маленькие братья и сестры Альфреда боролись с уроками под всеобщим любящим присмотром взрослых и подростков.

До этого дня то немногое, что Викки знала о китайцах, она знала только со слов Альфреда: их цинизм, в котором не было горечи, просто взгляд на вещи такими, какими они были; обратная сторона этого цинизма — почти парализующий фатализм; слишком строгое отношение к женщине; их чувство чести по отношению к семье, клану и старым друзьям и полное отсутствие у них интереса к «почему» и «а что было бы, если…».

Альфред окинул быстрым взглядом ее офис. Вид из окна был скромным по гонконгским стандартам: «Макинтош-Фаркар-хаус» был окружен новыми, более высокими зданиями, как грибы после дождя, выросшими в районе Козвэй Бэй.

— Какой у тебя классный письменный стол! Это был стол Хьюго?

— Это наш традиционный стол для Номера Второго. За ним обычно сидел мой отец, когда работал у дедушки. Он с английского чайного клипера.[26] Видишь, какие мощные петли дверок, какой он массивный — специально для штормовых морей.

Казалось, Альфред был счастлив слышать каждое ее слово, особенно если оно побуждало ее говорить дольше, чем она собиралась.

— Хонг Фаркаров купил чайные клипера за бесценок, когда появление пароходов превратило их в анахронизм.

— Хорошее дело, — Альфред потрогал отполированную латунную ручку ящика, а потом заметил дверь в стене, трудноразличимую среди тиковых панелей.

— Куда она ведет?

— В офис тайпана.

Альфред понимающе усмехнулся:

— Старые китайцы говорят: «Ответственность без власти приводит к язве». Держу пари, молодому Питеру это не по душе.

— Ты бы выиграл пари.

Питер боролся с Викки за офис Хьюго с его дверью напрямую к отцу, подстрекаемый Мэри Ли. Он был с ней официально помолвлен с лета. Викки не уступила, и Мэри стала относиться к ней враждебно. Это было особенно плачевно сейчас, когда Мэри должна была стать членом их семьи. Но один из важных уроков, усвоенных Викки за время своего участия в делах Макинтошей-Фаркаров, — это разница между мелкими стычками и борьбой за выживание. Стараясь быть поближе к отцу любым способом, она потребовала офис Хьюго ценой того, что она остается.

Но не было никакого обмана, думала Викки: она делала это открыто, и теперь офис был ее — с письменным столом Хьюго и дверью, за которой иногда, даже поздно вечером, ощущалось присутствие отца. Правда, за шесть месяцев она всего пару раз входила в его кабинет без предварительного звонка, хотя во время осеннего кризиса с рабочей силой, грозившего тяжко отразиться на всех прожектах Макинтошей-Фаркаров в колонии, дверь была открыта всю неделю. И вовсе не бедный Питер был ее настоящим противником. В дальнем углу отцовского офиса была особая дверь, которая вела в офис, ранее принадлежавший Джорджу Нг, пожилому компрадору, а теперь там находилась Вивиан Ло, и Викки подозревала, что это именно она ускорила отставку старика Нг и помешала сесть на его место его сыну.

Прошлогодние повстанцы были не единственными возмутителями спокойствия и нарушителями британских порядков в Гонконге. Куда больше шума наделало возвращение на Коулун рынка диких животных. Котята, собаки, медведи и виверры[27] впервые стали доступны китайским гурманам после ста шестидесяти лет. Змеи, конечно, всегда были под рукой, — лениво извивавшиеся в проволочных клетках, — на это колониальные власти закрывали глаза, но до середины девяностых годов китайцы с их пристрастиями к экзотике должны были отправляться в Кантон за лапами или мозгами обезьян. И все же даже теперь, если нельзя было найти нужных деликатесов в городе, они пробирались к границе в поисках подпольных торговцев.

Вивиан бродила по рынку в Монг Коке, до отказа забитому людьми с разной снедью и живностью, — местечку, зажатому со всех сторон узкими улочками, недалеко от дома, где она жила с тетушкой Чен. Овощи маскировали главный товар. Она шла мимо горок сверкающих на солнце редисок и сочных груш, россыпей бобов и белоснежных горок риса. Чуть дальше торговцы лапшой развесили свой товар, как бамбуковые занавески. Потом шли торговцы рыбой — перед ними стояли пластмассовые корытца, в которых плескалась рыба. Туда подавался воздух, накачиваемый через путаницу шлангов. Пахло горячим маслом, свежеразрытой землей и навозом. Пыхтели воздушные компрессоры, клацали кухонные ножи, шаркали метлы в руках подметальщиков, жужжали мухи и шлепали сандалии по истоптанной несчетными ногами земле.