Талос закрепил двуствольный болтер на пластине набедренника.

— Терций изменился и внутренне, и внешне. Он всегда был любопытным и во время полета в варпе любил стоять на смотровой палубе, глядя в самую глубину безумия. Он так долго вглядывался в бездну, что она проникла в него самого. Вначале симптомов было мало — спазмы, носовые кровотечения. Я был тогда моложе и плохо представлял, на какие признаки нужно обращать внимание, когда речь идет о заражении. Я понял, что для него все кончено, когда он превратился в хищную тварь и отправился ползать по нижним палубам. Он охотился на людей из команды, чтобы сожрать их.

Она содрогнулась. И самые юные навигаторы знали, что тысячи и тысячи видов порчи подстерегают людей в варпе; даже в тоскливые времена на «Звездной деве» Октавия успела повидать достаточно случаев, когда экипаж, оставшись без защиты, становился жертвой этих миазмов. До таких крайностей не доходило, но все же…

— А Секонд, что случилось с ним? — спросила она.

— Не хочу говорить о втором слуге. Та история оставила очень неприятные воспоминания, и даже когда все закончилось, легче не стало. — Подняв шлем, он повертел его в руках, осматривая. — Скажи уже, что тебя беспокоит.

— Откуда ты знаешь, что меня что-то беспокоит? — прищурилась она.

— Может, потому что я все-таки не законченный дурак?

Октавия с трудом изобразила улыбку. Он может ее убить — и убьет, если захочет, без секундного раздумья. «Сейчас или никогда», — подумала она.

— Я все еще вижу Рожденную-в-пустоте.

Талос прикрыл глаза и медленно выдохнул.

— И?

— Когда я иду по коридору, то слышу ее плач за углом. Мельком вижу, как она убегает по пустым галереям. Это она, я точно знаю. А вот Пес ее не видит.

Явно чувствуя себя неуютно под пристальным взглядом Повелителя Ночи, слуга робко пожал плечами. Талос повернулся к Октавии.

— Итак? — Она склонила голову. — Я заражена?

Ответ сопровождался вздохом стоического терпения:

— От тебя одни неприятности.

Чувство собственного достоинства, почти забытое, всколыхнулось от этих слов, и Октавия выпрямилась, расправив плечи.

— Могу то же сказать о тебе. С тех пор как ты взял меня в плен, жизнь была скупа на милости. Да, и ты на меня охотился, помнишь? Поймал и затащил на корабль, схватив лапой за горло, словно я какая-то лакомая дичь.

Талос рассмеялся. Как обычно, это был едва слышный смешок, мягкий выдох, дополнивший кривое подобие улыбки.

— Мне никогда не надоест слушать твои терранские колкости. — Воин помедлил, а затем добавил: — Октавия, будь осторожнее. Ты думаешь, что слабость в тебе, но это не так. Корабль провел в варпе целую вечность. Заражена не ты, заражен сам «Завет». Скверна проникла в его корпус, мы все вдыхаем ее вместе с корабельным воздухом. Мы еретики, и такова наша участь.

— Это… слабое утешение.

На мгновение его взгляд стал до боли человеческим. Бровь приподнята, губы скептически изогнулись: «А чего ты хотела?»

— «Завет» меня ненавидит, — сказала Октавия. — Я уверена. Каждый раз, когда мы соприкасаемся, он содрогается в отвращении. Но он бы не стал намеренно терзать меня призраками — его дух слишком примитивен для этого.

— Безусловно, — Талос кивнул. — Но, помимо команды из плоти и крови, на «Завете» есть и другой экипаж, из воспоминаний — множества воспоминаний. На его палубах погибло больше людей, чем сейчас работает. Корабль помнит каждую смерть. Представь, сколько крови пролилось на его сталь, сколько раз его вентиляционная система впитывала последний вдох умирающего. И этот же воздух, пройдя очистку, вновь и вновь попадает в легкие живых. Мы живем внутри памяти «Завета» и поэтому все время от времени видим вещи, которые не вполне реальны.

— Ненавижу этот корабль. — Она снова начала дрожать.

— Нет, — возразил он, опять беря в руки шлем. — На самом деле не ненавидишь.

— Я и представить не могла, что все будет так. Управлять боевым кораблем Легионес Астартес — да любой навигатор молить будет о таком шансе. А как «Завет» движется, как поворачивается и скользит — словно змей в маслянистой воде, словно какое-то мифическое создание. С этим ничто не сравнится, но внутри него все такое… отравленное. — Октавия умолкла и пристально смотрела на него, чувствуя кислотный запах его дыхания.

— Нехорошо глазеть, — заметил воин.

— А тебе повезло, что не лишился глаза.

— Какая занятная игра слов. Половину моего черепа заменили сварной пластиной, и Сайрион уверяет, что вся левая часть лица у меня теперь выглядит так, словно я побывал в когтях горной пумы.

Он провел пальцами, защищенными броней, по вискам, где еще виднелись послеоперационные шрамы. Повреждения были столь серьезными, что даже его сверхчеловеческий организм с трудом с ними справлялся. На левой стороне лица шрамы, начинаясь у виска, тянулись до самого рта.

— Нет, Октавия, везение не оставляет таких следов.

— Ну, не так уж все плохо, — сказала она. Было в его поведении что-то, что ее успокоило, — возможно, дружеская непринужденность в тоне и в открытом, искреннем взгляде. — А что такое горная пума?

— Хищное животное с моей родной планеты. Когда увидишь одного из Атраментаров, обрати внимание на его наплечники. Рычащие львы, изображенные там, — это звери, которых на Нострамо называли горными пумами. Выезжать из города, чтобы поохотиться на них, считалось среди главарей банд символом престижа.

— Хозяйка, — вмешался Пес, и Октавия повернулась к нему. Урок истории прервался.

— Что?

У Пса был смущенный вид.

— Я как-то убил такую пуму.

Октавия удивленно наклонила голову, но Талос опередил ее:

— Ты из нагорников? — Его низкий голос гулко раскатился по комнате.

Пес склонил уродливую плешивую голову, на которой оставались только клочки седых волос:

— Да, господин. И я однажды убил горную пуму. Это был котенок, и я его съел.

— Вполне вероятно, — признал Талос. — Нагорники жили — точнее, выживали — в скалистых краях, вдали от городов.

— Собственно, сколько тебе лет? — Октавия все еще разглядывала Пса.

— Больше, чем вам, — заверил ее Пес и кивнул, словно такой ответ объяснял все. «Невероятное создание», — подумала она и повернулась к Талосу: — Как рука?

Воин посмотрел на скрытую под броней конечность, сжал ладонь в кулак. Благодаря доспеху разница между левой рукой и правой была совсем не заметна. Но без слоя керамита все выглядело иначе: вместо органики — крепкие кости из металла и гидравлические суставы. При каждом движении псевдомускулы и сервоприводы издавали скрип — хоть и едва слышный, но все равно непривычный. Маленькие шестеренки в запястье вибрировали, пласталевый локтевой сустав потрескивал, если его слишком быстро сгибать или разгибать, и все это до сих пор казалось Талосу немного странным и даже удивительным. Он поднял руку перед Октавией и по очереди нажал большим пальцем на подушечки остальных. Даже на мельчайшее движение доспех отзывался ворчливым гулом.

— Сайрион лишился руки на Крите, — сказал Талос. — Так у нас с ним появилось нечто общее — к сожалению.

— А как по ощущениям?

— Как моя собственная рука, — он пожал плечами, — с поправкой на «почти».

— Понятно, — она невольно улыбнулась.

— Думаю, насчет ремонта надо проконсультироваться с Делтрианом. Хочешь пойти со мной?

— Нет уж, спасибо.

— Нет, — ввернул Пес, до сих пор таившийся у порога. — Нет, сэр.

С треском включились вокс-динамики, установленные по всему кораблю, и по коридорам загремел низкий, тягучий голос Возвышенного:

— Переход в эмпиреи — через тридцать вахт. Экипажу занять свои места.

Октавия воззрилась на репродуктор, закрепленный на стене.

— Так мне вежливо намекают, что пора возвращаться к себе.

Талос кивнул.

— Иди в свои покои, навигатор. Остерегайся призраков, что бродят по кораблю, но не позволяй им запугать тебя. Сколько нам еще до цели?

— Считая от границы Мальстрима — еще день. Может, два. Но есть еще кое-что.