Он вспомнил суровое испытание, выпавшее на долю десятилетнего мальчика, как будто это было вчера. Он, толкаясь и отбиваясь, продирался сквозь толпу, пока не прорвался вперед, чтобы только увидеть женщину, давшую ему жизнь, а теперь уронившую вперед голову, задыхающуюся от дыма; ее светлые волосы уже почернели от копоти. Он раскрыл рот, чтобы закричать: — «Мама», — но внезапно чья-то рука зажала ему рот.

— Ты — ее сын? — шепотом спросил незнакомый голос.

— Да.

— Тогда молчи, а то они убьют и тебя.

И он без единого звука наблюдал, как заживо сгорает его мать, пока больше уже не мог выносить этого зрелища и, отвернув голову, уткнулся в плащ странного человека, стоявшего возле него, и зажал уши, чтобы не слышать ее ужасных криков.

Потом, когда толпа рассеялась, он пошел с незнакомцем и собрал в коробочку пепел и все, что осталось от любящей мамы, которая в течение десяти лет была его единственным задушевным другом.

— Пойдем, я отведу тебя твоему отцу, — сказал незнакомец.

— Но у меня не отца. Он умер до моего рождения.

— Он жив и находится всего лишь в миле отсюда. Пошли!

Странное шестое чувство, всегда присущее ему — по наследству от матери! — тотчас сказало ему, что это правда. Мужчина подхватил его и посадил в седло перед собой, и они быстро понеслись в замок Кеннингхолл, и, еще не увидев его, Захарий понял, что его отец — сам герцог Норфолк.

Когда он вошел в комнату и увидел мощное квадратное лицо, большой прямой нос, волевой подбородок, то догадался, от кого унаследовал черты своего лица. Все то же, за исключением копны черных кудрей. Отец тоже разглядывал его, потому что сказал:

— Что ж, хорошо, значит, в тебе течет цыганская кровь. Твоя мать была так прекрасна, что я не был уверен.

— Вы любили ее? — спросил Захарий.

Герцог изумился. Томас Говард никак не ожидал подобного вопроса от внебрачного сына, которого не видел с младенчества. Но, тем не менее, подумал о прелестной, как роза, возлюбленной с нежной кожей цвета меда, бродившей ночью босиком по лугам и распевавшей свои странные жалобные песни; вспомнил о неге, которую пережил в ее объятиях, несравнимо более сладостной, чем с какой-либо другой женщиной до нее или после.

— Да, я любил ее, — согласился он.

Мальчик протянул ему маленькую коробочку.

— Это все, что от нее осталось. Я хочу, чтобы вы поместили это в ваш фамильный склеп, лорд герцог, мой отец.

Странное чувство охватило Норфолка. Он хотел сказать «нет», думая об утомительных объяснениях, если коробочку с пеплом обнаружат в месте, служившем для захоронения длинного ряда клана Говардов, но янтарные глаза мальчика неотвратимо смотрели ему в глаза, и он протягивал урну с прахом с таким видом, будто, если потребуется, готов стоять так вечно.

— И при этом должен присутствовать священник, — продолжал Захарий. — Моя мать не была ведьмой. Она была собирательницей трав и умела лечить людей.

— А как же насчет предсказаний судьбы?

— У нее был природный дар ясновидения, такой же, как и у меня. Для этого нам не нужно продавать душу дьяволу.

Томас почувствовал себя неловко. Он был совершенно уверен, что сын обладает могучей силой, и только что испытал влияние ребенка на себе, когда согласился положить прах умершей женщины в склеп Говардов с надлежащей христианской церемонией.

— Она назвала тебя Захарием, не так ли?

— Да, лорд герцог, мой отец.

Герцог испытывал чрезвычайно странное чувство, слыша, как этот дикий мальчик обращается к нему.

— Ну, а что мне делать с тобой, Захарий Говард?

— Я могу сам выбирать свою дорогу в жизни, сэр.

— Нет, так не пойдет. Десять лет назад я дал твоей матери деньги, чтобы кормить и одевать тебя, но теперь, когда ее больше нет, тебе потребуется помощь.

— Но у меня есть дар предсказывать судьбу.

Герцог чуть не сказал: «Если ты будешь продолжать в том же духе, то тебе тоже гореть на костре», — но передумал и произнес:

— Тебе было бы опасно оставаться здесь. Я возьму тебя с собой в Лондон. Ты будешь жить с хорошим учителем-опекуном — и прилежно учиться. Я стану навещать тебя при каждой возможности, поскольку я часто бываю при дворе.

— Тогда пошлите меня к кому-нибудь, кто мог бы обучить меня астрологической науке и законам природы, и вам никогда не придется стыдиться того, что вы — мой отец, хотя мы никогда не должны говорить об этом при посторонних.

И все вышло именно так, как сказал Захарий. Спустя почти десять лет после той ночи он добился положения любимца при дворе, и губы Норфолка расплывались в улыбке, когда он слышал, как его внебрачного сына описывают как самого великого астролога на земле.

Да Тревизи, наблюдавший за лицом Захария, подумал, что тот, возможно, погрузился в транс, но тут из мрака раздался голос предсказателя:

— Нет, вы не заколдованы, друг мой. Назовите мне дату, место и время вашего рождения, и я предскажу вам по звездам вашу жизнь. Это займет у меня много дней, но это следует сделать.

Да Тревизи вдруг пришла в голову странная мысль.

— Может быть, проклято поместье Саттон? Доктор Захарий поколебался.

— Может быть, — согласился он.

В тишине летнего вечера ритмичный плеск гребущих весел смешивался с криком цапли, а по саду дома Вестонов в Челси, плавно спускавшемуся к реке, медленно прогуливались сэр Ричард с женой, в то время как Фрэнсис и Кэтрин исподтишка бросали взгляды на свою сестру Маргарет.

Этот вечер, казалось, был создан для влюбленных. Мягкие отблески заката ложились на землю; теплый ветерок был напоен ароматом цветов; журчащая река переливалась красными и золотистыми бликами, когда из-за поворота реки показалась лодка с сэром Уильямом Деннисом Глочестерским, его женой и сыном и легко пришвартовала к причалу сэра Ричарда.

Трава, покрытая обильной росой, заглушала шаги Вестонов, приближавшихся к причалу.

Маргарет думала: «Мне стыдно показать свое лицо, я не столь красива, как Кэтрин и Фрэнсис, а он, конечно, бесподобен. Лучше бы мне упасть в реку и утонуть, или стать монахиней, или просто остаться дома».

И вот так, стоя, почти не дыша и краснея от волнения, она оказалась лицом к лицу с Уолтером Деннисом, молодым человеком, за которого, как полагали родители, она должна выйти замуж.

— О, дорогой! — сказала она.

В ответ молодой человек издал какой-то сдавленный звук. Это настолько поразило Маргарет, присевшую в реверансе, что она подняла взгляд и, к своему изумлению, увидела, что долговязый молодой человек перед ней покраснел, как рак, от смущения и непрерывно кланяется, как заведенный, будто не в силах остановиться.

Где-то позади себя она уловила сдавленный смешок, и это усугубило ситуацию, так как Уолтер Деннис тоже все услышал и покраснел еще сильнее. Маргарет, поднявшись из реверанса, решительно пнула брата в лодыжку.

Шум, естественно, привлек внимание старших и Маргарет почувствовала на себе испепеляющий взгляд леди Деннис.

— Уолтер, — резко позвала она, и Маргарет заметила, как он весь сжался.

— Д-д-а, мама?

— Что ты делаешь?

— Н-н-и-чего, мама.

И, к своему огромному удивлению, именно Маргарет спасла его от дальнейших мук, подойдя к леди Деннис, присев в самом почтительном реверансе и сказав:

— Извините меня, я случайно толкнула моего брата, мадам.

Леди Деннис хмыкнула, а Уолтер снова поклонился, но на сей раз он улыбнулся, и девушка заметила, что при этом в его приятного оттенка зеленых глазах вспыхнули искорки.

В тот вечер, когда горничная расчесывала Маргарет волосы на ночь, вошла леди Вестон. Отпустив служанку, она сама уложила дочь в постель, а затем села рядом.

— Ну, дочь моя, — заговорила она, — что ты думаешь о нем?

— Я думаю, — тихо ответила Маргарет, — с ним будет очень хорошо, когда он выйдет из-под опеки матери.

— Ты совершенно права, — сказала Анна. — Оттого, что она — дочь лорда Беркли, эта женщина считает себя слишком высокого происхождения, и мне кажется, она затуркала и подавила мальчика.