— Возможно, для вас все так просто и понятно, потому что таким, как вы, есть что терять не только в материальном смысле. У меня же ничего подобного нет. Мое единственное право — это право оставаться парией, — я не видел ее лица, но угадывал его выражение. — Так что, если разразится война, постараюсь убраться из страны. А коли застряну здесь, в Англии, выдам себя — ну, хотя бы за пацифиста, или твердокаменного евангелиста, или адвентиста второго дня… Это единственный способ не замарать рук — и пусть другие корчат из себя героев.

Не представляю, что на меня нашло: ведь что бы ни было на душе, я не имел привычки откровенничать. Возможно, в ней было что-то такое, что меня спровоцировало. Вот сейчас она остановит машину и скажет мне убираться; я отнесся бы к этому как к чему-то знакомому, вполне в порядке вещей, и спокойно продолжил бы путь на своих двоих. Но она не сделала ничего подобного, а, помолчав, произнесла:

— Мне еще не встречались люди с такими взглядами.

— Дорого вам обошлась замена колеса!

— Этого я не говорила.

Мы въехали в небольшой населенный пункт.

— Это Солсбери?

— Нет еще.

— Беда в том, — сказал я, — что мы с вами говорим на разных языках.

— Наверное.

Мы проехали, видимо, по единственной улице поселка и снова оказались за городом. Я не видел в темноте ее ног, но скорее всего она с силой жала на педаль акселератора. Нам больше нечего было сказать друг другу.

Однако через несколько минут что-то заставило меня нарушить молчание.

— А что станете делать вы в случае войны?

— Брошу свое теперешнее занятие и поищу другую работу.

— Вы разве… чем-то занимаетесь всерьез?

— Это вас удивляет?

— В какой-то мере.

— Этого следовало ожидать.

Я не унимался:

— Вы чему-нибудь учитесь?

— Балету. Хочу сделать его своей профессией, — и с вызовом добавила: — Возможно, в ваших глазах это не работа, и тем не менее…

— Я ничего не говорю. Просто это так далеко от меня…

— Откуда вы родом?

— Это имеет значение?

— В общем-то нет.

— Я… англичанин.

— Вот уж ни минуты не сомневалась!

Я хотел спросить, что она имеет в виду, но автомобиль резко затормозил.

— Вот здесь я живу. Если вам нужно в центр, идите прямо.

— Спасибо.

— Но… вы поранили руку… Хотите, зайдем к нам, я сделаю вам перевязку?

Мы остановились перед тяжелыми двойными воротами. Дом светился огнями.

— Нет, ничего. Пойду, пожалуй.

В свете фар белела ведущая к дому дорожка. Я открыл дверцу.

— Спасибо, что подвезли.

Вместо ответа девушка порылась в сумочке, и не успел я выбраться из машины, как она сунула мне в ладонь пару монет. Я резко отдернул руку; одна монета покатилась по полу. Мы одновременно собрались что-то сказать, но в это мгновение из темноты вынырнул какой-то человек.

— Это ты, Сара? Где ты пропадала? Кто с тобой?

Он был примерно одного со мной роста, сухопарый, с металлическим блеском седых волос.

— Засиделась у Валери, папочка. А на обратном пути проколола шину. Этот человек помог мне заменить колесо, а я его подбросила.

— Все в порядке, — подтвердил я. — Это не стоило мне никаких хлопот. И потом, меня подвезли.

Отец девушки оглядел меня сверху донизу, очевидно, не пропустив ни двухдневной щетины, ни ботинок не по размеру.

— Вот как… Понимаю, — чопорно произнес он. — Весьма признателен. Доброй ночи.

Девушка простилась со мной несколько более сердечно, и они ушли. По дороге она начала рассказывать ему о Валери: должно быть, чувствовала потребность выговориться и таким образом снять напряжение от путешествия в моем обществе.

Я несколько секунд смотрел им вслед. Скорее всего, они в ту же минуту забыли обо мне — безымянном бродяге, который сделал свое дело и может уходить, человеке из другого мира, простирающегося за пределами того, где шла их приятная, обустроенная жизнь. И, хотя я привык к таким вещам, это меня задело. Я пошел прочь. За спиной послышался шум двигателя — автомобиль загоняли в гараж. И только через несколько минут я обнаружил у себя в руке монету в полкроны.

Ночлежка была еще открыта, и для меня нашлась свободная койка. На другое утро я отправился к человеку, чей адрес мне дали. Как выяснилось, он уехал на каникулы, так что я оказался там же, где и раньше. Стояла пора сенокоса, однако погода была для этого явно неподходящей; наверное, и я тоже. Возможно, людей настораживали не столько мои лохмотья, сколько жесткость взгляда. Все во мне противилось тому, чтобы пытаться их разжалобить. Поэтому в то утро мне только и досталось, что девятипенсовик да брошюра под названием ”Слово Твое — мой Светоч”.

После полудня я подрядился колоть дрова. Это не было работой в полном смысле слова, потому что старушке, которая меня наняла, было нечем платить, но я все-таки согласился. В самый разгар моих трудов явился полисмен. Его интересовало, кто я и давно ли появился в городе.

Я ответил на все вопросы, и тогда он задал последний:

— Вы — тот самый человек, который менял колесо машины доктора Дарнли, а за это вас подвезли до города?

Ведя такой образ жизни, не станешь смотреть на полисмена как на лучшего друга и защитника. Испокон веков тянется необъявленная война, даже если ты ничего не нарушил. ”А ну, вали отсюда!”, ”Нечего тут разлеживаться!”. Даже если они не открывают рта, все равно, глядя на тебя, делают зарубку в памяти — на случай, если позже обнаружится мелкая пропажа. А ты смотришь на них, и у тебя на лице написано все, что ты о них думаешь.

Этот полисмен был совсем молоденький.

— Да, это я заменил колесо.

— Тогда попрошу вас пройти со мной в участок и ответить на парочку вопросов.

— А в чем дело?

— У мисс Дарнли пропал браслет. Вот мы и ищем. Вы же не хотите неприятностей, правда?

Старуха, для которой я колол дрова, все это время торчала в одном из окон второго этажа, всем своим видом показывая: она давно подозревала, что дело нечисто, а теперь вот и всем стало ясно, что я — замаскированный детоубийца.

— По-вашему, это я его стибрил?

— Нужно удостовериться, — примирительным тоном ответил полицейский и повторил: — Вы же не хотите неприятностей, правда? Идемте, потолкуем в участке.

Я понял: он блефует, у них нет никаких оснований предъявлять мне обвинение. Но, поскольку мне было нечего скрывать, я всадил топор в чурку и последовал за ним. Само собой, я злился и ожидал встретить в участке вчерашнюю девушку.

Однако там не оказалось никого, кроме здоровенного плешивого сержанта и еще одного полицейского, устроившегося в уголке за дверью. И, конечно, в нос тотчас шибанул стойкий запах хлорки.

Меня спросили о происхождении, обстоятельствах моего появления в городе, а также не видел ли я бриллиантовый браслет, где провел ночь и куда ходил утром. Потом вежливо осведомились, не возражаю ли я против личного досмотра. Я возмутился: с какой стати? Я что, арестован? И если да, то за что?

Сержант подозрительно уставился на человека, который выказал чересчур хорошее знание правил игры.

— Вы когда-нибудь подвергались задержанию?

— Да.

— За что?

— За избиение полицейского.

Это немного охладило их пыл.

— Сколько вам дали?

— Семь суток.

Сержант встал и, покусывая большой палец, вышел из-за стола.

— Слушай, сынок, мы прекрасно знаем людей твоего сорта. Если тебе нужны неприятности, ты их получишь, и, можешь мне поверить, ни одна живая душа не придерется. Но, если ты ответишь на все вопросы и подчинишься личному досмотру без предъявления ордера, мы поступим с тобой по-человечески. Так что выбирай.

Я обдумал ситуацию. Дело попахивало избиением младенца.

— О’кей. Если вам от этого легче…

Меня обыскали. Обычно полицейские не отличаются богатой фантазией, зато к их услугам широкий ассортимент уловок, применяемых жуликами всех мастей. Этот обыск убедил меня: полисмены — способные ученики.