— Ну что, довольны? — буркнул я, когда все было кончено.

Должен признаться, сержант вел честную игру. Он поскреб лысину и, с отвращением поглядев на меня, вышел в приемную, где стоял телефон. Через несколько секунд второй полисмен вышел вслед за ним; в приоткрытую дверь я ухватил ничтожную часть разговора, однако этого было достаточно, чтобы понять: он звонил доктору Дарнли. Как выяснилось, доктор Дарнли был местным мировым судьей.

Наконец сержант вернулся.

— Ладно, сынок, можешь идти. Мы не станем предъявлять тебе обвинение.

— Вот спасибо! Должен ли я ставить вас в известность о своих дальнейших передвижениях?

— Послушайся моего совета, придержи язык, а не то он доведет тебя до беды.

Я промолчал. Какой смысл в мальчишеских выходках? И вообще, я сыт по горло. Если бы я позволил себе открыть рот, вышло бы именно то, против чего он меня предостерегал. Я спустился с крыльца, машинально подбрасывая на ладони монету в полкроны. Кто знает, с дерзостью молодости думал я, возможно… когда-нибудь… Но, разумеется, в душе я прекрасно знал, что это несерьезно.

И в самом деле, ничего из того, что я тогда нафантазировал, не сбылось. Однако встреча состоялась — через девять лет.

Я не успел до объявления войны покинуть пределы Англии, хотя и отправился в Ливерпуль в надежде сесть на какое-нибудь судно. Но было уже поздно, и вскоре после Дюнкерка меня призвали в армию.

Нет, я не рисовался перед Сарой Дарнли. Я и сейчас готов был подписаться под каждым словом. Однако рассуждать о своих намерениях гораздо легче, чем осуществить их или хотя бы сделать шаг в этом направлении. Я импульсивная натура, а в данном случае импульс отсутствовал. У меня нет более вразумительного объяснения.

На первых порах дела шли из рук вон плохо. Меня угнетала не сама по себе военная подготовка, а необходимость дисциплины. Все же спустя несколько месяцев я приспособился — в ущерб лучшей части своего ”я”. Потом мне присвоили звание и маховик завертелся.

Я прослужил шесть лет и порядочно попутешествовал. У меня было много друзей, но двое из них взяли на себя заботу о моем будущем на гражданке. Рой Маршалл, родом из Новой Зеландии, так красочно описывал жизнь на острове, что мне показалось заманчивым эмигрировать в другую страну, чтобы начать с чистого листа. Я уже начал готовить документы, но тут подвернулось второе предложение, от Майкла Аберкромби, и через месяц я побывал в его офисе на улице Короля Вильямса. Кончилось тем, что я дал согласие работать в системе страхования.

Не последнюю роль сыграло то, что я довольно-таки привязался к Майклу. Это был великан сурового вида, с крутым изломом бровей — в минуты озабоченности они складывались буквой ”V”. Внешне он производил впечатление человека решительного, прирожденного лидера, однако на самом деле был в высшей степени деликатен, даже застенчив.

Помню, после знакомства с его отцом мы вышли обсудить это за чашкой кофе. Он спросил, заинтересовало ли меня его предложение. Я вызвал в памяти просторные кабинеты его фирмы на четвертом этаже административного здания с табличкой: ”Аберкромби энд Компани. Страховая инспекция. Основана в 1841 году”, маленькую машинисточку в приемной — она носила туфли на трехдюймовых каблуках — и прочих сотрудников, из которых каждый был занят своим делом. Мне было нелегко представить себя в этой обстановке.

Майкл растолковал мне, чем они занимаются. Если фирма, или частное лицо, или морское судно терпит бедствие и несет убытки, они предъявляют иск страховой компании. В задачу страхового агента входит произвести экспертизу, определить размеры понесенного ущерба и составить исковое заявление таким образом, чтобы оно устраивало обе стороны.

— Если не брать в расчет старые фирмы, как наша, в период между войнами этот род бизнеса не пользовался особой популярностью, однако времена меняются. Страховые эксперты начали объединяться в ассоциации, дело ставится на профессиональную основу, требования растут: к примеру, в настоящее время нужно знать бухгалтерский учет…

— Откуда же, по-твоему, у меня возьмется необходимая квалификация?

— В данном случае это не главное, хотя я и рассчитываю, что со временем ты наверстаешь по части знаний и умений, — Майкл поднес ко рту чашку с кофе. — Мой дед скончался восемь лет назад. А отец, по правде говоря, не тянет. В некоторых ситуациях он действует исключительно грамотно, но случаются и такие, которые требуют определенной твердости характера, а где ее взять? Страховщики же мигом чуют слабину. Сам я хочу специализироваться на кораблекрушениях — больше ни к чему не лежит душа. Признаюсь тебе, я и сам похож на отца — такой же слабохарактерный. Мы с ним дополняем друг друга. Хотелось бы иметь партнера с противоположными качествами.

— Я что-то не пойму: это комплимент или оскорбление?

Майкл ответил без улыбки:

— Наверное, и то, и другое — всего понемножку. Мы слишком много пережили вместе, чтобы я пытался подсластить пилюлю. Оливер, я испытываю к тебе огромное уважение.

— О, Господи!

— Нам нужна цельная натура, человек волевой, приятный в обращении, но способный, если нужно, настоять на своем; толковый и хорошо разбирающийся в людях.

— Как ты можешь судить о цельности моей натуры? Все, что тебе известно, это то, что, исполняя обязанности полкового казначея, я не растратил казенные деньги.

— Я знаю то, что слышал от тебя самого.

Я немного подумал и произнес:

— После окончания школы я устроился в аэропорт; два года проработал механиком в гараже и одновременно занимался на вечерних курсах журналистики. После смерти отца отовсюду ушел и стал скитаться по дорогам. Пересек — в качестве кочегара — Атлантический океан, нанимался к фермерам… Не очень-то вяжется с той работой, что вы мне предлагаете. А насчет приятности в обращении — у тебя слишком богатая фантазия.

Подошла официантка. Майкл заплатил по счету.

— Я знаю тебя четыре года и успел составить собственное мнение. Мне кажется, ты находишься в плену довоенных представлений о самом себе. Возможно, смотрясь по утрам в зеркало, ты видишь себя прежнего — но это чисто внешнее впечатление. Забудь о нем. До войны ты вел сомнительный образ жизни, но, нравится тебе это или нет, война в данном случае оказалась как нельзя более кстати. Знаменитый натиск Бранвелла! Но теперь пора приспосабливаться к мирной жизни.

Я заерзал от смущения.

— Беда в том, что я чувствую себя подделкой. Ни рыба, ни мясо, ни птица. До войны я, по крайней мере, знал, кто я и что я — пусть даже мое место было среди отщепенцев.

— Тебе нужно сменить критерии, взять иную точку отсчета. Во всяком случае, это — один из способов, — Майкл подождал и, так и не дождавшись ответа, продолжил: — Конечно, в каком-то смысле такая работа может показаться пресной. После первого заместителя командира полка трудно всерьез посвятить себя поиску доказательств того, что шуба миссис Смит действительно не подлежит ремонту, или установлению причин поломки водопровода.

Мы вышли на улицу. Накрапывал дождь. По мокрому асфальту шуршали шины проносящихся автомобилей; на тротуаре было полно народу. У входа в аллею какой-то человек торговал спичками. Я купил коробок. Вот о чем я думал: не прошло и восьми лет, как ты ночевал на товарном складе Суиндона, и примерно столько же — с тех пор, когда тебе дали семь суток за то, что ты заехал в глаз полицейскому; а двенадцать лет назад твой отец открыл газ, и, когда ты вбежал в дом, он, уже почти не дыша, лежал на полу в луже собственной блевотины. Мистер Бранвелл — в отложном воротничке и черном галстуке, только что возвратившийся электричкой в девять пятнадцать из Сербитона…

Так чего же я жду, почему медлю? Потому что работа на ферме в Новой Зеландии представляется мне более заманчивой перспективой?

— Как бы я тебя не подвел через каких-нибудь полгода. Не успею толком овладеть профессией, как она мне осточертеет и захочется перемен…