Потом мне звонили Освальд, Мерседес и другие. Мне было тяжело разговаривать с ними, и я перестала подходить к телефону. Вскоре новый парагонский консьерж сообщил, что суммы, которую внесла компания Скипа, хватит лишь еще на одну ночь.

Я начала бродить по домику, собирая свои вещички, и вдруг обнаружила в самом дальнем углу стенного шкафа белое вампирское платье. Сначала я хотела выбросить его, а потом засомневалась: наверняка горничные посчитают девушку, которая выкидывает красивую одежду, слишком избалованной. Аккуратно сложив платье, я оставила его на кресле.

И тут позвонили в дверь. Потом раздался стук. Я не стала открывать. Тогда Берни прокричал:

— Милагро, я знаю, что ты здесь!

Я открыла, и он неуклюже проследовал в дом.

— Ты ужасно выглядишь, — сообщил он.

— Спасибо за откровенность. Завтра я отсюда съезжаю. Я добралась до финала.

— Едешь домой? Или в Лос-Анджелес?

— Еще не знаю, куда. Это не имеет значения.

— Фолкнер как-то сказал: «Если выбирать между горем и ничем, я выбираю горе».

— Мне постоянно кого-то цитируют, — апатично заметила я. — «Когда закрывается одна дверь, открывается другая». Знаешь, кто это сказал?

— Боб Марли?

— Хорошее предположение. Александер Грейам Белл.

— Твоя подруга Мерседес захапала все пленки с записью вчерашней ночи, но там работала и моя личная камера.

— О! — Я вспомнила о просьбе Томаса. — Томас хочет, чтобы ты отослал ему какие-нибудь хорошие фотографии для размещения в колонках светской хроники.

— А другие я и не стану публиковать, Милагро. Я пять лет освещал жизнь Голливуда, так что видывал кое-что и похлеще.

— Спасибо, — безразличным тоном поблагодарила я.

Берни вздохнул.

— Хочешь пожить у меня? Я на некоторое время обоснуюсь в «люксе» у Жижи, а потом она хочет, чтобы я промотался с ней все лето. Я оплатил аренду до конца года.

В тот момент Ла-Басура подходила мне так же, как любое другое место. Я согласилась.

Выписавшись из «Парагона», я столкнулась в вестибюле с Томасом.

— Когда ты вернешься к Эдне, я приеду вас навестить, — пообещал он.

— Не знаю, вернусь ли я туда.

— Конечно, вернешься. На своем веку я повидал и плохие финалы, и хорошие, но ты больше тянешь на хороший.

— Ты ведь говоришь о фильмах, а не о реальной жизни.

— Без разницы, — возразил он.

Он крепко обнял меня, и я простилась с единственным человеком, к которому могла прикоснуться безболезненно.

Я переехала в дом Берни, и чудовищность моего положения, а также возможный разрыв с Освальдом довели меня до того, что я была не в состоянии чем-либо заниматься. Я знала, когда Освальда обычно не бывает дома, поэтому позвонила на ранчо именно в это время и сообщила Эдне, где я живу. Чтобы она не успела задать вопросы, я тут же повесила трубку, но на следующий день мне пришла посылка, доставленная курьерской почтой. В ней лежали два мешочка телячьей крови.

И все же моим поминкам по прошлой жизни кое-что мешало: всякий раз, выглядывая в кухонное окно, я видела голый двор. В конце концов я решила добавить к этому пейзажу несколько суровых растений с серыми листьями, чтобы ничто не отвлекало меня от мрачного настроения. Что ж, таков был план, но ведь даже самые серьезные схемы, тщательно продуманные девушками и вампирами, иногда могут меняться.

В темном углу я разместила паркинсонию, а небольшой участок земли засадила суккулентами. Кадку с саговой пальмой я украсила голубой ковровой плиткой. Возле двери повесила кашпо с очитком Моргана, или «ослиным хвостом», а абрикосового цвета бругмансию расположила так, чтобы из окна первым делом видеть именно ее. Я так и не смогла решить, какую бугенвиллею выбрать — красную или багровую, поэтому посадила обе, да так, чтобы они переплелись, напоминая густую, темную кровь.

Освальд звонил ежедневно. К телефону я не подходила, но слушала его сообщения по нескольку раз подряд.

— Я тоскую по тебе, Милагро. Может, ты больше не скучаешь по мне, но зато я по тебе скучаю. Дейзи скучает по тебе. Нам всем тебя не хватает. И Либби по тебе скучает. Я учу ее говорить «юная леди». Петуния тоже тоскует. У нее потускнели перышки.

Гэбриел оставил сообщение, что Сайласа изгнали с нашего континента и он вместе с «Дервишами» отправился в турне по Азии. Сэм передал в совет петицию с требованием считать меня полноправным членом рода. Иэн поддержал это требование. Малышка поживает замечательно, а Уинни связалась с учеными-исследователями, входящими в семью, и хочет получить образец моей крови, чтобы подобрать подходящее лечение.

Впрочем, мне очень не хотелось услышать, что против моего заболевания никакое лечение не поможет.

В один прекрасный день ко мне заглянул Берни с целой сумкой сочинений для проверки. Когда мы оба принялись за работу, он сказал:

— Один из наших учителей заболел, и я хочу, чтобы ты его заменила.

— Я понятия не имею, как нужно учить подростков.

— Если ты смогла усмирить мужчину с ножом, то с подростками точно справишься.

Я покраснела от стыда.

— Я ведь могу кого-нибудь травмировать.

— Да никого ты не травмируешь, — спокойно возразил он. — Поработай несколько дней, иначе запись, изображающая твоих друзей, получит распространение.

— Ты меня шантажируешь?

— Я тебя убеждаю.

Боязнь среагировать на физический контакт была сильнее, чем страх перед учениками. Они читали «Гекльберри Финна» и жутко раздражали меня своими жалобами и на диалектную речь, и на само содержание романа. Один мальчик, сидевший в задней части класса, сполз на своем стуле и заявил:

— А ты конкретно скучная сучка!

Я замерла. Весь класс смолк в ожидании. Однако, не ощутив желания запустить руки мальчику в живот и вынуть оттуда теплые, влажные кишки, я поняла, что, возможно, и вправду смогу преподавать.

— Заткнись! — радостно ответила я, поглядев на него так пристально и долго, что он в конце концов отвел глаза и еще больше съехал со стула.

Я велела им закрыть учебники и рассказала, за что люблю Марка Твена. Он потерял своего любимого брата, дочь, а затем и жену, но навсегда сохранил способность чутко и горячо проникаться человеческими проблемами. А потом мы поговорили о потере, надежде, свободе и гуманности.

Пусть они не станут вспоминать это мгновение как особый момент, когда пылинки кружились в проникавшем с улицы солнечном свете, а все ученики сидели с вдохновенными лицами и даже один двоечник прозрел и решил идти в Гарвард. Однако примерно на пять минут они перестали драться и издавать непристойные звуки.

Заглянув по дороге домой в продуктовый магазин, я взяла несколько упаковок йогурта и хлопья для завтрака — то, чем можно питаться, не напрягаясь.

— Как продвигаются ваши кулинарные опыты? — поинтересовалась кассирша, презрительно оглядев мои покупки.

— Кулинарные опыты?

— Вы же говорили, что пробуете все рецепты Джулии Чайлд.

— А, это… Ради себя одной не хочется возиться.

— Ты могла бы пригласить на ужин меня, — сказал кто-то за моей спиной.

Повернувшись, я увидела свою бывшую массажистку в длинной хипповой юбке. Тривени отпустила волосы, и они красивыми волнами ниспадали на плечи.

— Тривени, как дела?

— Все хорошо. Я ведь больше не работаю в «Парагоне».

— Что случилось?

Она подняла руки, и ее цветные стеклянные браслеты тихо звякнули.

— У них там началась большая перетряска, и все, кто хотел уйти, получили компенсацию. Я открыла массажный кабинет у себя дома.

— Значит, все получилось?

— Конечно. А как ты?

Вместо ответа я предложила:

— Приходи ко мне на ужин. У меня есть клубничный йогурт.

— Я тебя умоляю!

Мы приготовили пасту со свежими помидорами и зеленью. В дальнем углу холодильника я обнаружила бутылку вина из «Клуба Левака». Мы расположились на заднем дворике.

— Здесь забойная безмятежность, — заявила Тривени. — Я чувствую дух сада. Вероятно, он поможет твоей сердечной чакре.