Увы, не могу до сих пор понять, чьим и каким чарам подвергся престарелый и опытный судья, — не уступал он и логике. Смиренно заговорив со мною, он сказал:

— Предоставим, отец Мартын, Самому Господу Богу карать за дело, которое превосходит все доступное уму и чувствам человеческим.

Действуя так на мое благочестие, старый судья поступил лишь, как поступает в таких случаях Тончайший Доктор, он же Сатана.

И я сказал ему на это:

— Я буду судишь во имя Божие, и Он, несомненно, присутствующий здесь, научит меня.

После этого начался суд.

Памятуя о важности дела, зорко я следил за тем, как присягают вызванные Мордухаем свидетели. Согласно статутам, присягу жиды давали на маленькой скамеечке о трех ногах, под которыми лежала скользкая свиная кожа. Если бы присягающий жид соскользнул ногою с трехногой скамьи, то, по статуту, присяга его считалась бы уничтоженной, а сам он виновным. Долгом считаю записать здесь, что сей справедливый закон не увеличил, однако, числа обвиняемых и не уменьшил числа свидетелей.

Не стану далее записывать сложного для непосвященных судебного производства, установленного еще Цезарем Юстинианом. Укажу лишь, что Святое Распятие все время было перед глазами судей, и, стало быть, обвиняемые получили должное.

Следствие тянулось медленно, но верно. Так, с целью раскрытия того, для каких надобностей евреи нуждаются в христианской крови, Мордухай был предан пытке перед войтовским люблинским присутствием. Но в упрямстве своем он говорил, что евреи ни в какой крови нужды не имеют.

После же того, как он трижды был вздернут на дыбу, отчего руки и ноги его повыскакивали из суставов, и трижды был подвергнут жжению свечами, он добровольно сделал показание, что кровь жидам нужна для смачивания глаз у слепорожденных детей, после чего последние становятся зрячими. Лишь только он сказал это, наступила его смерть, именуемая turpis, что значит позорная.

Таким образом, Господь, не пожелав в благости Своей вводить в искушение нас, судей, Сам покарал нечестивца. Высокому суду оставалось лишь, согласно коронным законам, повелеть голову означенного Мордухая посадить на кол на распутьи вне города, а тело его сжечь, дабы не сохранилось и следа от этого нечестивца.

Остальные же иудеи после пытки были оправданы, ибо даже сам послушник Павел не упоминал об них в своей протестации. Но так как наказанный божеским установлением Мордухай принадлежал к кагалу люблинскому, то постановлено было взыскать с последнего 300 злотых в пользу суда. В пользу же монастыря отцов-кармелитов поведено было забрать все то золото и серебро, что найдется в двух люблинских синагогах, дабы путем очищающего огня наготовить из них костельную утварь. Признаюсь, что на последнем штрафе настаивал я.

Продумав с помощью Господа Бога означенное решение генерального суда Коронного Трибунала, вслух я произнес слова, которые некогда любил говорить его святейшество папа Пий IV:

— Pro ut in schedula!

Самый приговор был произнесен in contumaciam, о чем при барабанном бое и трубных звуках было объявлено на рынке. И по совести запишу я здесь, что в городе Люблине, даже из людей самых преклонных лет, никто не запомнит, чтобы когда-либо был вынесен приговор более справедливый и мягкий.

В убогой келье моей, где я описываю эту замечательную историю, тяготеет надо мною в предутренний час и одна глубокая печаль. Скорблю я о послушнике Павле из обители отцов-кармелитов. К огорчению верных католиков укажу, что милость Божия и великое чудо не вразумили этого негодного. Он не изменил своего гнусного образа жизни, продолжая быть тем же мошенником и лгуном, а позже был еще уличен в краже денег из костельной кружки и в прелюбодеянии со старухой-нищенкой, за что понес должное возмездие.

А теперь, по обычаю многих писавших, возблагодарим Создателя, который избавил нас от недостатков, присущих изображенным здесь людям, и помолимся, чтобы Он даровал нам их добродетели. Аминь.

Было это в Отранто, вскоре после того, как умер повелитель неверных Магомет Второй, в неизмеримой дерзости своей полагавший, что ему удастся так легко покорить Италию, как он покорил Византию и множество других земель. После внезапной смерти могущественного султана войско его с позором было изгнано из пределов Италии, и от огромного полчища нехристей в городе осталось незначительное число турок, мирно занимавшихся торговлей и ювелирным делом. О неистовствах бывших победителей скоро забыли, и те несколько человек в цветных чалмах, которые робко появлялись на базарах, уже пользовались покровительством нестрогих законов неаполитанского короля.

Однажды, в день св. апостолов Петра и Павла, небольшая группа жителей Отранто расположилась недалеко от города на берегу залива. После душного полуденного зноя и раскаленных каменных зданий, приятно было провести несколько часов у моря, в тени деревьев. К тому же нигде так хорошо не играется в тарок и кости, как на морском берегу, когда начинает дуть предвечерний бриз.

Дети оживленно прыгали по выглядывавшим из воды камням, женщины с затаенным дыханием слушали какую-то старуху, которая рассказывала о том, как один человек съел печень своей жены. Мужчины играли в кости, время от времени вступая в перебранку с рыбаком Антонио. Ему чертовски везло, и партнеры не без основания полагали, что за него играет сам диавол.

Вдруг дети, без умолку трещавшие, как лягушки, сразу притихли, и, подбежав к взрослым, стали указывать им на сверкавший вдали парус, странно бившийся по воде. Потом с моря донесся протяжный крик, повторился еще два раза, и стало ясно, что кто-то тонет.

— Эй, вы, — закричали женщины, обрадовавшиеся случаю прекратить азартную игру. — Человек тонет!

Игроки, неохотно отрываясь от костей, лениво посмотрели на море, где на ровной глади виднелась торчавшая из воды лодка, о которую цепко ухватился человек, и спокойно стали высказывать догадки насчет того, кто бы это мог быть.

— Антонио, старый черт! — снова закричали женщины. — И ты, Николо, бездельник проклятый! Садитесь же в лодку! Неужели дадите погибнуть христианской душе?

— А в самом деле, Антонио, — сказал один из игроков, пожелавший хоть на время избавиться от счастливого партнера. — Тебе не мешало бы замолить перед Богом свои шашни с дьяволом. Отправляйся в море!

Антонио, которому как раз был черед бросать кости, поднялся с земли, и, прищурив свои старые дальнозоркие глаза, хрипло произнес:

— Да ведь это турок тонет, обрезанец. Чего вы всполошились, старые чертовки!

И, бросив в сторону кричавших женщин неприличную шутку о нехристе, Антонио тотчас же вернулся на свое прежнее место.

Старый моряк, зоркие глаза которого охватывали весь горизонт, был прав: действительно тонул турок, неосторожно наскочивший на острый подводный камень.

Женщины поворчали немного, а затем согласились с Антонио, что утопавший турок.

— Пусть тонет, собака! Одним нехристем станет меньше. Их и так много.

В это время из голубых волн высокого неба показался строгий лик апостола Петра. Услышав весь этот разговор, апостол в сильном гневе хотел было спуститься на землю и предстать пред бессердечными игроками в виде монаха, с суровым словом на устах. Но затем, подумав, что проступок отрантских жителей требует большего возмездия, решил наказать их строже.

Быстро поднявшись на самое верхнее небо, апостол вскоре очутился перед Иисусом Христом, и, целуя Его светлые ризы, взволнованно сказал:

— Разреши мне, Господи, совершить чудо с одним утопающим.

Кроткая улыбка Христа свидетельствовала о том, что Он согласен, и, склонив голову Свою, как это Он всегда делал, говоря с праведниками и детьми, произнес:

— Да будет спасен.