— Я заказал особенный ленч для нас в Лондоне, — объявил Джон, когда они ехали на станцию.

— Вы не забыли про торт? — забеспокоилась Майра.

— Когда вы узнаете меня лучше, вы будете уверены, что я никогда ничего не забываю, — поддразнил ее Джон.

— Охотно верю, — заявила Майра. — Думаю, вы ужасно предусмотрительны. — Она гордо посмотрела на свои розы.

— Цветы придется оставить в машине, — сказал Джон. — Энн будет неловко предстать перед публикой в роли невесты.

В ответ Майра взяла одну розу из букета и прикрепила к платью.

— Я надеюсь только, что ваш шофер не растеряет остальные по дороге. Знаете, Джон, ведь я впервые получила цветы от мужчины.

— Разве в Литтл Копл нет молодых людей?

— Есть один. Он фермер. И он уже несколько лет вздыхает по Энн.

Джон взглянул на жену:

— Меня никто не предупредил о наличии соперника.

К своему неудовольствию, Энн почувствовала, что краснеет.

— Майра говорит чепуху.

— О нет, Энн! — возразила неугомонная Майра. — К тому же он был полезен. Во время войны он снабжал наших кур зерном. А главное, молодой картофель появлялся у нас раньше, чем у всех других.

— Вижу, мне придется подыскать какие-нибудь лавры для себя.

— О, он не может соревноваться с сапфирами, — заметила Майра.

— Я нахожу этот разговор неуместным. — Энн и сама ясно различила резкую ноту в своем голосе. Она не знала почему, но чувствовала себя не в своей тарелке и была благодарна, когда машина остановилась у станции.

В лондонский особняк Джона они приехали как раз к ленчу. Это был большой, впечатляющий дом с портиком на Беркли-сквер, и когда они вошли в парадную дверь, оказалось, что в холле их ждут слуги. Джон представил ей дворецкого:

— Треверс служит у нас больше тридцати лет. Не так ли, Треверс?

— Да, сэр Джон. И от всех слуг я хочу передать вам самые сердечные поздравления. И вам, миледи. И наши добрые пожелания по поводу столь значительного события.

— Спасибо, Треверс. Мы очень благодарны. Не правда ли, Энн?

— Да, благодарю вас. — Энн застенчиво подала руку, и Треверс сердечно пожал ее.

Почему-то с этого момента она почувствовала себя дома. Слуги в большинстве своем были пожилыми, и их улыбки и добрые пожелания смягчили помпезность дома, она стала меньше бояться его.

Дом был очень большим и темноватым, комнаты казались Энн невероятно высокими, а огромный полированный стол в столовой, украшенный серебряным орнаментом и уставленный вазами с оранжерейными фруктами, поразил близнецов настолько, что они почти онемели.

Как и обещал, Джон не забыл про торт. Это был большой глазурованный торт в три яруса, увешанный серебряными колокольчиками.

— Торт пришлось купить, — извинился он перед Энн. — Кухарка не успела бы приготовить его. Она разочарована: я ведь обещал ей, что мой свадебный торт приготовит она.

— Разве мы не могли подождать? — спросила Энн.

— И разочаровать близнецов? — возразил он.

Энн улыбнулась. Он, похоже, искренне наслаждался восторгом близнецов, их громкими восклицаниями, сопровождавшими каждое новое открытие.

— Давайте сначала съедим ленч, — предложил Джон, — иначе вы потеряете аппетит. А нам подадут омара, жареных цыплят и мороженое. Кажется, я вспомнил большинство вкусных вещей, которые вам нравятся.

Энн снова улыбнулась ему, но тут же занервничала, когда поняла, что ее место напротив Джона на другом конце стола.

Треверс разлил шампанское, и, прежде чем приступить к ленчу, Джон поднял бокал.

— За невесту, — сказал он и отпил из бокала.

Но Майра запротестовала:

— Этого недостаточно. Вы должны сказать больше, пожелать ей счастья.

— Предоставляю это вам, — ответил Джон.

— Что ж, прекрасно, раз так. — Майра подняла свой бокал: — За двоих самых милых на свете людей, и пусть они будут бесконечно счастливы вместе.

Близнецы быстро выпили свои несколько капель шампанского, которое плеснул в их бокалы Треверс.

— Спасибо, Майра, — сказал Джон.

«Если бы я любила его, — думала Энн, — как счастлива была бы я сегодня!»

Эта мысль преследовала ее весь день. Они осмотрели дом, познакомились с Доусоном Баркли, секретарем Джона, очаровательным молодым человеком, пообещавшим присмотреть за семейством Энн, пока они с Джоном будут в отъезде; потом сели в машину и отправились в Галивер.

«Если бы я любила его, если бы любила». Мотор повторял эти слова бесконечно, даже колеса, казалось, подхватили их. «Если бы я любила его… Если бы любила…»

«Я схожу с ума», — сказала себе Энн. Но слова по-прежнему преследовали ее, настигали, и, чтобы избавиться от них, она начала о чем-то говорить — наобум, почти в истерике, пока спокойные реплики Джона не вернули ей ощущение безопасности и покоя.

«Он же счастлив, — с вызовом сказала она себе. — Он хочет только общения, и я в состоянии дать ему это. Не знаю, каким образом я смогу обеспечить ему комфорт, но, возможно, со временем найду способ».

Машина бежала, оставляя позади перегруженные транспортом магистрали, сворачивала на тихие дороги, где живые изгороди пестрели цветущим шиповником, а таволга высоко вздымала белые соцветия.

— Уже близко, — сказал Джон. — Ты устала?

— Нисколько. Но меня беспокоит твоя нога.

— С ней все в порядке. Нет ничего более надоедливого, чем собственные недуги.

— И даже чьи-то еще.

— Неужели тебе могли надоесть недуги других людей? Никак не ожидал услышать такое от тебя.

— О, я выслушала достаточно много жалоб. Можно сказать, всю жизнь.

— Но ты действительно произвела на меня такое впечатление — девушка из породы ангелов, призванных помогать.

— Что за ужасная мысль!

— Ты думаешь? Я полагал, это тебе скорее к лицу.

Джон на миг оторвал взгляд от дороги и посмотрел на нее. Энн неожиданно почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. У нее возник порыв прямо спросить, что он думает о ней, но она постеснялась облечь свой вопрос в слова, подходящий момент прошел, и они снова замолчали.

А потом Джон остановил машину на вершине перед началом спуска.

— Вот и Галивер, — сказал он.

Они поехали к дому. Машина миновала мост, построенный там, где в древности был подъемный мост, и остановилась у огромной дубовой двери в готической арке. По сторонам двери стояли высокие каменные вазы, заполненные ярко-красными цветами герани, а сам дом, высокий и массивный, поднимался над ними, в то время как вода, зеленая и прозрачная, искрилась внизу, и в солнечном сиянии трудно было различить, где кончается ров и начинается зеленый луг.

Энн запаниковала.

— Ты не оставишь меня одну? — спросила она, не уверенная, что заговорит, пока слова не были произнесены.

— Нет, конечно нет, — ответил Джон. — Ты боишься?

— Ужасно боюсь.

— Ты не первая, кто ощущает нечто подобное, попав в Галивер, — сказал Джон. — Он может оказаться совершенно неудобоваримым для приема одним глотком. Он — как история Англии. Его надо принимать небольшими дозами.

Она знала, что он говорит все это, чтобы дать ей возможность собраться, и была благодарна Джону, но тем не менее ее охватили холод и волнение, когда она вышла из машины.

— Нас не ждут, — продолжал Джон, — поскольку я сказал, что мы приедем во второй половине дня, но вечером нам не миновать речей; и слуги захотят познакомиться с тобой.

— Как страшно!

— О, тебе не надо будет говорить ничего, кроме спасибо, и это ты сможешь сказать очень мило, я в этом уверен.

Он открыл дверь и провел ее в большой холл. Мраморный пол, стены, покрытые панелями и увешанные старинным оружием, широкая дубовая лестница с геральдическими львами, сидящими у подножия перил, витражи на окнах и неподвижная аура другого века — все это лишило Энн дара речи.

— Подожди минутку, я вызову Баркера, — сказал Джон. — Ты думала, что Треверс служит у нас долго, но Баркер появился здесь еще при моем дедушке. Ему около восьмидесяти, он совсем оглох, но ничто не может вынудить его оставить свой пост. Мы уже несколько лет пытаемся соблазнить его жизнью на пенсии, но он отвечает, что уйдет только вперед ногами.