И с этого момента все впечатления Энн слились в одно, состоящее из голосов, длинных галерей и огромных комнат с полированными полами, гобеленами и гербовыми щитами, с оранжерейными цветами, обюссонскими коврами, окнами, открытыми в тихие дворики, цветники и сады, не имевшие ничего общего с теми садами, что довелось Энн видеть прежде.

Она догадывалась, что Джон показывает ей Галивер с гордостью, и знала, что он хочет, чтобы она восхищалась всем тем, чем он не только восхищается, но и любит.

И все же она чувствовала, что невозможно уложить все это в сознании — такое огромное, такое неправдоподобное. И, стараясь сосредоточиться, она все больше приходила в замешательство.

Матери Джона не было дома. Баркер сказал им:

— Ее светлость надеется, что вы поймете, но у ее светлости сегодня собрание Красного Креста, и она обещала выступить и не хотела разочаровывать собравшихся. Но она вернется, как только представится такая возможность.

— Мы прекрасно понимаем, — ответил Джон. — В сущности, это дает нам возможность осмотреть дом до чая. Подайте чай в утренней комнате, Баркер.

— Ее светлость приказала подать в гостиной, сэр Джон.

— О, прекрасно. — Джон повернулся к Энн: — Это в твою честь.

— Чай в гостиной?

— Да. Парадная гостиная используется в особенных случаях — свадьба, смерть или прием королевских особ. Когда увидишь, поймешь.

Энн поняла. Это была одна из самых больших комнат, которые когда-либо видела Энн.

— Превосходный образец барокко, — сказал Джон. Но Энн была ошеломлена: позолоченная мебель, картины в витиеватых резных рамах, зеркала, отражавшие сверкающие хрустальные люстры. На каждом столе и на угловых консолях были цветы, казавшиеся даже более нереальными, чем сам дом. Орхидеи всех форм и цветов, гвоздики и лилии, составленные в букеты так, чтобы показать каждый цветок с самой выгодной стороны — картины в картине.

— Моя мать — великий садовод, — объяснил Джон. — Кроме всего прочего, естественно. В сущности, немного найдется предметов, в которых она не была бы знатоком.

Дрожь пробежала по телу Энн.

— Расскажи мне о ней.

— Она совершенно замечательная женщина, — ответил Джон. — Думаю, вы поладите.

— Ты предупредил… ты сказал ей о нас?

— Я ей написал, — небрежно произнес Джон.

Энн почувствовала, что он что-то скрывает от нее.

И только они собрались сесть, дверь открылась. Коротенькая женщина в форменном платье Красного Креста быстро вошла в комнату.

— Мой дорогой Джон, — сказала она. — Мне очень жаль, что я не смогла остаться дома и встретить вас. Баркер должен был передать вам мои извинения. На сегодняшнем собрании я должна была присутствовать непременно: секретарь уже разослала приглашения.

Джон пошел навстречу матери, наклонился и поцеловал ее в щеку, затем повернулся и повел ее к Энн.

— Это Энн, матушка.

Энн с удивлением смотрела на леди Мелтон. Почему-то она представляла ее высокой, похожей на Джона. Но когда она встретилась с ней взглядом, она поняла: несмотря на коротенькую фигуру, в ее свекрови не было ничего мелкого или незначительного.

Леди Мелтон протянула руку:

— Что ж, Энн, полагаю, я должна сказать: добро пожаловать в Галивер.

Но радушия не было в ее голосе.

И тогда, и впоследствии Энн казалось, что свой первый день в Галивере она запомнит на всю жизнь как нескончаемый кошмар, в котором на тебя неотвратимо надвигается неведомая опасность, а спасения нет.

Девушка иногда встречала людей, в присутствии которых чувствовала себя маленькой и ничтожной, и единственной защитой от них для нее становилось молчание; она пряталась за него, потому что боялась таких людей.

Леди Мелтон была одной из них. С первой минуты ее появления в гостиной Энн почувствовала враждебность в ее взгляде и почти неуловимое неодобрение в чистом и хорошо поставленном голосе.

— Так, а теперь вы должны рассказать мне о себе, — промолвила она, скорее приказывая, чем вызывая на откровенность.

Энн со стыдом ощутила, что язык ее парализован, и быстро посмотрела на Джона, словно призывая на помощь.

— Надеюсь, вы прочли мое письмо, матушка, — вмешался он. — В нем достаточно полное жизнеописание Энн.

Леди Мелтон перевела взгляд на сына.

— Да, прочла, — сказала она. — Оно оказалось для меня сюрпризом, если не сказать шоком.

— Этого я и боялся, — сказал Джон. — Но в то же время я рассчитывал, что вы поймете нас, матушка: Энн только что понесла тяжелую утрату, поэтому наилучшим в сложившейся ситуации могло быть очень тихое бракосочетание.

— Боюсь, я не в состоянии понять необходимость такой спешки, — холодно заявила леди Мелтон, — Энн могла бы приехать сюда и пожить у нас пару месяцев, после чего вы поженились бы как подобает.

— О, мы женаты по всем правилам, — заметил Джон с усмешкой.

Леди Мелтон не обратила внимания на замечание сына и продолжала, как будто ее не прерывали:

— Помимо всего прочего, Джон, ты не должен был забывать о своих обязанностях, и не только по отношению ко мне — это, разумеется, мелочь, — но по отношению к своим арендаторам, к своим друзьям и, что далеко не последнее, к своим избирателям. Я тревожусь, очень тревожусь, как они все это воспримут.

— Предполагаю, что мы дадим им новую пищу для пересудов, — холодно ответил Джон.

Открылась дверь, вошли дворецкий и лакей с большим подносом, на котором стояли заварочный чайник с гербом и серебряный чайник побольше с горячей водой. Стол был накрыт у камина. Энн сравнивала его с тем, что обычно подавала к чаю у себя в доме и что доставляло такое удовольствие Джону.

Скатерть из белого полотна была густо покрыта вышивкой и обшита широкой оборкой из настоящего кружева. На ней, как определила Энн, был расставлен очень красивый старинный фарфор.

Еда была разложена изящно, со вкусом, но ее было так много, что у Энн невольно возникли сомнения, управятся ли они хотя бы с десятой ее частью. Там были два блюда с крошечными лепешками, уложенными пирамидой, — на одном сделанные из черной муки, на другом из белой; аспарагус, свернутый в спираль, на тонких, как облатка, кусочках хлеба с маслом; сэндвичи с огурцами, горчицей, кресс-салатом и помидорами; прелестной формы печенье, украшенное разнообразными узорами из цветной глазури, и два больших торта: один из них на вид такой легкий, что, казалось, малейшее дуновение воздуха унесет его, а другой — так тяжело нагруженный фруктами, что напоминал сливовый пудинг.

— Пора приступать к чаю, — сказала леди Мелтон и, подойдя к столу, остановилась. — Но теперь, Джон, дорогой, конечно, твоя жена будет разливать чай. — Она сделала жест королевы, отрекающейся от трона.

Энн быстро воскликнула:

— О нет, прошу вас, леди Мелтон, я даже думать не могу ни о чем подобном!

— Ну что ж, если вы отказываетесь… — В голосе леди Мелтон прозвучал легкий намек на удовлетворенность.

Она села к столу и, взяв чайник, насыпала в него чай из серебряной чайницы с видом человека, совершающего религиозный обряд.

— Надеюсь, вы полюбите наш чай, — обратилась она к Энн. — Его нам присылают из Китая. Когда-то мой отец владел там обширными плантациями, и хотя мы уже давно отделались от них, чай до сих пор получаем оттуда.

— Как интересно, — пролепетала Энн.

Но когда ей вручили чашку, она была несколько озадачена: чай оказался слабоокрашенной жидкостью с едва уловимым запахом.

— Лимон или молоко? — спросила леди Мелтон.

— Молоко, пожалуйста, — попросила Энн.

Но, увидев, как хозяйка положила в свою чашку два тонких ломтика лимона, Энн подумала, что, по-видимому, совершила очередную ошибку.

Джон наполнил свою тарелку едой, похоже он проголодался, но Энн не смогла съесть ни крошки, аппетит нее совсем пропал, во рту пересохло, и она тщетно пыталась придумать, что же такое сказать.

— А теперь, — предложила леди Мелтон, — расскажите о свадьбе. Где вы венчались?