Было в нем множество признаков времени, того, что так отчетливо сказывалось в более молодых — рокового времени между пятым и семнадцатым годом. Но все же он был постарше. И если не имел отчетливой веры, то вел себя так, словно бы она у него и была. Она была ему врождена, как воспитанность. Вот почему народовольцы благоволили Михаилу Борисовичу. Угадывалось безошибочно: это хороший человек. Время сказывалось нем более во вкусах. Обнаружил я на книжных полках, под которыми укрывались крысы, комплекты «Аполлона»[8], правда, неразрезанные. В начале 20–х годов чтение этих журналов доставляло мне истинное страдание. Я чувствовал, что остался в искусстве без дороги. А уверенный менторски — презрительный «Аполлон» утверждал единственным такой путь, что был мне органически невозможен. Впрочем, речь идет не обо мне. Человек десятых годов сказывался в Михаиле Борисовиче и отношением к Петрограду. В те годы словно прозрели и с восторгом открыли, что город прекрасен. Куда исчезли вечные жалобы «небо серое, как солдатское сукно». «Холодные, казенные здания, выкрашенные казенной желтой краской». Исчезло вместе с прежними владельцами города чувство отчужденности и враждебности. Но с мягкой своей повадкой оставался он самим собой, всё самим собой! Аркадий Борисович любил покричать о «статуарности», о стиле. Знал даже такое слово, как «орхестра». Но Михаил Борисович, породистый по — другому, оставался самим собой, всегда самим собой! Вечер. Богатый по тем временам чай, черствый белый хлеб, но его целая буханка из академического пайка. Топленое масло. Сгущенное молоко. Алеша сильно не в духе: Михаил Борисович собирается к приятелю. Алеша догадывается, что с сестрой этого приятеля у него роман. Прямо нападать не положено женщине идейной, да еще лично знакомой с Кропоткиным. И на самом деле верующей в незыблемость целого ряда принципов. И среди них — в кризис буржуазной семьи. И в то, что ревность позорна. Это чувство собственности, и так далее, и так далее. Но с другой стороны — сердце не заговоришь. И глубоко несчастная Алеша, глядя своими близорукими глазами в пространство, чуть скуластая, что придавало ее лицу еще более упрямое выражение, нападала на Михаила Борисовича вообще. За беспринципность. За то, что бывает у людей, с которыми у него общих интересов не может быть. Один пошляк, другой дурак. Что это не мягкость, а безразличие. Что он неправдив и так далее. А Михаил Борисович все не терял спокойствия. Шутил.

И вдруг на самое решительное из Алешиных обвинений отвечает: «Мать — перемать!» — «Михаил Борисович! Вы сошли с ума! Опомнитесь!» — «Я цитирую детскую книжку. Доктор Мазь — Перемазь. «Приключения Мурзилки»[9]. И Алеша, и Михаил Борисович немолоды, но ему годы идут только в украшение. Он все мужчина в силе, и черные, добрые глаза его все привлекают сердца. Алеша же чувствует, что блекнет, и тут уж ничего не повернуть. И в работе не все ладится. Место в жизни — не по сердцу, место в работе — не по властности. Однажды провожал я ее на междугородную станцию на улицу Марата. Тогда по своему телефону нельзя было звонить в Москву. И с обычной своей строгостью поставив на место телефонных барышень и ожидая вызова в кабинку, Алеша стала жаловаться, что преследуют ее мысли о конце. «Только не говорите мне, пожалуйста, что у вас бывает такое же чувство». И стала объяснять мне Алеша, что все время она думает теперь о том, что смертью все кончится, что все пережито. Что бы она ни делала, о чем бы ни думала… Я нежно любил и Михаила Борисовича, и Алешу. Они, когда погибла Театральная мастерская[10], в самые трудные дни, оказались просто спасителями и оба относились так по — дружески уважительно. И оба они были чистыми людьми, за что и любили их старики — народовольцы. У стариков это слово звучало особенно. Почти восьмидесятилетняя Вера Фигнер, жалуясь на Морозова, отступившего на невидимую для простого смертного долю миллиметра от строгих жизненных правил, этим кругом установленных, вдруг улыбнулась, просветлела и сказала Алеше: «Вы не поверите, какой это был чистый юноша!» Вот образец их — не нахожу слова — их математически требовательной совести. Их излишеств в этом направлении

Н.П. Акимов

И. К. Авраменко. Дружеский шарж И. И. Игина

Н.П. Акимов

М. И. Алигер

И. Л. Андроников

Н. И. Альтман, Е. Л. Шварц, И. Г. Эренбург

О. Ф. Берггольц и E.JI. Шварц

А. М. Бонди

В. В. Бианки. Дружеский шарж И. И. Игииа

П. К. Вейсбрем

С. Д. Васильев

А. Я. Бруштейн (справа) и К. В. Пугачева

М. В. Войно-Ясенецкий

Т. Г. Габбе

Э. П. Гарин и художник А. Папикян у портрета Гарина в роли Короля из спектакля «Обыкновенное чудо»

С. М. Городецкий

E.Л. Шварц с женой Е. И. Шварц, с Машей Тагер и Н. И. Грековой

О. М. Грудцова

Ю. П. Герман (справа) и Э. П. Гарин С. М. Городецкий

С. Д. Разумовская и Д. С. Данин

К. Я. Гурецкая

Е. С. Деммени

Л.H. Давидович. Дружеский шарж И. И. Игина

Д. Дрейден

Я. Б. Жеймо с Э. П. Гариным. Кадр из «Золушки» с дарственной надписью Э. П. Гарина

Я. Б. Жеймо в роли разбойницы из фильма Н. Г. Легошина «Снежная королева»